Двенадцать обреченных

Я тут покосился на Глафиру, и мы с Сашкой друг друга поняли. Часть этого разговора следовало продолжить наедине.

Глафира пристально посмотрела на Сашку, прочла в его глазах принципиальное согласие и наконец угостила пирожками меня и Даню.

Не слишком пока было тепло на озере. А ведь уже почти полдень. Ростов сверкал и искрился вдали, словно его заметало снегом, мело искры и мелкие молнии по куполам и башням.

— Замерз? Пошли в дом.

В доме имелись и стол, и лавки, и лежаки с матрацами. Стены изнутри простеганы утеплителем. На железном листе — допотопная керосинка.

— Налить? А ты жена Левки? Так я его и не увидел! Глафира, налить?

— Не пью.

Я криво, понимающе (для Сашки) улыбнулся, и мы наконец приняли на грудь. Странно, но Сашка не внушал абсолютно никаких опасений. Я его словно все эти годы знал близко, работал рядом…

— Ты чего делаешь в «Обществе глухих»?

— Да нас пятнадцать. Учу рисовать. «Клюкву» гоним на ваши московские рынки. Покупают. Да и людям интереснее жить. Краски вскладчину покупаем, грунтуем сами. Такое мое дело. Мне идет зарплата от них и комиссионные. Живем. Думаем свою лавку живописи в Москве открыть.

— Как бы нам тет-а-тет?

Он сходил в угол, принес старую телогрейку и показал пальцем туда, где у этого ковчега подразумевался нос.

Там мы и уселись, я в телогрейке, Саша, весьма на меня похожий, но легко одетый, меня полуобняв одной рукой (в другой — недопитый стакан с виски). Выглядели мы со стороны, думаю, как два полоумных бородача. Картину довершала всаженная в доску на самом носу катамарана натуральная «финка» с наборной рукоятью. Не сомневаюсь, что арсенал Сашин на том не кончался.

— У тебя что-то ружей много? Охотник?

— Да-а!

Охотился он, должно быть, на вальдшнепов по весне вон в том низком редколесье на северном берегу.

— Ты спешишь, психиатр? Поговорим за охоту, за живопись, или к делу?

Я прислушивался. Супруга Глафира о чем-то довольно мирным тоном трепалась в каюте (или в рубке?), басил сын.

— К делу.

— Тебе Танюшка рассказывала, — начал Сашка вполголоса, — что я у нее бываю частенько? Да, это все так. Замнем, по-мужски. Ей я как-то и рассказал, что в те дни, когда мы все перезнакомились в Гаграх, не все в той компании, а она уж больно всех хвалила, были приличные люди…

— Да. Она рассказала очень коротко про историю с телкой.

— Вот! Даю подробности. Мы с ней тогда искали место, чтобы слегка уединиться. И я наткнулся в коровнике, там же больше никаких строений близко не было, на Бориса Смурова с телкой. Да, под фонарем. Еще же не было совсем темно. И он меня тоже увидел. Ну, мне противно было, гадко. Но я — никому, потом мы все опять за столом были и эта… Худур его…

— Что ты заметил в его поведении потом, в тот вечер?

— Откуда ты знаешь, что я что-то заметил? Я Танюшке не говорил. Ах да! Ты ж психиатр. Да, заметил. Он был злой, стальные, волчьи глаза, страшный взгляд. И он все время следил за мной.

Я чувствовал все время: следит, с кем я говорю, прислушивается. Он боялся, что расскажу. Они с Худур тогда уже были фактически женаты. Это я так думаю. Потом он стал уже за всеми следить: кто куда пошел, с кем. Я чувствовал, вот сейчас он что-то натворит.

— Ты хочешь сказать, что он был уверен: ты всем рассказал о том, что увидел?

— Вот именно! Такое было впечатление. Я хотел предупредить, но тут все стали собираться домой, ну и бухие же мы были… и я тоже. А потом я заметил, что Гиви что-то долго не пускает нас на тот подвесной мостик.

— Но он тебе не сказал, почему не пускает?

— Нет. Я и сейчас не знаю, но я видел, что Борис один ходил туда, где крепится мост. Я боялся. А потом… конечно, я ведь тут живу, я с вами редко встречался. Узнал случайно, что Гиви погиб. Как-то это не связал сперва. А недавно Таня говорит, что Худур убили. Это что? Сразу-то все вспомнилось. И бац — получаю как раз посылочку с гранатой.

— Ты все правильно понял. Я сам так это все и расцениваю. Конечно, это бредовое состояние, много лет вынашиваемые планы мести, все совпадает… кроме того, что сам Борис был убит вчера. А все остальные попытки убийств, в двух случаях удавшиеся, были после его смерти.

— Киллер. Нанял.

— Киллер дважды оказывался в двух отдаленных местах одновременно.

— Два киллера. Один из них ликвидировал самого Бориса.

— Три киллера, Саша. Сегодня ночью, когда мы в квартире осматривали труп первого киллера, Даня, вот эта Даня, которая оказалась там в три часа ночи с минутами и спряталась, слышала, как кто-то вышел из квартиры. Тот, кто был там до нее и прятался там. У него едва ли могло хватить времени доехать от квартиры того Андрея до квартиры Смуровых.

Мы ежились, ветер был августовский, солнце — холодным. Вода плескалась, и иногда долетали брызги.

— Что-то слишком много, — сказал Сашка.

— Да уж. К тому моменту, когда стали работать киллеры, в живых тех, кого он, скажем, должен был уничтожить, осталось максимум шесть человек. Все это не вяжется. По киллеру на пару?

— А когда ты сюда сегодня ехал, ты меня подозревал?

— Как и ты меня.

— Как же ты думаешь это дело распутать? Ведь так жить нельзя! Ведь остается только ждать, когда кто-то из этой толпы киллеров…

— Там еще непонятно, зачем киллеру понадобилось убивать соседку Бориса.

— Да у вас в Москве все сумасшедшие.

— У душевнобольных есть своя, бредовая, но логика и последовательность. Изменения мышления у них стереотипны. Я думаю, что нам с Даней надо срочно ехать обратно и сделать три главных дела: узнать у родственников Гиви, как он погиб, чтобы убедиться, что в центре паутины — Борис. И потом, мне бы надо еще вчера сообразить, надо проверить, не обращался ли он в психдиспансер. А вдруг даже лежал в психбольнице!

— Я могу помочь?

Я не знал, что ответить. Я ему уже вполне доверял.

— У меня «тачка», — добавил Сашка, — будем с удобствами по столице мотаться. У меня оружие.

— Оружия и у меня навалом. Полны карманы.

— Не доверяешь? Я ведь тебе доверяю!

Оружия было навалом и здесь. Подозрительная Глафира жевала на вольном воздухе с очередным обрезом на коленях.

— А она отпустит?

— Ну, не сразу. Уговорю.

— Имей в виду, я теперь сам в розыске. Я вроде в убийстве Полубеловой замешан и мента убил… и вообще вурдалак.

— Тем более поддержка нужна.

Видно, Сашка застоялся в своем Ростове. Душа рвалась на волю. В бой!

— Хорошо! — встал я. — Накорми только и махнем бандой! Вперед! На Москву!

Глава 11

Банда выехала в двенадцать тридцать. Накормленная, умытая, осиянная тысячекратным крестным знамением: крестила нас на дорогу зареванная Глафира, даже и теперь стоявшая в дверях под вывеской «Общество глухих» с ружьем за плечами. Сын Сашки не то в нас целился, не то просто подглядывал из-за шторы.

Сашка легко и слишком уверенно вел свой «жигуленок» по безлесым равнинам Ростовского района, по охваченной чащобами дороге на Переславль. Мы все трое были слегка пьяными, напичканными яствами и кофе. Даня, уже столько дней после гибели мужа чаще всего озлобленно-подозрительная (с редкими «просветами» в виде неадекватной эйфории) трещала, хихикала, махала руками, сидя рядом с Сашкой на переднем сиденье. Они давно уже были «на ты», смотрелись как папа с дочкой.

— Лева сделал таких русалок! Вот тут вот так, размер на пятый, вот такая задница. Такие эротичные! Один англичанин как увидел и тоже, как про ваши картинки: «О, рашен клюква! Биг рашен клюква!» И купил по триста долларов штуку!

— Большие?

— Я же говорю, пятый размер… сами-то? Да сантиметров что-нибудь сорок в высоту. Деревянные. Левка дерево любил. Конечно, две его законные жены… и вторая законная! Он же с первой не разводился! Он паспорт нарочно потерял и стал двоеженец! Да, за это судят, конечно, но Лева умер… А что мне теперь делать? Зинка, например, уже заявление написала, что я мужа довела до инфаркта. Да добро бы мужа, а он мне никто!