Страница 19 из 30
Я специально делаю упор на ее имени, чтобы он знал, что мне прекрасно известно, что оно вымышлено. Но мне кажется, он даже не парится по этому поводу.
— Во-первых, Кэрри спит. Но ты можешь поиграть в доктора со мной. Если меня правильно вдохновить, я могу быть послушным пациентом.
Он медленно поднимает руку: он делает это таким образом, как люди, когда хотят аккуратно прикоснуться к лошади. Моя мама однажды показывала мне, как это делается, когда я была ребенком: «Милая, позволь лошади увидеть твою руку. Позволь ей понять, что ты не причинишь ей вреда». Но я вижу в глазах Зета, что он как раз наоборот, сильно желает мне причинить боль. Так или иначе, но он это сделает. Он намерен вырвать меня из моего привычного мира, моей привычной жизни. Наконец, он прикасается к моей челюсти, и это прикосновение совершенно отличается от того, как он прикасался ко мне в больнице.
— Я не собираюсь играть с тобой игры, Зет. Ты должен показать мне Кэрри, если она тебе важна, и ты о ней забоишься. Ее запястья еще даже не начали заживать. Она определенно точно нуждается в медицинском лечении, и, ко всему прочему, мне нужно сменить ей повязки.
— Сейчас она принимает амоксициллин (прим.пер. лекарственное средство, антибиотик, обладающий антибактериальным и бактерицидным действием.), и ей меняют повязки три раза в день. И будут менять чаще, если ей это будет необходимо. Ей капают капельницу, чтобы она могла восполнить потерянную плазму, а также она ограничена постельным режимом. И в данный момент она спит, — отзывается гневно он.
Я чертовски разозлила его, можно сказать абсолютно точно. Я сглатываю, когда он двигается в мою сторону. Он останавливается всего в шаге от меня.
— Хватит болтовни, Слоан. Если ты не возражаешь, я присоединюсь к вечеринке, если ты достаточно смелая, то присоединишь тоже. А если нет, то советую тебе просто уйти, пока тут не стало по-настоящему жарко.
Пока тут не стало по-настоящему жарко? Я даже боюсь думать, что это может означать, потому то, что происходит тут, не назовешь достаточно приличным. Может, он просто не знает, что происходит там? Может, он думают, что его гости сейчас развлекают себя фуршетной едой. Почему у меня такое ощущение, что мое подсознание сейчас тычет в меня пальцем и смеется надо мной? Но, в то же время, оно коварно нашептывает мне: «Он сидел в темноте, ждал тебя. Он хочет тебя. Он прекрасно знает, что происходит здесь. Именно он это и организовывает, глупая девчонка».
— Отлично, я сейчас уйду. Но прежде, скажи мне, Зет, она жива?
Моя маска упрямство и безразличия в мгновение исчезает. У меня бывают такие моменты, когда я могу кричать, рыдать, пока мне не становится плохо. Но иногда чувства и все эмоции внутри меня застывают, окутанные толстым слоем льда. Зет издает гневный рык и делает то, что я совершенно не ожидала — снимает маску. Он бросает ее на кровать, которую я едва могу видеть позади него. Затем он начинает снимать своими умелыми пальцами запонки с рубашки.
— Что... Прости, что ты делаешь!?
— Тебе нужно видеть это, — кидает он кратко.
Дверь позади меня все еще открыта, и я знаю, что мне следовало бы развернуться и выбежать через нее, но что-то в его темном, мрачном взгляде заставляет меня стоять на месте, послушно ожидая, пока он сделает все, что запланировал. Наше общение, с того момента, как мы встретились сорок восемь часов назад, основывалось на пропаже телефона, на угрозах и брошенном вызове с его стороны. Но сейчас я явственно чувствую, что выстроенные прежде барьеры и стены непонимания должны пасть, сейчас он собирается быть со мной откровенным. Эта мысль сама по себе является настолько спорной, что мне хочется убежать и спрятаться от его правды. Он отбрасывает пиджак на стул с высокой спинкой, который стоит недалеко от него. Затем начинает расстегивать свою рубашку, материал на плечах и предплечьях натягивается, потому что он сгибает руки в локтях, чтобы аккуратно расстегнуть каждую пуговичку от воротника до подола. Под рубашкой он носит черную майку, которая словно вторая кожа идеально очерчивает его бугристые мышцы. Он выглядит как гребанный боец UFC (прим.пер. Абсолютный бойцовский чемпионат — UFC Спортивная организация, базирующаяся в Лас-Вегасе и проводящая бои). Его кожа бледная, цвета слоновой кости, на ней видны переплетения и кружева татуировок. Он смотрит на меня из-под нахмуренных бровей, и мне уже хочется вытереть взмокшие от пота ладони о платье. Он выглядит не просто чертовски горячим, а охренительно чертовски возбуждающим и горячим. Я почти ненавижу его присутствие тут, его притягательность, то, как он смотрит на меня, как будто его член уже в моей киске. Он просто убивает меня.
Резким и завораживающим взгляд движением, он стягивает через голову майку, обнажая тело с сокращающимися и перекатывающимися мышцами при каждом его движении. На его твердей груди находятся пять или шесть небольших татуировок, не считая рук, там переплетения и кружева татуировок сложно рассмотреть. Над бедром изображена огромная геральдическая лилия, эту рассмотреть достаточно легко из-за ее размера, так же как и парящего орла с левой стороны груди. Татуировка в виде текста огибает его шею, там написано, что-то с очень глубоким смыслом, но я не могу разобрать всего написанного, только отдельные слова. Он делает шаг вперед, я же отступаю назад, задерживая дыхание. Я стою в дверном проеме, а Зет стоит так, чтобы я могла разглядеть его при свете, который льется из коридора. Теперь я хорошо могу рассмотреть переднюю часть его тела, его твердую грудь, рельефный пресс, потрясающую V-линию бедер, которая исчезает в его брюках. Остальная часть его фигуры остается в тени
— Это, — он говорит, указывая на свой пресс, — то место, куда меня ранили в первый раз.
Я сморю, куда он мне указывает и вижу шрам, и мое тело помнит, как я в первый раз там, в отеле, прикасалась к его телу, как он настаивал, чтобы я исследовала его тело прикосновениями. Если сейчас я закрою глаза, то даже смогу вспомнить, как ощущается этот шрам, когда прикасаешься нему. Я прекрасно помню тот первый раз, когда я снова и снова в темноте касалась его. Мои пальцы покалывает от воспоминаний того, как ощущается этот шрам, когда проводишь по его рельефному прессу.
— А вот эти два шрама, это когда меня ранили во второй раз, — говорит он, проводя рукой по своей коже.
Шрамы выглядят не четкими, чистыми и аккуратными, как первый. Прекрасно видно, что у них рваные края, и они выглядят отвратительно, почти два дюйма в длину и до сих пор сохранился бордово-сиреневый оттенок, значит, шрам не был хорошо обработан, присутствовало воспаление. Когда он мне показывает шрамы, я веду с собой внутренний диалог, мне кажется, я оцениваю работу со стороны, как каждый профессионал своего дела. Я могла бы вылечить его намного лучше. И поверьте, эта мысль меня шокирует, я вообще не должна хотеть делать с ним что-либо.
— А вот это, куда меня подстрелили.
Он немного наклоняется вперед, так что я могу рассмотреть верхнюю часть его тела, и мне в глаза мгновенно бросается красная воспаленная рана, которая располагается на пару дюймов ниже его ключицы. В непосредственной близости от его легкого. Если бы это ранение пришлось на пару дюймов ниже того, где оно сейчас находится, то могло бы привести к неприятным, а то и смертельным последствиям. Даже взглянув всего раз на рану, я могу сказать с уверенностью, что она свежая. Я не могу сдержаться и вскрикиваю.
— Когда это произошло? Как?
Зет бережно берет меня за руку и притягивает к себе. Я пытаюсь устоять на месте, но все мое тело стремится в его сторону, словно это было неминуемо на протяжении всего времени. Он прижимает мою ладонь к месту, где у него пулевое ранение, смотря сосредоточенно мне в глаза. Его кожа источает пылающий жар, она настолько горячая, что мою руку будто опаляет огнем.
— Последствия схватки трехнедельной давности, — говорит он тихим голосом. — Это произошло, потому что парень, которого меня послали пристрелить, не хотел просто так сдаваться. Он пытался сопротивляться.