Страница 14 из 99
— Да оно ничего, конечно, — согласился отец. — Пить, что ли, так стал?
— Как?
— «Как»… Отстал вот…
— Э, батя, это мое дело. Тоже, поди, ждал, когда приеду? Охота выпить-то?
— Тоже верно, — не против.
Они улыбнулись друг другу, и вроде сделалось легче.
Дверь снова открылась, и тот же белобрысый парнишка, вытаращив глаза, прошептал:
— Дядя Женя-а… ждут они. Только не ругайтесь!
— Ладно, не буду. Подь сюда!
Паренек недоверчиво поглядел на Евгения, помотал головой.
— Иди, иди, не бойся.
Осторожно, боясь не дяди Жени, а крышки гроба и черного материала, паренек на цыпочках пошел к Евгению.
— Чего-о? — прошептал он тихо и подставил ухо.
— Вот чего! — Евгений щелкнул ему по лбу и рассмеялся: щелчок был слабый, но звонкий.
Паренек пулей выскочил из сарая, но, пересилив себя, вернулся.
— Эх, дядя Женя-а… — сказал он разочарованно и влюбленно. — Грех это. Неужто не знаете?
И снова пропал.
— Что еще за пострел? — спросил Иван Иванович у сына.
— А бог его знает, — здешний чей-то… Их тут много, всех не запомнишь.
— Ну, а ты в чьем доме — знаешь хоть?
— Как «в чьем доме»? У Никитушкиных! — будто о чем-то само собой разумеющемся ответил сын.
— Так… У Никитушкиных, значит… — протянул Иван Иванович. — Интересно.
— Еще как!
— Никитушкины, значит. Так… — раздумывал Иван Иванович. — Ну, а я-то чего здесь делаю, как думаешь?
— Тебя спросить надо.
— Нет, ты-то что думаешь?
— Да что, — начал сын, — ничего я…
— Ну, а все-таки?
— Ну, родич тебе мертвый-то. — И добавил: — Давай, батя, без этих… начистоту. Григория Ивановича хоронить приехал?
Иван Иванович напрягся весь, как струна, и затянулся долгой затяжкой.
— Его.
— Кто он?
Еще помолчав, Иван Иванович как-то нелепо соврал:
— Сирота он.
— Сирота?
Дальше Иван Иванович обманывал уже с воодушевлением:
— Обыкновенный сирота… Отец и мать, дед и бабка твои, взяли его на воспитание. Рос он вместе со мной и сестрой. А в пятнадцать лет сбежал вдруг, написал, что нашел, мол, родных мать и отца. Лет через десять только и узнали мы, что живет он здесь, на Красной Горке…
Дверь неожиданно распахнулась, и в сарай, плохо видя со света, вошла Ольга Ивановна Никитушкина, теперь Иванова.
— Женечка, ты здесь? Мне сказали, ты уже приехал. А я только что… Боже мой, какое горе! Боже мой!
Увидев вдруг и брата, она нисколько не удивилась, а только заплакала, подошла к нему, обняла:
— Ванечка-а! Милый мой! Вдвоем мы остались! Вдвоем!..
— Тетя, а Григорий Иванович — кто он? — спросил Евгений.
— Как кто?.. Милый ты мой, — запричитала Ольга Ивановна. — Бра-ат… брат наш, Гришенька…
— Родной брат?
— Женечка-а, не сты-адно-о тебе-е… — убивалась Ольга Ивановна. — Какой же еще? Родной, родненький, самый кровный… Гришенька наш родной… золотко наше…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Еще не успел поезд встать, еще упаковывали пассажиры чемоданы, а Слава, расталкивая людей, бежал к выходу. В окно он увидел, что по дороге, ведущей на кладбище, движется редкая вереница людей. Кладбище находилось в стороне от поселка, и по этой дороге, кроме как хоронить кого-то, люди идти не могли…
Выскочив из вагона, он бросился напрямую через поле, остановился, прикинул расстояние и решил, что если поднажмет, то успеет. Не глядя вперед, только под ноги, он снова ринулся по целине туда, к отцу… Все-таки его ждали, думал он лихорадочно, ждали… Действительно, ждали его долго. Решиться хоронить отца без единственного сына никак не могли; но прошли уже все сроки, третье уже декабря — а Славы нет и нет. Делать было нечего.
Он наконец остановился, чтобы хоть немного передохнуть, и увидел с облегчением, что теперь точно успеет. Совсем близко была дорога…
Он снова пошел вперед, нагоняя людей и отца. Потом он начал кричать, и кто-то, видно, услышал его — процессия заволновалась, повело ее по сторонам, она почти остановилась.
Когда Слава догнал процессию, то из задних рядов кто-то улыбнулся ему, махнул рукой, но чем ближе к гробу, тем серьезнее, суровее шли люди.
Слава пошел прямо к отцу, глядел в его лицо, но не узнавал. Ему казалось невероятным, что в родном отце ничего знакомого, родного не видит он — такого не может быть… Он несколько раз оглянулся по сторонам, как бы ища у кого-то поддержки, но даже если и была она в ком-то, в чьих-то глазах, все равно он не мог увидеть ее — потому что ничего не видел вокруг. Теперь, как никогда до того, он ощутил себя очень взрослым, даже старым человеком, но понимания — отчего это? зачем это? — не было в нем. Он чувствовал, что горе пришло к нему, осознать его — не мог… Он перехватил у кого-то белое вафельное полотенце, напрягся спиной и узнал, что от отца, кроме огромной режущей плечи тяжести, теперь ничего не осталось.
Так он шел. Он устал, но не замечал этого, заметили другие. Его сменили, и когда он отдал полотенце другому и отошел в сторону, то почувствовал плечом удивительную легкость морозного воздуха. Прошло немного времени — и пелена непонимания начала медленно сходить с его глаз. Он уже и понимал, и видел, что вот рядом — кладбище и на кладбище несут отца, сейчас закопают, могила, конечно, готова… Начал и различать людей…
Вторым за отцом человеком, которого он разглядел, была Лия; он поглядел на нее, она на него. И все. Потом он увидел, с красными глазами от слез, Надежду Тимофеевну. Потом узнал в толстой, тепло одетой женщине тетку Ольгу Ивановну. Узнал ее мужа, Николая Степановича, узнал и многих из тех, кто работал вместе с отцом в депо… Но вот кто такие те двое, очень похожие друг на друга и в то же время напоминающие чем-то отца, двое, которых никто еще не сменил и которые, было видно, по полному, незыблемому праву провожали отца в последний путь, — кто эти двое, Слава не знал.
Как не знал многого из того, что знали уже другие, как не знал почти ничего, что знать должен был…
Впрочем, что отец умер, он знал.
Хроника II
ВСТРЕЧИ-РАССТАВАНИЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Петровна была в сенцах, когда вошел милиционер.
— Здравствуйте. Вы будете Александра Петровна Симукова?
— Я самая и есть. Здравствуйте. — Петровна настороженно пошарила по карманам фартука. — Да вы проходите, проходите, у меня тут… уборку вот затеяла: все вверх дном…
— Что же вы, Александра Петровна, — с укоризной начал милиционер, проходя в дом, — не выполняете указаний администрации?
— Это какие указания? — Петровна выставила перед милиционерам табуретку, смахнула с нее пыль. — Присаживайтесь, в ногах правды нет.
— Ну, как какие… — Садиться на табурет старшина не стал, а сразу прошел в большую комнату, по-хозяйски окидывая ее взглядом. — Домишко ваш снесли?
— Снесли, слава богу, снесли…
— Ну вот… Теперь, стало быть, что из этого следует? — Старшина рассматривал на стене вышитый гладью Кремль. — Добрая работа.
— Да куда там… — смутилась Петровна. — Баловалась в девичестве.
— Добрая… — Старшина постоял, полюбовался картиной. — А слушаться администрацию все-таки надо, — милиционер улыбнулся Петровне. — А?
— Так только то и делаю, что слушаюсь… Как не слушаться-то? Нехорошо.
— Именно так. Ведь домик ваш снесли?
— Снесли, слава богу, снесли.
— И ордерок на получение комнаты выписали. Выписали?
— Чего не знаю, того не знаю.
— Выписали, Александра Петровна, выписали. Теперь, стало быть, что надлежит сделать? Надлежит ордер на руки получить.
— Так ежели он без надобности?
— Как так может быть без надобности? — Старшина снова улыбнулся, подошел к горке, начал рассматривать немудрящую посуду. — Жить вам где-то надобно?
— Ну, милый… жить-то я и здесь, слава богу, проживу. Недолго уж до смерти-то осталось.