Театр любви

— Именно потому ты ничего и не заметила. У тебя еще в юности сложился стереотип его поведения, и он делал все от него зависящее, чтоб не нарушить его. Но главная твоя оплошность состоит в том, что ты совсем упустила из виду тот факт, что Стас всегда был в тебя влюблен.

— Я забыла про это. Согласись, Стас и любовь — совершенно несовместимые понятия.

— Я так не считаю. — Апухтин нахмурился: — Стас всегда был большим эгоистом. Как ты знаешь, только эгоисты могут по-настоящему любить.

— Цитируешь нашего любимого классика?

Апухтин кивнул.

— А здесь я с тобой не согласна. Ведь Гэтсби мечтал подарить любимой девушке не только королевство, а еще и свою любовь. Стас же задумал провести меня всеми кругами ада.

— Стас любил тебя безнадежной любовью. И он понимал это изначально. Эгоист чувствует себя ужасно неуютно в шкуре безнадежного влюбленного.

— Наверное, ты прав. — Я вздохнула: — Эгоист не может любить безнадежно.

— Его шкура трещала по всем швам. И она бы, думаю, в итоге треснула, и он бы что-то отмочил еще тогда… Но тут наступили благодатные времена. Свой колоссальный запас энергии он на какое-то время смог сублимировать, занявшись по-серьезному бизнесом.

— Ты сказал, Стас сколотил первоначальный капитал на торговле цветами. — Я улыбнулась: — Он за всю жизнь не преподнес мне ни единого цветочка.

— И правильно сделал. Ведь он, как мне кажется, больше всего на свете хотел, чтоб ты забыла о том признании в любви, которое сорвалось с его языка помимо воли. Ты и забыла о нем.

— Да…

— К тому времени его любовь претерпела громадные изменения. Она превратилась в цель его жизни, в мощный стимул. На каком-то этапе он уверовал в ее божественную силу. И создал собственную религию — очищение путем невероятных страданий, иными словами: через круги ада к вершинам рая. Ему казалось, он эти круги уже прошел. Осталось провести через них тебя.

— И тем не менее Стас не был чужд мирским развлечениям. Как странно, что он якшался с голубыми. Неужели и это тоже от неразделенной любви?

— Кто знает? Ведь вполне возможно, что его любовь к женщине осталась неразделенной как раз потому, что в нем были задатки голубого. Жаль, что ты не видела Стаса в цивилизованном обличье. Очень даже впечатляет. У нас есть одна пленка. Быть может, когда-нибудь ты захочешь ее посмотреть.

— Нет. — Я решительно замотала головой. — Никогда.

— В его планы не входило показываться тебе в респектабельном виде. Знаешь, почему?

— Догадываюсь. Он был уверен, увидев его в костюме от Версаччи, я непременно в него влюблюсь.

— Умница.

— К тому времени это уже противоречило его замыслам. Любовь размягчает сердце и душу, а он хотел, чтоб они у него были тверже стали. К тому же он стал всерьез заботиться о моей Душе. То есть он решил очистить ее, перетолковав знаменитый девиз Бетховена «Через тернии к звездам» на свой лад. Стас знал обо мне все. Он догадывался о том, что я все еще продолжаю любить Сашу. — Я усмехнулась: — По крайней мере, продолжал думать, что люблю его. Стас воссоздал Сашу из моего воображения. Таким, каким я всегда хотела его видеть. Я должна была очертя голову влюбиться в двойника, чтобы потом, увидев оригинал, испытать жесточайшее разочарование.

— Да, Стас хотел заставить тебя поверить в то, что реальная жизнь есть полная противоположность нашим идеалистическим фантазиям, — задумчиво сказал Апухтин.

— Но я и по сей день не могу поверить в то, что тот хмырь с золотыми коронками, которого притащила к тебе на квартиру Валентина, настоящий Саша Кириллин.

— Твое дело.

— Как не могу поверить в то, что в ночь пожара приняла Стаса за Сашу.

— Ты выпила несколько таблеток имована, о чем было известно Стасу.

— Ты мне так и не сказал ничего о Борисе.

Я подавила горький вздох.

— Сам ничего толком не знаю. Наши люди не выпускали его из виду ни на секунду. Как ты помнишь, он вышел на свободу в день гибели Самарина. Борис направился домой, что, с нашей точки зрения, логично. Понимаешь, человек почти неделю просидел в КПЗ, ему нужно было помыться, привести себя в порядок. А дальше…

— Что дальше? — Я почувствовала, как мной овладевает ужас. — Меня не покидает ощущение, будто ты пытаешься от меня что-то скрыть, — прошептала я.

— Успокойся. Я расскажу тебе все, как было. Наши люди дежурили круглосуточно. У обоих выходов. Они…

— Через черный ход можно пройти в соседнюю квартиру и таким образом выйти из подъезда рядом, — размышляла я вслух.

— Поверь, мы учли все эти возможности. Когда прошло тридцать часов с тех пор, как Сеулицкий вошел в квартиру, мы поняли, что здесь что-то не так. Подождали еще два часа и взломали дверь. Таня, я лично присутствовал при этом. Впечатление такое, будто Сеулицкий не входил в квартиру с того самого дня, как ее покинули наши эксперты, то есть после того, как был обнаружен труп Завидова. Если бы не…

Апухтин замолчал.

— Если бы не что?

— Если бы не кровь на ковре в гостиной. Это была свежая кровь.

— Его кровь?

— Судя по всему, да.

— И ее было много? — спросила я и сама удивилась тому, как спокойно прозвучал мой голос.

— Порядком. Достаточно для того, чтоб потерявший ее человек перекочевал в иной мир. Но, понимаешь, у меня создалось впечатление, что… как бы тебе это объяснить… словом, либо труп испарился, либо…

— …его не было, — подхватила я.

— Да. Я сам исследовал каждый сантиметр квартиры. Мы опросили соседей — ближних, наверху, внизу. Никто не слыхал никакого шума.

— В нашем доме хорошая звукоизоляция.

— Допустим. Однако, когда я находился в твоей квартире, я слышал, как наверху распевалось меццо-сопрано, а слева, со стороны спальни, отчетливо доносились пассажи «Вариаций на тему Рококо» Чайковского.

— Может, потому никто ничего и не слышал. В нашем доме живут главным образом профессиональные музыканты, которые целыми днями упражняются.

— С одним из них я имел беседу. С тем, что живет слева, со стороны спальни.

— Гриша Смирницкий. Лауреат международных конкурсов.

— Совершенно верно. Судя по всему, очень одаренный человек, но, да простит мне Господь, немножко не в себе, что ли. Он сказал, Борис заходил к нему занять двести долларов. Говорит, он их ему дал.

— Странно. Мне казалось, Гриша вечно на мели. Он был должен буквально всему дому, — пробормотала я. — Правда, у него состоятельные родители, но, насколько мне известно, они давно порвали с сыном какие бы то ни было отношения.

— Из-за того, что он голубой?

— Да. Они не могли ему это простить. Тем более он их единственный сын.

— Довольно распространенный в наши дни сюжет. Таня, а ты случайно не замечала за Борисом, ну, скажем это так, странностей физиологического порядка? Понимаю, тебе нелегко возвращаться к этой теме…

— Ошибаешься. Все это в далеком прошлом. В самом далеком. Да, замечала, хотя в то время считала это в порядке вещей. Борис неординарная личность, к тому же иной раз он работал сутками напролет и буквально доползал до постели. Да и я не из тех женщин, которые требуют от мужей постоянного сексуального внимания. У меня самой бывают периоды, когда я становлюсь абсолютно фригидной. Причем на довольно длительное время. Кстати, Борис это прекрасно понимал. Но…

Я замолчала. Мне не хотелось рассказывать Апухтину об эпизоде, внезапно пришедшем мне на память. Уж очень он был интимным.

— Таня, прошу тебя, расскажи. Дело в том, что, по всей вероятности, Борис жив и нуждается в нашей помощи. К тому же, как тебе должно быть известно, точку во всем этом донельзя запутанном деле ставить пока рано.

— Это случилось через два с небольшим года после того, как мы поженились. Мы вернулись с отдыха, и я заболела жесточайшим гриппом, — начала я. — Меня изводил кашель, я не спала ночи напролет. Ни одно лекарство не помогало. Райка посоветовала остричь волосы, сжечь их — и тогда, говорила она, все как рукой снимет. Она приехала ко мне и проделала эту операцию. — Я вспомнила облегчение, которое испытала, когда мои тяжелые волосы упали на пол. — Мне всегда шла короткая стрижка, хотя я почему-то предпочитаю носить длинные волосы. Вскоре появился Борис. Я сидела на ковре возле электрокамина в джинсах и свитере и грела спину. Он… он посмотрел на меня так, что у меня поплыло перед глазами. Он никогда раньше так на меня не смотрел, хотя часто говорил, что я изумительная женщина. Он подхватил меня на руки, прижал к себе и стал кружиться по комнате. Я зашлась в кашле, и Борис дал мне таблетку. Она подействовала очень быстро. Он сказал, это чистый кодеин, который ему удалось достать по большому блату. Потом он стал меня торопливо раздевать. Даже в первые дни нашей так называемой любви он не проявлял такого пыла. Он всегда владел собой, теперь же потерял всякий контроль. Его ласки… — Я смутилась и замолчала, вспомнив, как мы с Борисом занимались любовью в ту ночь.