Сорняк

Джорди вернулся к телевизору со стаканом рома в руке. Маленькие зеленые побеги в правом глазу попадали в поле зрения. Они покрывали белок точно мох. Вьюнки задевали нижнее веко, отчего то жутко чесалось.

Глаз, разумеется, в ответ запустил старую добрую систему самоочистки — и вот почему Джорди, будь он умным человеком, помчался бы к доктору Окли так быстро, как только может мчаться его старый "Додж".

Его правый глаз начал слезиться.

Когда начались послеобеденные мыльные оперы, он заснул. В пять часов Джорди проснулся и понял, что ослеп на правый глаз. Он подошел к зеркалу и застонал: его голубой глаз исчез.

Вместо него в глазнице колосились зеленые джунгли сорняка. Побеги вьюнка сползали вниз по щеке.

Он поднял руку, но вовремя остановился. Нельзя просто так вырвать эту штуку, как полынь с помидорной грядки. Нельзя, потому что глаз все еще где-то там.

Правда же?

Джорди закричал.

Крик его эхом пронесся по дому, но никто его не услышал, потому что Джорди был один. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким. Было восемь вечера, он выпил всю бутылку "Бакарди" и все еще был как стеклышко — а ему отчаянно хотелось напиться и вырубиться.

Он пошел в туалет — ром давил на мочевой пузырь — и увидел, что зеленая дрянь торчит из его причинного места. Ну конечно. Там же мокро, верно? Всегда остается капля-другая, как бы ни стряхивал.

В туалете у него все получилось, только чесалось и болело так сильно, что он не знал, радоваться этому или нет.

Может, в следующий раз не получится.

Но завопил он не от этой мысли. Завопил он потому, что вдруг понял: эта штука внутри него. Это в миллион раз хуже, чем летучая мышь, запутавшаяся в его волосах, когда он перекрывал чердак миссис Карвер. Растение почему-то выбрало лучшие его части. Так нечестно, вообще нечестно! Похоже, старая удача вернулась к Джорди, и это удача с приставкой "не".

Он заплакал и тут же прекратил, поняв, что от этого зеленая пакость будет расти только быстрее.

Ликера у него больше было, зато в холодильнике оставалось полбутылки красного вина. Он наполнил стакан и снова уселся перед телевизором, тупо уставившись в экран одним глазом. Он посмотрел на правую руку и увидел, как из-под ткани рубашки тянутся новые ростки. Некоторые проросли прямо сквозь нее.

— Я зарастаю, — опустошенно произнес он и снова застонал.

От вина Джорди начало клонить в сон и он задремал. В половине одиннадцатого он проснулся и поначалу, захмелев от всего выпитого, даже не мог вспомнить, что с ним случилось. Насчет одного он был уверен: во рту стоял забавный привкус, как если бы он ни с того ни с сего нажевался травы. Мерзкий привкус. Будто…

Джорди бросился к зеркалу, высунул язык и снова заорал.

Зеленые ростки покрывали его язык, внутреннюю поверхность щек и даже зубы, отчего те выглядели гнилыми.

А еще все чесалось — до одури. Он вспомнил, как однажды на оленьей охоте ему приспичило по большому и его угораздило присесть прямо на ядовитый сумах — Джорди всегда везет. Та сыпь тоже страшно чесалась, но это было хуже, настоящий кошмар. Пальцы, глаз, промежность, а теперь еще и рот.

Холодной воды.

Мысль была такой четкой, такой твердой — словно и не его собственная. И снова, будто кто-то ему приказывал: холодной воды!

Он живо представил себе, как наполняет старую ванну на ножках холодной водой, сбрасывает с себя одежду и прыгает туда, избавляясь от чесотки раз и навсегда.

Безумие. Если он так сделает, то эта штука начнет расти везде, он станет похож на болотное бревно, покрытое мхом. И все же мысль о ванне не уходила. Да, она была безумной, но как же будет здорово, как же будет здорово просто лечь в холодную воду и чувствовать, как чесотка проходит.

Он уже почти встал с кресла, но остановился.

Зеленые побеги росли из его распухшей правой руки. Потертая коричневая ткань под ними была уже еле различима. Рядом, на столике, там, где стакан Джорди оставил влажное пятно, теперь было зеленое кольцо из стеблей и завитков.

Он пошел на кухню и заглянул в мусорное ведро. Бутылка рома, которую он недавно туда отправил, тоже покрылась зелеными побегами. И банка из-под ананасов рядом с бутылкой рома. И пустая бутылка кетчупа "Хайнс" рядом с банкой из-под ананасов. Даже его мусор — и тот зарастал.

Джорди побежал к телефону, снял трубку, повесил. Кому он собрался звонить? Неужели он и впрямь хочет, чтобы кто-то видел его таким?

Он взглянул на свои руки и обнаружил, что его предали даже собственные железы. Рядом с рыжей растительностью на предплечьях росли новые волосы — зеленого цвета.

— Я превращаюсь в сорняк, — растерянно произнес он и огляделся, будто стены могли дать ему какой-то совет. Стены промолчали, и Джорди снова уселся перед телевизором.

Глаз — то, что раньше было глазом — в конце концов его доконал. Было похоже, что чесотка уходит все глубже и глубже в голову, в то же время заползая в ноздри.

— Я так больше не могу! — взревел он. — Иисусе, я не могу!

Он побежал наверх — гротескная, неуклюжая фигура с зелеными руками и кустом, растущим из глаза. Джорди ворвался в ванную, заткнул сливное отверстие и полностью открыл кран с холодной водой. Самодельный водопровод кряхтел и стонал. От звука бегущей воды Джорди в нетерпении задрожал. Он сорвал с себя рубашку, не обращая особого внимания на новые побеги, ползущие из пупка, сбросил ботинки, разом стянул термобелье и трусы. Его бедра были покрыты зеленью, ростки которой обвивались вокруг волос на лобке. Когда ванна заполнилась на три четверти, Джорди уже не мог себя сдерживать и запрыгнул внутрь.

Он словно оказался в раю.

Он переворачивался и кувыркался как зеленый дельфин, заливая пол водой. Он наклонял и поднимал голову, чтобы вода стекала по шее. Он нырял с головой и пускал фонтанчики.

И чувствовал, как сорняк, пустивший в нем корни, растет, чувствовал, как он распространяется с невиданной, ужасающей скоростью.

Вскоре после полуночи между фермой Джорди Веррилла и ручьем Блуберд вырос бесформенный силуэт. Он стоял и смотрел туда, куда меньше тридцати часов назад упал метеорит.

Восточное пастбище превратилось в колышущееся море зеленой травы. Она раскинулось на полторы сотни метров вокруг. Стебли у ручья выросли до полуметра, побеги, скручиваясь, двигались почти разумно. В одном месте исчез и сам ручей: он впадал в зеленое болото и снова возникал парой метров ниже по течению. Полуостров зелени уже сожрал три метра противоположного берега.

Фигура, наблюдавшая за всем этим, уже не была Джорди Верриллом. Сложно сказать, чем она была. Отчасти человеком — в снеговике ведь тоже есть что-то от человека, верно? Плечи округлились. Вместо головы на них лежал зеленый шар из вьюнков. Шеи не было вовсе. Где-то глубоко внутри всей этой зелени бледным сапфиром сверкал голубой зрачок.

Побеги на зеленом поле внезапно взмыли вверх, точно тысячи змей из корзин заклинателей, и, подрагивая, обратились к фигуре на холме. Побеги на теле фигуры ответили тем же. На мгновение Джорди снова обрел людское подобие: он стал похож на человека, волосы которого встали дыбом.

Джорди, чьи мысли покоились под океаном зелени, растущей, как ему казалось, из самой глубины его мозга, понял, что происходит акт телепатии.

— Как пища?

— Очень хорошая. Питательная.

— Он — единственная пища?

— Нет, пищи много. Так говорят его мысли.

— У пищи есть имя?

— Два. Иногда она зовется "Джорди". Иногда она зовется "Кливс-Милс".

— Джорди. Кливс-Милс. Питательно. Хорошо.

— Его мысли говорят, что он хочет жахнуть. Ему можно?

— Что такое "жахнуть"?

— Не знаем. Какое-то дело.

— Хорошо. Питательно. Пусть делает что хочет.

Фигура, точно плохо управляемая марионетка на старых нитках, повернулась и побрела назад к дому.