Страница 66 из 69
…Возле станции метро сворачиваю на бульвар, что между Шестой и Седьмой линиями, и шагаю по нему. Во втором или третьем доме от угла на Седьмой линии в дни моего детства был большой магазин нэпмана Солнцева – «Хозяйственные, москательные и колониальные товары». По возвращении из Старой Руссы мать долго не могла поступить на службу через Биржу труда и приватным образом временно нанялась в семейство Солнцевых приходящей гувернанткой; она присматривала за их восьмилетней девочкой и девятилетним мальчиком и обучала их французскому языку. Она говорила, что Солнцевы – люди тактичные и дети их – хорошие, послушные, так что работа у нее нетрудная. Но бабушка Аня жалела мать, бабушку очень огорчало, что та пошла в услужение к нуворишам, купчишкам.
…На доме № 23 по Шестой линии года до 1932-го можно было видеть большую вывеску: «Библиотека Семенникова» (на ней значились и инициалы, но я их запамятовал). Эта частная библиотека помещалась во втором этаже; пользоваться ею могли только взрослые, за небольшую плату. Мать брала там книги; помню их не по авторам и названиям, а по тому, что на каждой был наклеен экслибрис и очень длинное, очень подробное наставление, как надо обращаться с книгой, – вплоть до того, что нельзя читать во время еды (как раз то, к чему я привык сызмальства и от чего всю жизнь не могу отучиться). Семенниковские книги мать старательно берегла, и если кто-нибудь из знакомых выпрашивал у нее книжку на несколько дней, она демонстративно вписывала в свой брульон (по-нынешнему в общую тетрадь) имя того, кому доверила книгу, и срок ожидаемого возврата. Личные книги мать берегла не столь рачительно; они постоянно кочевали по родственникам и порой исчезали безвозвратно; зато и у нас все время сменялись, а порой и навек оседали чьи-то чужие, не библиотечные книги. Но это относится только к прозе; стихотворные томики мать считала своей прочной собственностью, не давала их «навынос» никому, и даже мне приходилось испрашивать у нее дозволения почитать Фета, Апухтина или Брюсова (в роскошном издании братьев Сабашниковых). Из-за этого я привык делить мысленно все, что в мире напечатано, на литературу вообще и на некую как бы надлитературу, сверхлитературу – поэзию.
…Дом № 15 по Шестой линии. Длинное, казенного обличия трехэтажное строение; до революции в нем помещалась частная Ларинская гимназия, в дни моего детства оно пустовало. Напомню, что пустующих зданий в двадцатые годы было немало, немало стояло и недостроенных домов. Когда в 1928 году трест «Металлострой» взялся за достройку и надстройку шестиэтажного дома на Тринадцатой линии (коробку его вчерне возвели еще перёд первой мировой) – это была сенсация на весь Васин остров. То была первая стройка, которую мне довелось увидеть. Помню фасад, обнесенный лесами, по ним двигались подносчики кирпича с «козами» на плечах. Ныне это приспособление, кажется, намертво ушло в былое – и мир его праху.
С «козой» мне пришлось лично познакомиться в 1935 году на фарфоровом заводе «Пролетарий», где я работал кочегаром. Порой, когда смена не совпадала с графиком обжига, кочегаров использовали как подсобную рабочую силу. Однажды мне с помощью «козы» довелось таскать кирпичи на крышу горнового цеха, – ремонтировалась труба над одним из горнов. По железной сквозной крутой пожарной лестнице, вмонтированной в наружную стену высокого корпуса, подниматься с девятью кирпичами за спиной нелегко; но это бы все ничего, а вот после лестницы каждый раз предстояло пройти с грузом по ничем не огороженной крыше до ее гребня. Тут было не только тяжело, но и жутковато; высоты я, признаться, боюсь. Но все казалось куда страшнее, когда я возвращался по тому же склону кровли налегке. Казалось бы, должно быть наоборот, ан нет: пока на «козе» кирпичи – идти трудно, но на высоту обращаешь меньше внимания; груз, давя на плечи, как бы выдавливает из тебя страх.
Быть может, это частное наблюдение можно и расширить: когда человек чем-то «нагружен», ему не так страшно за себя. Страшнее всего живется тому, кто (в смысле духовном) шагает по жизни налегке.
…Кинотеатр «Балтику» (бывший «Форум») знают все василеостровцы. Но уверен, даже не все коренные васинцы помнят, что когда-то в доме № 28 по Седьмой линии, то есть через два дома от «Балтики», существовал и другой кинотеатр – «Яр», и что прекратил он свое существование с появлением звукового кино. Впрочем, кинотеатр – громко сказано: то была частная киношка с низеньким, тесным и душным зальцем и с фойе столь маловместительным, что даже и в трескучие морозы зрители ждали начала сеанса на улице. Билеты в «Яр» стоили сравнительно дешево, и посещали его главным образом подростки и шкетовье. Здесь давали интересные приключенческие фильмы и комедии, давно прокрученные в перворазрядных кинематографах типа «Солейль», «Пикадилли», «Паризиана» и том же «Форуме». Серьезных и сугубо любовных картин, таких как «Доктор Мабузо», «Медвежья свадьба», «Куртизанка на троне», «Белая моль», здесь на экран не выпускали; тут шли «Багдадский вор», «Знак Зорро», «Черный мустанг», «Черный Билль», «Черный конверт», «Ночной экспресс», комедии с Монти Бенксом, реже – с Гарольдом Ллойдом. Королем здешних зрителей был Вильям Харт; ковбойские боевики с его участием давали битковые сборы.
Картины ковбойские (по-нынешнему – вестерны) казались мне глупыми, отклика в душе не вызывали; я смотрел и хвалил их из обезьянства, из подражания товарищам. Мне нравились фильмы про моряков и пиратов – «Капитан „Летающей черепахи“», «Рваные паруса», «Сюркуф – гроза морей», а больше всего – непритязательные комедии. Глядя на дурачества Монти Бенкса, на нелепые злоключения простодушного коротышки Паташона и длинного унылого Пата, я ржал до слез, до физического изнеможения.
Но даже в дешевом «Яре» бывать мне удавалось не часто, и, должно быть, привыкнуть к кино я не успел; чтение и тогда, в детстве, занимало куда большее место в моей жизни, нежели кино, а теперь, под старость, и тем более. Да, признаться, и в юности, и в зрелые годы так называемые игровые фильмы в духовную мою жизнь глубоко не проникали. «Ни один жокей не может ехать на двух лошадях сразу», – говаривала моя бабушка; я люблю книгу.
Для кого как, а для меня разница между художественной литературой и художественным кино – как между сахаром и сахарином. Сахарин в пятьсот раз слаще сахара, но сахар усваивается организмом, а сахарин целиком выделяется из него. От каждой книги, даже посредственной, в душе моей что-то остается, я делаюсь немножко другим. В кинотеатре я тоже вживаюсь в судьбы героев, порой с волнением слежу за тем, что делается на экране, но, когда кончается фильм, выхожу из зала тем же Вадимом Шефнером, что и входил в него, – не лучше и не хуже, и уж никак не умнее. Конечно, есть фильмы выдающиеся, но я говорю здесь усредненно, и говорю о своем, личном восприятии художественного кино, которое (восприятие, а не кино), очевидно, свидетельствует о моем однобоком развитии. Другое дело – картины документальные: когда смотрю их, понимаю, что кино – великое изобретение. Больше всего берут за сердце хроникальные ленты Великой Отечественной войны, их неподкупно голая и величественная правда.
Впервые военно-документальную ленту мне довелось смотреть в том же «Яре». Основная картина сеанса была, видимо, коротковатой, и перед ней пустили «культурфильм» – так назывались тогда хроникальные фильмы. Шел 1929 год – год военного конфликта на КВЖД; в нашем классе коллективно разучивали песню про китайских генералов, которые
И вот на экране – боевой эпизод. Красноармейцы-дальневосточники идут в атаку. Вдруг один боец падает, роняет винтовку. Он упал – и остался лежать неподвижно. До меня не сразу дошло, что он убит: в художественных фильмах умирают выигрышно, красиво, многозначительно, с подтекстом, а тут просто упал солдат и не поднялся. Но давно забыл я лица актеров, умиравших понарошку на экране «Яра», а этот безвестный пехотинец, всерьез погибший на полузабытой, бегло вписанной в анналы войне, мгновенно и навсегда вошел в мою память, а значит, и в жизнь.