Страница 12 из 13
И в какой только рай нас погонят тогда?..
Замолчи, замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,
Эту песнь мы не можем забыть никогда, никогда!
1930
Румыния
Танго «Магнолия»
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван,
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови темно-синие нахмурив,
Тоскуете одна…
И, нежно вспоминая
Иное небо мая,
Слова мои, и ласки, и меня,
Вы плачете, Иветта,
Что наша песня спета,
А сердце не согрето без любви огня.
И, сладко замирая от криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня недопета,
Что это
Лето
Где-то
Унеслось в мечту!
В банановом и лунном Сингапуре, в бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на желтой шкуре
Под вопли обезьян.
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.
1931
Бессарабия
Танцовщица
В бродячем цирке, где тоскует львица,
Где людям весело, а зверям тяжело,
Вы в танце огненном священной Белой Птицы
Взвиваете свободное крыло.
Гремит оркестр, и ярый звон струится,
И где-то воют звери под замком.
И каждый вечер тот же сон Вам снится -
О чем-то давнишнем, небывшем и былом.
Вас снится храм, и жертвенник, и пламя,
И чей-то взгляд, застывший в высоте,
И юный раб дрожащими руками
Вас подает на бронзовом щите.
И Вы танцуете, колдунья и царица.
И вдруг в толпе, повергнутой в экстаз,
Вы узнаете обезьяньи лица
Вечерней публики, глазеющей на Вас.
И, вздрогнув, как подстреленная птица,
Вы падаете камнем в пустоту.
Гремит оркестр, и ярый звон струится…
А Вас уже уносят в темноту.
Потом конец. И вот в другую смену
Выводят клоуна с раскрашенным лицом.
Еще момент… и желтую арену,
Как мертвеца, затягивают холстом.
Огни погасли. Спит больная львица,
Дрожит в асфальте мокрое стекло,
И Вы на улице — на пять минут царица -
Волочите разбитое крыло.
1933
Данциг
Твоя любовь
Л.В.
Знаешь, если б ты меня любила,
Ты бы так легко не отдала
Ни того, что мне сама дарила,
Ни того, что от меня брала.
Но пожара нет. А запах дыма
Очень скоро с ветром улетит,
И твое божественное имя
Для меня уже едва звучит.
Я живу. Я жить могу без веры,
Только для искусства одного.
И в моих глазах, пустых и серых,
Люди не заметят ничего.
1941
То, что я должен сказать
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!
Октябрь 1917
Москва
x x x
Ты сказала, что Смерть носит
Котомку с косой — косит,
Что она, беззубая, просит:
«Дай ему, Господи, срок!»
Но Она — без косы, без котомки.
Голос нежный у ней, негромкий.
Вроде той Она — Незнакомки,
О которой писал Блок.
Знаешь, много любимых было.
Горело сердце. И стыло.
И ты бы меня позабыла.
Если бы шли года.
Но скоро с Дамой Прекрасной
От жизни моей напрасной
Уйду я в путь безопасный.
Чтоб остаться с ней навсегда.
А ты и спорить не будешь!
Отдашь ей меня, забудешь
И где-нибудь раздобудешь
Себе другого «меня».
Соперницы Ты и Дама.
Слышишь, девочка, — Ты и Дама!
Но она верней, эта Дама,
Что уводит в мир без огня.
Вот придет. Постучит тревожно.
Ласково спросит: «Можно?»
Уведет меня осторожно,
Чтоб разлуку с тобой облегчить.
Ну а разве ты поручишься,
Что ты придешь, постучишься?
Ты ведь, маленькая, — ты побоишься
С этой Дамой меня разлучить!
1 Марта 1941
Ты успокой меня
Ты успокой меня, Скажи, что это шутка,
Что ты по-прежнему, По-старому моя!
Не покидай меня! Мне бесконечно жутко,
Мне так мучительно, Так страшно без тебя!..
Но ты уйдешь, холодной и далекой,
Укутав сердце в шелк и шиншилла.
Не презирай меня! Не будь такой жестокой!
Пусть мне покажется, Что ты еще моя!..
1930
x x x
У моих дочурок много есть игрушек —
Целый деревянный коробок.
Мы читали книжку,
Мы поймали мышку.
Мы посадим мышку в башмачок.
Чтобы в шкаф не лазила,
Чтоб не безобразила,
Чтоб не грызла бабушкин сундук,
Чтобы книг не кушала.
Чтобы старших слушала
И не приводила к нам подруг.
Дочь сказала: «Папа,
У медведя лапа.
Кажется, распухла и болит…»
Я ответил сухо.
Пришивая ухо
Зайцу, у которого бронхит:
«Твой любимец Мишка —
Пакостный воришка:
Лижет в холодильнике он мед.
И, бродя по шкапу,
Отморозил лапу,
А теперь он плачет и ревет»
1951
Убившей любовь
Какое мне дело, что ты существуешь на свете,
Страдаешь, играешь, о чем-то мечтаешь и лжешь,
Какое мне дело, что ты увядаешь в расцвете,
Что ты забываешь о свете и счастья не ждешь.
Какое мне дело, что все твои пьяные ночи
Холодную душу не могут мечтою согреть,
Что ты угасаешь, что рот твой устало-порочен,
Что падшие ангелы в небо не смеют взлететь.
И кто виноват, что играют плохие актеры,
Что даже иллюзии счастья тебе ни один не дает,
Что бледное тело твое терзают, как псы, сутенеры,