О, Иерусалим!

— Как бы то ни было, — сказал он Бен-Гуриону, — Латрун невозможно взять фронтальной атакой. Нам нужно хорошо подготовиться и ударить по арабам с флангов.

Но Бен-Гурион не согласился с тактикой Ядина. Между ними разгорелся жестокий спор.

— Иерусалим не удержится! — заявил Бен-Гурион. — К тому времени, как мы захватим Латрун по твоему плану, будет уже поздно спасать его.

При этих словах Ядин побледнел и с силой ударил кулаком по столу, разбив лежащее на нем стекло. Он поднял руку, вытер кровь и посмотрел прямо в глаза Бен-Гуриону.

— Вот что, — сказал он негромко, но в голосе его слышалась трудно сдерживаемая ярость. — Я в Иерусалиме родился. В Иерусалиме моя жена. В Иерусалиме — мои родители. Там все, что мне дорого в жизни. Я первый должен был бы согласиться послать в Иерусалим все наши силы. Но я против. Я убежден: Иерусалим может продержаться теми силами, какие у него есть. Нам нужны войска, чтобы сдержать неприятеля на других фронтах, где положение куда опаснее.

Пораженный этой неожиданной вспышкой, Бен-Гурион втянул голову в плечи, как борец, который получил сильный удар, зашатался, но все же намерен устоять. Сметя осколки стекла со стола, Бен-Гурион откинулся в кресле. Некоторое время он молча смотрел на Ядина. Затем он произнес тоном, не терпящим возражений:

— Приказываю захватить Латрун!

38. Билет в землю обетованную

В Иерусалиме части Арабского легиона продолжали осаждать Еврейский квартал Старого города. Абдалла Таль расположил на Масличной горе свои броневики и шестифунтовые противотанковые орудия. Они обрушивали на Еврейский квартал по двести снарядов в день.

Первым крупным узлом сопротивления Хаганы, захваченным арабами, была синагога "Нисан-Бек" — красивое здание, купол которого был построен на пожертвования императора Франца-Иосифа. Синагога несколько раз переходила из рук в руки, в ней успели помародерствовать арабские ополченцы, но в конце концов там закрепились солдаты Легиона. Арабы заняли Сионские ворота, и две попытки евреев прорваться сквозь них оказались безуспешными. Ночью, после падения синагоги "Нисан-Бек", два наиболее уважаемых раввина обратились к раввинам Нового города с отчаянным призывом: "Наша община гибнет! Во имя жителей Старого города, которые вопиют о помощи, сделайте все возможное, поднимите все правительства и целый мир, только спасите нас!" В это время в Хайфском порту пришвартовалось ветхое, задолго до войны построенное судно под названием "Каланит".

Рассчитанное на восемьсот пассажиров, оно доставило сейчас из Европы две тысячи новых репатриантов. Осуществилась, наконец, давняя мечта этих людей — мечта, зародившаяся в сердцах семь, восемь, девять лет назад, когда Гитлер начинал свой "дранг нах остен". Некоторые из тех, кто сейчас при был в Хайфу, подолгу скрывались в лесах, где их травили, как диких зверей; другие боролись в отрядах антифашистского сопротивления; третьи томились и концлагерях и чудом избежали газовых камер, где на их глазах погибло шесть миллионов их братьев.

Победа союзников, которой евреи Европы так долго ждали, снова привела многих из них в лагеря — на этот раз в лагеря для перемещенных лиц; там их нашла Хагана. Сионисты и антисионисты, религиозные фанатики и атеисты, коммунисты и капиталисты — все они жаждали только одного: покинуть Европу, которая предала их в руки нацистов, и ступить на берег Земли обетованной.

Хагана предоставила им эту возможность. У причала Хайфского порта новоприбывших не встречали красивые девушки с букетами цветов, не было ни фанфар, ни торжественных речей. Сойдя на берег, иммигранты увидели лишь поджидавшую их колонну потрепанных желтых автобусов.

Через два часа после того, как "Каланит" причалил к Хайфе, молодой офицер Хаганы Матти Мегед, сопровождавший репатриантов, сидел в кабинете Бен-Гуриона в Тель-Авиве.

— Сколько их? — спросил Бен-Гурион. Он хотел знать все; что это за люди, откуда они прибыли, каков их возраст, получили ли они какую-нибудь военную подготовку. Выслушав ответы на свои вопросы, Бен-Гурион вдруг поднял массивную голову и в упор взглянул на Мегеда.

— Ты знаешь, почему они здесь? — спросил он. И когда Мегед кивнул, Бен-Гурион сам себе ответил:

— Потому что они нам нужны.

— Но не сразу же?.. — произнес молодой офицер обескураженно.

Только теперь он понял, какой оборот принимает разговор.

— Это тебя не касается, — сказал Бен-Гурион.

Мегед знал, что доставленные им сегодня люди не готовы к борьбе. Нельзя заставлять их покупать право на въезд в страну такой ценой. Мегед принялся умолять Бен-Гуриона не бросать их в бой.

— Это не тебе решать! — отрезал Бен-Гурион. — Ты не представляешь себе всей серьезности положения. Затем он добавил с грустью:

— Они нужны нам все до единого.

Прямо из Хайфского порта всех мужчин-иммигрантов, которые были в состоянии носить оружие, отвезли на сборный пункт, расположенный в помещении больницы "Тель-Хашомер" под Тель-Авивом, и зачислили рядовыми в пехотный батальон Цви Гуревича.

Их набралось четыреста пятьдесят человек — евреев из Польши, Венгрии, Румынии, Чехословакии, Болгарии, Югославии, России.

Все они были одинаково худы, И у всех в глазах таилась какая-то настороженность след перенесенных страданий.

Гуревич выстроил своих рекрутов и произнес краткую приветственную речь. Но едва начав говорить, он понял по растерянным взглядам новобранцев, что его не понимают. Люди говорили на всех языках, кроме одного — иврита. Гуревич послал за сержантом, который был родом из Польши. Тот перевел речь командира на идиш и на польский.

— Добро пожаловать в ряды армии Израиля! — снова начал Гуревич. — Мы с нетерпением ожидали вашего прибытия. Время не ждет. Иерусалим в опасности. Мы идем ему на помощь.

Когда сержант перевел последние слова, бледные лица несчастных, чудом уцелевших людей внезапно ожили. Раздались нестройные возгласы торжества. Гуревича охватило волнение.

Он разбил своих солдат на четыре роты, а роты — на взводы и отделения, стараясь по возможности, чтобы люди, говорившие на одном и том же языке, оказались вместе. Затем им выдали ружья, с которыми, как выяснилось, они совершенно не умели обращаться.

Самая большая трудность заключалась в том, что командиры отделений и взводов сплошь были сабрами и говорили на иврите, которого репатрианты не знали Как офицер поведет своих солдат в бой, если они не понимают его приказов?

Гуревич собрал офицеров, обсудил с ними положение и постановил: "Вот что. Времени у нас мало. Придется заставить их вызубрить основные команды".

Вскоре он услышал, как с площади "Тель-Хашомера" звучит странный разноголосый гул. Это сотни голосов на все лады по слогам повторяли непонятные слова чужого языка. Чтобы спасти Иерусалим, новобранцы 72-го батальона должны были выучить язык Судей и Пророков.

С огромным трудом поднятые на стены Старого города, две шестифунтовые пушки Глабба выставили свои жерла в древние бойницы, прорезанные в этих окнах четыреста лет назад архитекторами Сулеймана Великолепного для ведения войн совсем другого характера. Несколько дальше, возле Дамасских ворот, на городской стене было установлено два пулемета. Под ними, у подножья стены, расположилась батарея из восьми двухдюймовых минометов. А перед воротами Ирода, под защитой естественного склона, стояла мощная двадцатипятифунтовая пушка.

Был полдень воскресенья 23 мая, и вся эта разнокалиберная артиллерия была нацелена на одну мишень здание монастырской гостиницы "Нотр-Дам де Франс". Накануне здание "Нотр-Дам де Франс" после ожесточенного кровопролитного боя было захвачено Хаганой. Теперь его обороняла группа юношей из Гадны, в подкрепление которым прислали отряд гражданской обороны, состоявший из пожилых врачей, юристов, бизнесменов, имевших весьма слабое представление о военном деле.