О, Иерусалим!

Но подобно буруну, разбившемуся о волнорез, шум внезапно стих, и необычная тишина повисла над морем человеческих голов — на балконе здания Агентства появилась женщина. — Две тысячи лет, — сказала Голда Меир, — ждали мы освобождения.

Теперь, когда оно пришло, никаких человеческих слов не хватит, чтобы выразить величие и необычность этого момента...

Ее голос дрожал от волнения, ее сердце было переполнено восторгом, и дочь киевского плотника произнесла два слова, которые евреи многих поколений произносили в самые радостные и торжественные минуты своей жизни.

— Евреи! — воскликнула она. — Мазал тов! Поздравляю!

На пустынных улицах арабских кварталов Иерусалима эхо еврейского ликования отдавалось нестерпимой болью.

Вглядываясь в ночь и прислушиваясь к восторженным крикам, несшимся из еврейских кварталов, арабы с тяжелым сердцем размышляли о том, что эти крики предвещают полное изменение их собственной жизни.

Джибраил Катуль, служащий Департамента просвещения мандатной администрации, с горечью и печалью сказал своей жене:

— Все кончено. Теперь по улицам Иерусалима потечет кровь.

И, помолчав, он добавил с извечным арабским фатализмом:

— Это вина англичан. Они нас предали. Весь мир в заговоре против нас.

Сами Хадави, еще один гражданский служащий мандатной администрации Палестины, воспринял известие о создании еврейского государства так же, как и многие другие арабы.

Плотно закрыв ставни своего нового дома в Катамоне, Хадави пытался преодолеть отчаянье. И тут где-то в глубинах его подсознания зазвучал успокаивающий голос: "Все это — ложь. Никогда этого не будет. Англичане никогда не уйдут из Палестины".

Хазем Нуссейби — работник радиостанции, который перевел сообщение ООН на арабский язык, — отправился домой. Шагая по улице, он вдруг услышал подле себя голос, прошептавший в темноте:

— Придет день, и найдутся арабы, готовые исполнить свой долг.

Нуссейби повернул голову и посмотрел на человека, произнесшего эти слова. Он увидел бедуинского офицера из подразделения, несшего охрану Палестинской студии радиовещания. Офицер этот служил в отборных частях в Арабском Легионе.

Из всех арабов, оказавшихся в эту ночь свидетелями еврейского торжества, никто не наблюдал его в таких необычных обстоятельствах, как молодой капитан сирийской армии, пробиравшийся в гражданском костюме сквозь толпы ликующего народа на улицах Тель-Авива. Когда город озарился первыми лучами солнца, капитан Абдул Азиз Керин стоял у окна своего номера в маленькой гостинице и с волнением смотрел вниз, на улицу, где счастливые юноши и девушки плясали хору.

Капитану Корину было отчего волноваться, — через несколько часов ему предстояло вылететь из аэропорта Лод в Прагу. Там он собирался закупить десять тысяч винтовок и тысячу пулеметов — первую партию оружия, с помощью которого арабы надеялись развеять мечты этих танцоров, веселившихся под окнами отеля, где остановился молодой капитан.

— Ну и что, что мы победили? — шепотом сказала средних лет женщина в купальном халате. — Пускай старик поспит.

Однако именно для того, чтобы разбудить "старика", Гершон Авнер, молодой служащий Еврейского агентства, проехал ночью на своей машине сорок километров от Иерусалима до еврейского завода по производству поташа на берегу Мертвого моря. В портфеле у Гершона лежал проект официальной декларации Еврейского агентства; в этой декларации ишув приветствовал историческое решение ООН. Для этой победы человек, которого Авнер хотел сейчас разбудить, сделал больше, чем кто-либо другой. Авнер осторожно коснулся плеча спящего.

— Мазал тов! — прошептал он, наклоняясь к уху Давида Бен-Гуриона, — Мы победили.

Бен-Гурион проснулся, накинул халат, тяжело придвинулся к небольшому письменному столу, надел очки и стал изучать английский текст декларации, которую положил перед ним Авнер. Затем Бен-Гурион взял ручку и начал править текст; вскоре бумага покрылась пометками, которые, как заметил Авнер, придали тексту более строгий и деловой тон.

— Еще бумаги! — сказал Бен-Гурион; это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как проснулся.

Поля, жена Бен-Гуриона, и Авнер судорожно кинулись искать бумагу, а старик ждал со все возрастающим нетерпением.

Наконец, в отчаянии Авнер схватил единственное, что ему удалось найти, — рулон коричневой туалетной бумаги, висевшей в ванной комнате. И на ней-то Бен-Гурион начал писать текст исторической декларации. Когда он кончил, в комнату ворвалась группа счастливой молодежи — рабочих поташного завода. Окружив приземистого, крепко сложенного лидера евреев, они стали отплясывать хору. Бен-Гурион засунул руки в карманы халата и молча, с тяжелым сердцем смотрел на них.

Он хорошо понимал, какую цену евреям придется заплатить за создание государства, которое обещала им в эту ночь Организация Объединенных Наций. Когда Бен-Гуриона потащили в круг, чтобы и он тоже танцевал, старик покачал головой.

— Не мог я тогда танцевать, — вспоминал он впоследствии. — Не мог я петь. Я смотрел, как радостно они пляшут, и думал о том, что всем им скоро придется пойти воевать.

Лидер еврейского ишува сознавал, что голосование в ООН само по себе отнюдь не может служить гарантией того, что еврейское государство действительно будет создано. От голосования в ноябрьскую ночь до полного вывода британских войск должно было пройти еще несколько очень нелегких месяцев; за это время и евреи и арабы собирались умножить свои силы и улучшить позиции с тем, чтобы победить в той войне, которой неминуемо предстояло разразиться сразу после ухода англичан.

В Иерусалиме подготовка к будущим сражениям уже началась. В то время, когда Гершон Авнер гнал свой "остин" к поташному заводу, по темным улицам еврейского пригорода в западной части Иерусалима проскользнул другой автомобиль. Он остановился возле поликлиники больничной кассы Гистадрута.

Из машины вылез невысокий плотный человек; он подошел к дверям поликлиники и осторожно постучал. Дверь отворил дежурный в белом халате. Оба они прошли по пустым коридорам в маленький отдаленный кабинет. Там седой мужчина принялся за работу.

Человека звали Исраэль Амир; он был командующим Хаганы в Иерусалиме, а дежурный поликлиники был одним из его бойцов.

Уже более года в поликлинике, где британским властям не так легко было его выследить, находилась конспиративная штаб-квартира Амира.

Сев за стол, Амир начал изучать донесения еврейской разведки, которые в течение всей ночи передавались сюда по телефону. Из этих донесений явствовало, что вроде бы никакой необычной активности в арабских районах не наблюдается; однако Амира эти донесения не успокаивали. Он чувствовал, что арабы не могут остаться безучастными к происходящим событиям. В шгабе Амира, как и в большинстве штабов Хаганы, была разработана тщательно продуманная система, которая позволяла быстро поднять по тревоге все воинские подразделения. И Исраэль Амир провел три коротких, кажущихся невинными, телефонных разговора, приведя свои части в состояние боевой готовности.

А взрыв, которого опасался Амир, уже назревал. По темным улочкам и крытым переулкам Старого города пробирались арабские курьеры, сжимая в руках клочки бумаги, на которых были изображены полумесяц и крест под соответствующим углом и арабские инициалы "Э. Г.". Инициалы принадлежали Эмилю Гури — видному лидеру христианской арабской общины Иерусалима, выпускнику Цинциннатского университета. Эмиль Гури возглавлял неофициальный руководящий орган арабского населения Иерусалима — так называемый Арабский верховный комитет.

Люди, сжимавшие в руках эти бумажки, направлялись в самые разнообразные места не менее удивительные, чем сам Старый город. Один спешил к Стене Плача, другой — к мечети подле ворот св. Стефана, третий — к Церкви Гроба Господня. И вскоре по призыву Эмиля Гури множеству людей пришлось пробудиться от сна: это были шейхи, мелкие лавочники, разносчики и даже женщины, вдовы из добропорядочных семей, благочестие которых ставило их вне всяких подозрений.