Нежить

Таммит ухмыльнулась, и в тот момент что–то ударило её, словно гигантский молот. Её кишки завязались узлом, кожу опалило жаром, и пламя чуть не охватило её снова. Откатившись назад, она увидела, что из своих покоев в прихожую вышел Хезасс Нимар. Она едва могла различить очертания его фигуры, ведь этот человек, атаковавший её дарованной Коссутом силой, был с ног до головы окутан священным пламенем.

Обычно божественная магия, которую большинство священников использовали против нежити, действовала на Таммит довольно слабо. Но Нимар являлся верховным жрецом и находился в месте средоточия своей силы, а её раны были довольно серьезными. Его праведная ненависть проникла в её плоть и разум.

Она неслышно позвала крыс, притаившихся в тенях. Она не собиралась использовать их против паука. Жар, исходивший от его тела, моментально испепелил бы их дотла, а тварь, скорее всего, даже не заметила бы этого. Но, возможно, сейчас они смогут ей помочь.

Набросившись на Нимара, грызуны принялись карабкаться по его голым ногам, кусаясь и царапаясь. Взвизгнув, он затанцевал на месте и завертелся в разные стороны, стремясь стряхнуть их с себя. При этом он потерял концентрацию, и его ореол пламени вместе с её болезненными ощущениями и параличом исчезли без следа.

Обрушившись на Нимара, Таммит схватила его и бросила на спину. Крысы разбежались. Обездвижив священника, она ударила его головой об пол, одновременно оскалив клыки. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не разодрать своему пленнику глотку и не выпить его досуха. Её продолжала мучить боль, а подобная трапеза ускорила бы её исцеление.

— Пожалуйста, — прохрипел он. — Это ошибка. Я служу Сзассу Тэму.

— Нет, — произнесла она. — Ты предал его и снова переметнулся к совету. Он знал, что ты так и поступишь. Все прошло так, как и было задумано.

— Я… я ничего не понимаю.

— Учитывая, что ты говорил чистую правду, тебе удалось завоевать доверие остальных зулкиров, несмотря на все свои прежние предательства. Но теперь твое задание выполнено и пришло время сделать так, чтобы твоя верность навсегда принадлежала твоему истинному хозяину.

— Клянусь священным огнем, с этой самой секунды я буду преданно служить ему!

— Уверена, именно так и будет.

— Ты подняла столько шума! Здесь с минуты на минуту будут монахи!

— И это я тоже знаю. Я их слышу. Но к тому времени, как они досюда доберутся, меня здесь уже не будет. Ты объяснишь им, что какой–то убийца пытался уничтожить тебя, но ты испепелил ублюдка дотла. У них не будет причин сомневаться в твоих словах, пока ты будешь прятать отметину на своей шее.

Глава 2

16–29 тарсака, год Голубого Пламени

Барерис был занят беседой с Аотом, когда к нему подбежал один из его наездников и сообщил о нарушении дисциплины несколькими другими его подчиненными.

Немедленно занявшись этим делом, они отыскали хижину, о которой шла речь. Неподалеку от неё обнаружился припавший к земле грифон. Несомненно, его хозяин оставил его здесь, чтобы никто не смог помешать творившемуся внутри беззаконию. Аот направил на него копье, и зверь с визгом опустил свою покрытую белыми перьями орлиную голову и отступил в сторону.

Барерис подергал дверь. Она оказалась заперта, так что он выбил её пинком.

Жилище представляло собой одну–единственную круглую комнату, посередине которой находилась печь. Её убранство составлял ткацкий станок и кровать, стоявшая у стены напротив входа. Мужчина и женщина с окровавленными и покрытыми ранами лицами лежали на устланном тростником земляном полу. Двое избивших их солдат придерживали распростертую на столе девочку, которая дрожала и плакала — на вид Барерис дал бы ей лет двенадцать–тринадцать — а третий же был занят тем, что срывал с неё одежду.

Когда дверь с грохотом врезалась в стену, все трое обернулись. Аот мог бы просто отдать своим людям приказ, но он был слишком разозлен, чтобы обойтись одними словами. Бросившись к одному из солдат, он ударил его ясеневым древком своего копья. Послышался стук дерева о кость, и воин упал, сжимая в руке остатки разодранной юбки. Остальные двое отпустили девочку и отступили туда, где он не мог их достать.

Аот сделал глубокий вдох.

— Вы знаете правила. Никакого мародерства, если только кто–нибудь из офицеров не даст вам разрешения на конфискацию, никаких избиений и изнасилований.

— Но это только в тех случаях, когда крестьяне настроены дружественно, — произнес солдат, стоявший слева. — Если они согласны сотрудничать. Эти же не хотят.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Аот.

Воин поднял со стола глиняную чашку, которая каким–то чудом не разбилась и не расплескалась, и перевернул её. На землю вылилась водянистая коричневая жидкость.

— Крестьянам приказано оказывать отрядам зулкиров самый лучший прием, — произнес он. — И вот как они нам подают. Это же помои! Разве непонятно, что они припрятали всю хорошую еду для себя?

Аот вздохнул.

— Нет, идиот, это не так. В прошлом году урожай был скудным, а зима выдалась долгой и суровой, и вряд ли они успели начать весенний засев. Завтра они будут голодать, мечтая о той каше, которую предложили вам сегодня вечером.

Наездник сморгнул.

— Понятно… но мне–то откуда об этом знать? В любом случае, я почти уверен, что слышал, как один из них оскорбительно отзывается о Первой Принцессе.

— Да неужели?

— Кроме того, — продолжил солдат, — они всего лишь крестьяне. Простые раше… — слова застряли у него в глотке, когда он осознал, что не слишком–то мудро говорить подобные вещи своему командиру, учитывая его собственное сомнительное происхождение.

— Вы двое, — произнес Аот, — забирайте вашего идиота–дружка и выметайтесь отсюда. Вскоре я с вами разберусь. — Когда они исполнили его приказ, Аот повернулся к Барерису. — Полагаю, своими песнями ты сможешь успокоить девочку и залечить раны её родителей.

— Да, — произнес бард. Он использовал свои исцеляющие мелодии настолько эффективно, насколько мог, хотя успокаивающие и лечащие заклинания уже не давались ему так же легко, как раньше.

Когда родители опять оказались на ногах, а девочка сжалась в материнских объятьях, Аот принес им свои извинения и предложил горсть серебра. Наверное, отец семейства полагал, что здесь таился какой–то подвох, и поэтому отказался их взять. Выходя, Аот оставил монеты на столе.

— И каким же будет наказание, о котором ты говорил? — спросил Барерис. Как непосредственный начальник проштрафившихся солдат, именно он отвечал за поддержание дисциплины.

— Повесить ублюдков, — ответил Аот.

— Ты, наверное, шутишь?

— Они этого заслуживают. Но ты прав, Нимия меня самого вздернет, если я казню двоих её наездников лишь за то, что они жестоко обошлись с семейством фермеров, особенно если это произойдет накануне решающей битвы. Так что по пять ударов плетей каждому, но не сейчас. Пусть пока попотеют, а нам с тобой есть о чем поговорить.

— Как пожелаешь, — когда солдат вызвал их, они уже беседовали, но Барерис понял, что сейчас на уме у Аота было что–то более личное. Подтверждая эту догадку, боевой маг вывел его из селения. Когда офицеры проходили мимо, солдаты провожали их взглядами.

За скоплением домов и ферм находились поля и пастбища, теснимые холмистыми лугами, из которых состояла большая часть территории Туратароса. Барерис окинул взглядом ландшафт. Там, где солнце ушло за горизонт, вечернее небо все ещё отливало золотом, но наверху было угольно–серым.

Сегодня стало известно, что большая часть армии северян находится на марше далеко на северо–востоке, и даже их разведчики едва ли решатся настолько отдалиться от главной колонны. И все же осторожность не помешает.

Аот привел своего друга к небольшому загончику, огороженному треснувшими досками. Он был пуст, за исключением россыпи болезненно выглядевших поганок. Боевой маг уселся на забор, и Барерис последовал его примеру.