Театр любви

— Ты хочешь сказать, что…

— Я все сказал. — Он встал и вышел в сени. Вернулся с бутылкой домашней наливки.

Я украдкой следила за ним. Как он достает из буфета рюмки, моет под краном яблоки, очищает апельсин. Я никогда не догадывалась, что Стас был в меня влюблен. Думаю, Эмили тоже.

Но почему тогда она поручила мне заботиться о Стасе?..

Мать с Китом приехали за час до похорон.

Мать удивилась, увидев меня с покрасневшими от ледяной воды руками, орудующей большим ножом над ведром с картофельными очистками. Кит подошел, нагнулся к моему уху:

— Рыцарь спит на тахте в гостиной. Он обожает фруктовый пломбир. У меня такое ощущение, что он живет у нас со щенячьего возраста. Я научил его открывать холодильник.

— Спасибо, Кит. Я так тебе благодарна, ты не представляешь.

— Ты, как после тифа, — сказала мать, проведя ладонью по моей остриженной макушке. — Доченька, у меня такое чувство, будто ты перенесла тяжелую болезнь.

Мать уткнулась носом в пушистый клетчатый шарфик.

Потом она переключила свое внимание на Стаса, который с утра не проронил ни слова. Я видела, как он склонил голову к ней на плечо, а она гладила его по спине и что-то говорила.

Когда завершились недолгие поминки и хмурые родственники потянулись жиденькой цепочкой к вокзалу, Стас с Китом разнесли по комнатам стулья и столы, и мы вчетвером сели на кухне пить чай. Потом Кит ушел к машине. Перед каждой поездкой он минут двадцать хлопотал возле нее.

— Ты поедешь с нами, — сказала мать.

— Нет. Я останусь со Стасом.

— Мы можем и его с собой прихватить. У нас много спальных мест.

— Не в том дело, мама.

— А в чем, доченька? Ты так осунулась и побледнела.

— Я здорова, мама.

— Здорова… — Мать вздохнула: — К телефону у тебя какая-то деревенская старуха подходит. Мы, как всегда, ничего не знаем.

— Это мать Саши Кириллина.

Она остолбенело уставилась на меня.

— Да. Его настоящая мать. Но об этом в другой раз. Когда, как любит говорить Кит, остынет молоко. А Варвара Аркадьевна умерла.

— Я догадалась, что все это с Кириллиными связано. Тогда, когда Никита Семенович сказал, что едет на Фрунзенскую. Так значит, Рыцарь…

— Не думаю, что из-за этого ты станешь к нему хуже относиться.

Мать молчала, переваривая услышанное.

— Опять эти Кириллины, — прошептала мать. — Пора бы оставить нас в покое. Сколько зла…

— Добра тоже, мама.

Она пропустила эту фразу мимо ушей.

— Доченька, он, наверное, женат. И дети есть. Поверь мне, вторгаться в это так болезненно…

— Верю, мама.

— Ты на что-то надеешься?

— Давай не будем об этом. Ты тоже когда-то надеялась.

Я глядела в ее покрасневшие глаза. В них что-то шевельнулось.

— Доченька, ты помнишь своего отца? — едва слышно спросила она.

— Почти нет. Вы с бабушкой старались, чтобы я его забыла.

— Он был хороший человек. Чистый и очень наивный. Он и пострадал из-за своей наивности. Я по молодости лет спасти его надеялась, от всего на свете своей любовью защитить. Да сил не рассчитала.

— Ты сказала — был. Но ведь он жив, правда?

— Не знаю. — Мать вздохнула: — Он сел в тюрьму за растрату. По пьянке с напарником в кассу руку запустили, а он всю вину на себя взял — у Петьки Маслюченко четверо маленьких детей было. Я ему посылки посылала, пока письмо от него не пришло, что он женился в заключении и тем самым снимает с меня всю ответственность за его судьбу. Помню, я сон потеряла, места себе не находила, ехать к нему собиралась. Да бабушка твоя отговорила. Потом молодость свое взяла. Ведь я до тех пор будто и не жила — время трудное было, голодное. Да и ты у меня в девятнадцать родилась.

— Я тебя не осуждаю. Я всегда верила в то, что отец жив. Саша уговаривал меня разыскать отца. Жаль, что я его не послушалась.

— Он совсем чужой тебе человек, доченька. Я хочу сказать по духу. Тем более после тюрьмы.

— Откуда ты знаешь?

Она пожала плечами, вынула из сумки губную помаду.

— Ты у нас интеллигентная девочка. Как говорит Никита Семенович, изящная душой и телом. — Мать жалко улыбнулась: — А он всего семилетку закончил.

— Но ты ведь недаром полюбила его…

— Доченька, Никита Семенович уже запряг лошадиные силы и ждет не дождется, когда мы изволим сесть в карету. — Мать поправила перед зеркалом маленькую черную шляпку с вуалью, нетвердой рукой провела по губам помадой. — Может, надумаешь с нами?

— Нет, мамочка. Я позвоню вам, когда приеду в Москву. Не волнуйтесь. Скажи Киту, чтобы Рыцаря за меня в лоб поцеловал. Не забудь, ладно?

Я видела в окно, как мать, сгорбившись, медленно шла к машине.

— Это твои деньги, Стас, — сказала я, протягивая ему пачку. — Я продала кольцо и брошку Эмили. Я не имела права это делать, но мне казалось, я смогу начать на эти деньги новую жизнь. Я не хочу начинать новую жизнь. Забери их, пожалуйста.

Он спрятал руки за спину и посмотрел на меня злыми глазами.

— Выпей водки. Или хотя бы сухого вина, — наконец произнес он.

— Это ни к чему. Я потеряла его. Навсегда. Стас, почему ты никогда не говорил, что любишь меня?

— Сработал инстинкт самосохранения. Самый древний из инстинктов. Тебе пора домой. Я очень хочу спать.

Он схватил с вешалки мою дубленку и почти силой вытолкнул меня за дверь. Потом сбегал в комнату и сунул мне те самые деньги, на которые я хотела начать новую жизнь.

Наталья Филипповна не задала мне ни единого вопроса. На моей аккуратно застланной тахте лежали две пары носков — белые и серые. А за окном светило солнце. Большое и какое-то ненатуральное. В мое отсутствие распустил свои бледно-розовые гроздья восковой плющ. Егор оборвал тяжелую портьеру, и Наталья Филипповна прикрыла ею рояль.

В прихожей стояла ее старенькая черная сумка.

— Тот милиционер, что нас с тобой расспрашивал, вызвался меня на поезд посадить. Он за мной в девятом часу заедет. Ты адрес мой записала? Приезжай на лето. С кем хошь. Хоть с мужем. Тебе самое время замуж. В молодости у кого каких глупостей не бывает. — Она помолчала, вздохнула: — Я, как домой приеду, в церковь схожу. Поставлю две свечки за упокой.

— Тогда уж лучше три ставьте.

— За живых грех большой ставить. Разве что во здравие… Запиши мне свой почтовый адрес. Если когда-нибудь открыточку тебе брошу, не серчай на старуху. Варвара сказывала, ты вроде бы из наших мест. Может, потому я и прикипела к тебе душой. Господь его знает.

Она перекрестилась.

Мне не хотелось встречаться с Апухтиным. Я попрощалась с Натальей Филипповной и вышла на улицу. Я не знала, куда мне деваться и что делать. Мне казалось, я совсем недавно появилась в этом мире и совсем ничего про него не знаю.

…Я наплела добродушному старичку вахтеру сказку про подружку юности, с которой непременно должна увидеться до отправления моего поезда.

Наверное, в этой лжи было что-то от правды. Старичок не просто пропустил меня за кулисы, но и объяснил, где найти Неведомскую.

— Они сегодня «Сильву» играют. Она через двадцать минут свободной будет, подруга твоя. Говоришь, в кордебалете танцует? Ну, ну, знаю я ее. Приветливая такая, доброжелательная. Про здоровье всегда спросит. Другие ради приличия брякнут и не слушают ответа. А она — сердечная. Иди — они другой раз и пораньше кончают. Артисты тоже люди, домой им поскорее охота.

Райка выскочила со сцены с блеском иной жизни в затемненных наклеенными ресницами глазах.

— О, Танек! — Она чмокнула меня в щеку, обдав ароматом искусственного праздника. — Пошли к нам в раздевалку. Помнишь, вы с Верой Кузьминичной у меня были? После «Марицы»? Девчонки, это та самая Татьяна, которая по-английски болтает лучше, чем мы по-русски. И вообще она… Ну, словом, про таких в книжках пишут.

«Девчонки» с интересом поглядывали в мою сторону из-под тяжелых ресниц.

— У нас сегодня сабантуйчик. Так, по поводу ухода на пенсию одной гризетки. — Райка печально вздохнула и стала вынимать шпильки из парика. — Встряхнемся как следует. Все мы смертные, все по одной сцене ходим, как выражается наш новый администратор. Посмотришь, как мы живем. Там, — она мотнула высвободившейся из-под парика головой в сторону сцены, — все красиво. Так бы там и осталась.