Наследница

На песке дворика, окруженного белыми стенами, под тенью единственного дерева лежал на носилках лейтенант Алексей Клинов. Ему была видна пробитая снарядом стена двухэтажного дома, блеклое от зноя небо и пыльный песок.

У него не было сил повернуть голову, и он даже не знал, под каким деревом он лежит.

Когда боль ненадолго утихала, Клинов начинал думать о том, что он, наверно, так никогда и не узнает, под каким деревом он лежит, такой он теперь беспомощный: обе руки у него перебиты осколками, и левая нога тоже перебита. Ему было ясно, что он умрет, и вопрос был только в том, долго ли еще он будет мучиться.

Его сюда на рассвете принесли санитары и ушли искать воды, но потом они, вероятно, были ранены или убиты, потому что никто к нему не возвращался. Тогда еще бой шел на улицах городка, но теперь весь городок в руках у врага. Шума боя не было слышно; только порой где-то далеко, словно в ином мире, глухо гремела артиллерия.

Тень дерева укоротилась, отошла от Клинова, и теперь он лежал на самом солнцепеке, и маленькие мухи ползали по его ногам.

Когда он погружался в забытье, он видел себя со стороны. Он снился самому себе лежащим на маленьком белом дворе, под беспощадным солнцем, в обезлюдевшем городке, где он должен умереть.

Потом он просыпался и видел песок, и белую стену, пробитую снарядом, и блеклое от зноя небо, и пыльный песок дворика.

И все же смерть не казалась ему страшной. Все страшное было позади. Но умирать было очень больно и нестерпимо грустно.

Снова нахлынул бред.

Где-то далеко шли по прозрачной реке белые пароходы, листья ландышей отряхали ночную росу, дефилировали шеренги мороженщиков, а он стоял под кленом в парке, и веселый ливень хлестал по листьям, сгибая ветки.

Все нарастал ливень. Уже не капли, а толстые, круглые струи воды, как хрустальные балки, упирались в землю, и он тянулся к ним ртом, но никак не мог дотянуться. И тогда едт очнулся от боли и – продолжением бреда – увидел, что перед ним стоит маленькая девочка в зеленом платье и смотрит на него удивленно и испуганно.

У нее были большие серые глаза, а в светлых волосах была синяя лента. Такую девочку он видел когда-то на огромном рекламном щите, прибитом на брандмауэре дома в том городе, где он жил до войны. Эта реклама была прибита над сквером, и под улыбающейся девочкой было написано большими буквами: «Ешьте яблочное пюре».

– Я давно с вами разговариваю, а вы меня не слушаете, – сказала она. – Мне очень страшно одной, а вы все говорите с кем-то. С кем это вы говорите?

– Ни с кем, – тихо сказал ей Клинов, – это у меня бред, я ранен. Принеси мне воды, я пить хочу.

– У нас только сырая осталась, сырую пить нельзя.

– Ничего, мне можно. Неси скорее, девочка. А под каком деревом я лежу?

– Не знаю. Мама мне говорила, какое это дерево, да я забыла.

Она ушла куда-то и долго не приходила, и Клинов снова подумал, что это был бред. Но девочка вернулась с большим эмалированным чайником и сказала:

– Чашки все разбились от снаряда, а вы пейте из носика, только она сырая.

– Тебе уж и поить меня придется, – сказал Клинов, – видишь, с руками-то у меня что!

Девочка наклонилась над ним и стала поить его из чайника. Пил он долго. Когда он закрывал рот, чтобы отдышаться, струя воды лилась на лицо, на шею, стекала за шиворот. Это было приятно.

– Ну, спасибо, хватит, – промолвил Клинов. – Теперь иди, прячься куда-нибудь, а то еще немцы сюда зайдут.

– Я боюсь одна, я лучше с вами здесь буду. В городе никого нет, и в доме тоже никого, а на маму стена упала, когда снаряд попал. Я буду с вами сидеть.

– Плохо твое дело, – сказал Клинов. – Все это плохо очень. И я для тебя ничего сделать не могу.

– А вы ничего и не делайте, только не уходите, – сказала она.

– Да уж никуда теперь не уйду, не бойся. А как тебя зовут-то?

– Люся.

– Ну так вот что, Люся. Сходи закрой ворота. А то немцы, если будут проходить мимо, так сразу же зайдут сюда. И еще принеси мне что-нибудь под голову, совсем голова затекла.

Потом снова у него начался бред. Он шел по мосту, а под ним глухо и влажно гудела вода, и он перегнулся через перила и увидел внизу себя – лежит на пыльном песке дворика в безлюдном городке, и слепое жестокое солнце бьет в него негнущимися лучами, а на стене прибит рекламный щит, и девочка в зеленом платье говорит ему со стены: «Ешьте яблочное пюре, мне одной страшно». Он очнулся.

Все почти так и было. Он лежал, было больно и жарко, и девочка сидела возле него на притащенном откуда-то стуле.

– Вы опять что-то говорили, – сказала она. – Все говорили и говорили.

– Это я сон видел, – сказал Клинов. – Ты не обращай внимания. Сиди и не бойся.

– А я раз во сне лягушку видела, и ни капельки не страшно.

– Это ты молодец, лягушек и не надо бояться. Ты вынь у меня из гимнастерки документы. Читать умеешь?

– Нет, я еще не совсем умею. – Она присела около него на корточки и стала вытаскивать документы из кармана его гимнастерки.

– А это что за девочка, на меня похожа очень? – спросила она, увидав среди документов фотографию.

– Это моя дочка, она умерла.

– А где она живет?

– Нигде, она же умерла. Ты все эти документы заверни в бумажку и спрячь где-нибудь, а когда наши придут – отдай. Только немцам не отдавай и ничего не говори. И еще часы сними с руки, я их тебе дарю на память. Ты у меня теперь вроде как наследница.

– Спасибо, дяденька. Ты только не уходи, а то мне страшно будет.

– Ну куда я уйду! Никуда не уйду, здесь и останусь.

Теперь он чувствовал, как смерть входит в него.

Ни в руках, ни в ногах уже не было боли, они постепенно немели. Алексей Клинов чувствовал, что пожелай он умереть – и он умрет сейчас же, умрет без боли и судорог. Его клонило к смерти, как ко сну. Но теперь он боролся со смертью, как человек, занятый важным делом, борется со сном. Ему страшно было оставить эту девочку одну.

Он еще бредил, но теперь это был другой бред, сквозь него он видел все, что делается вокруг него. Так ночью, подойдя к окну, мы видим в нем свое отражение, но сквозь это отражение нам видна и улица, где светятся фонари и витрины. Бой снова приближался к городку.