Страница 191 из 199
В конце концов природа заявляет свои права, и вот ты уже дремлешь, засыпаешь, просыпаешься, снова дремлешь. А не выпить ли нам по стаканчику? Почему бы нет? Наимирнейшая картина: молодая женщина, задремавшая над шитьем; пожилая дама и пожилой господин осторожно обходят ее, чтобы природа «вступила в свои права». Природа так основательно вступила в свои права, что Катарину не разбудил даже телефонный звонок, прозвучавший в половине третьего ночи. Почему вдруг задрожали руки у трезвой госпожи Вольтерсхайм, когда она схватила трубку? Уж не ждет ли она анонимных нежностей, наподобие тех, что она услышала несколько часов назад? Конечно, половина третьего ночи жутковатое время для телефонного звонка, но она хватает трубку, которую у нее сразу же отбирает Байтерс, и как только он произносит «Да?», на другом конце провода трубку вешают. И снова раздается звонок, и снова — как только он снимает трубку, еще прежде, чем он сказал «Да?», — отбой. Конечно, есть люди, которые хотят потрепать человеку нервы, раз они узнали из ГАЗЕТЫ его имя и адрес, и потому лучше не класть больше трубку на аппарат.
Было решено оберечь Катарину хотя бы от субботнего выпуска ГАЗЕТЫ, но она, воспользовавшись несколькими минутами, когда Эльза В. заснула, а Конрад Б. брился в ванной, выскользнула на улицу, где в утренних сумерках рванула дверцу первого попавшегося автомата с ГАЗЕТОЙ, совершив своего рода кощунство, ибо обманула ДОВЕРИЕ ГАЗЕТЫ, поскольку вынула ГАЗЕТУ, не заплатив за нее! Можно считать, что с «обратным подпором» пока покончено, потому что как раз в это время, в эту самую субботу, Блорны, подавленные, раздраженные и грустные, вышли из ночного поезда и раздобыли тот же выпуск ГАЗЕТЫ, который они потом изучат дома.
38
Неуютно было у Блорнов в субботу утром, крайне неуютно, не только из-за почти бессонной, с тряской и качкой ночи в поезде, не только из-за ГАЗЕТЫ, о которой госпожа Блорна сказала, что эта зараза настигает человека всюду, нигде от нее не спрячешься; неуютно не только из-за полных упреков телеграмм влиятельных друзей и клиентов, но также из-за Гаха, которому рано, слишком рано (и вместе с тем слишком поздно, если учесть, что лучше было бы сделать это еще в четверг) позвонили днем. Он был не очень приветлив, сказал, что допрос Катарины закончен, он не может сказать, будет ли возбуждено против нее дело, но в настоящее время ей, конечно, требуется защитник, хотя еще и не судебный защитник. Разве они забыли, что сейчас карнавал и прокуроры тоже имеют право на отдых, а иной раз и на праздник? Но как бы то ни было, ведь знакомы уже двадцать четыре года, вместе учились, вместе зубрили, пели песни, даже совершали туристские походы, и потому не обращаешь внимания на первые минуты плохого настроения, тем более что и сам чувствуешь себя крайне неуютно, но тут вдруг просьба — от прокурора! — дальнейшее обсуждать не по телефону, а лучше при встрече. Да, обвинения против нее выдвинуты, многое чрезвычайно запутано, но хватит, может быть, потом, после обеда, при встрече. Где? В городе. Лучше всего на ходу. В фойе музея. В половине пятого. Никаких телефонных связей с квартирой Катарины, с госпожой Вольтерсхайм, с супругами Хиперц.
Неуютно еще и потому, что так быстро дало себя знать отсутствие упорядочивающей руки Катарины. Даже непонятно, как это всего лишь за полчаса словно воцарился хаос, хотя всего только заварили кофе, достали из шкафа хрустящие хлебцы, масло и мед и поставили в прихожую багаж; в конце концов даже Труда раздражилась, потому что он беспрестанно, снова и снова, спрашивал, какую связь она видит между делом Катарины и Алоизом Штройбледером, тем более Людингом, и она нисколько не пыталась успокоить его, а только в своей наигранной наивно-иронической манере, которая обычно так нравилась ему, но в это утро была не по душе, все время отсылала его к обоим номерам ГАЗЕТЫ, потом спросила, обратил ли он внимание на одно слово, но на какое именно, говорить не стала, саркастически заметив, что хочет проверить его сообразительность, и он снова и снова читал «эту мерзость, эту отвратительную мерзость, которая всюду настигает человека», читал и перечитывал, не в силах сосредоточиться, потому что его всякий раз выводили из себя фальсифицированные его высказывания и слова «красная Труда», пока он наконец не капитулировал и смиренно не попросил Труду ему помочь; он настолько вне себя, что сообразительность изменяет ему, кроме того, он уже много лет практикует как адвокат по индустриальным, а не уголовным делам, в ответ на что она сухо произнесла: «К сожалению», но затем все-таки сжалилась и сказала: «Разве ты не заметил слов „господа визитеры“ и не заметил, что я их соотнесла с телеграммами? Посмотри-ка внимательно на фотографию этого Гёттинга, нет, Гёттена, — разве станет кто-нибудь говорить о нем как о господине визитере, как бы ни был он одет? Нет, ни в коем случае, на языке добровольно шпионящих обывателей такого всегда назовут мужчиной, а не господином, и я предсказываю тебе, что не позже чем через час нам тоже нанесет визит господин, и еще я тебе предсказываю неприятности, конфликты и, возможно, конец одной старой дружбы, неприятности и с твоей красной Трудой и кое-что поболее, чем просто неприятности с Катариной, имеющей два очень опасных свойства: верность и гордость, — она никогда, ни за что не признается, что показала этому парню запасный выход, который мы обе, она и я, вместе изучали. Спокойно, дорогой, спокойно: ничего не обнаружится, но, в сущности, моя вина, что этот Гёттинг, нет, Гёттен, смог исчезнуть незамеченным из ее квартиры. Ты наверняка уже не помнишь, что в моей спальне висел план всей системы отопления, вентиляции, канализации и проводок „Элегантной обители у реки“. Шахты отопления помечены на нем красным цветом, вентиляции — синим, кабельные линии — зеленым, канализация — желтым. Этот план настолько привлекал к себе Катарину — ведь она сама такая аккуратная, все планирующая, почти гениально планирующая особа, — что она подолгу стояла перед ним и то и дело спрашивала о значении линий на этой „абстрактной картине“, как она его называла, и я готова была раздобыть и подарить ей копию. Слава богу, что я этого не сделала; представь себе, что было бы, если бы у нее нашли копию плана, — хорошенькая база была бы подведена под теорию заговора, перевалочного пункта под сочетание: красная Груда и бандиты — Катарина и визитеры. Такой план был бы, конечно, идеальным руководством для всех сортов любителей незримо поживиться чужим добром или чужим теплом. Я сама ей объяснила, какой высоты различные переходы, где при разрыве труб и проводок можно пройти во весь рост, где — согнувшись, а где и ползком. Так, и только так, этот милый молодой джентльмен, о чьих нежностях ей остается теперь только мечтать, мог улизнуть от полиции, и если он действительно грабитель банков, он разгадал эту систему. Возможно, и господин визитер входил и выходил тем же путем. Для этих современных жилых кварталов требуются совсем иные методы наблюдения, чем для старомодных доходных домов. Подскажи это при случае полиции или прокуратуре. Они караулят главные входы, может быть, вестибюли и лифты, но ведь есть еще и грузовые лифты, они ведут прямиком в подвал, а там стоит только проползти несколько сот метров, поднять где-то крышку люка — и был таков! Поверь мне, теперь остается только молиться, крупные заголовки в ГАЗЕТЕ по тому или иному поводу ему не нужны, нужно ему сейчас точное и уверенное расследование и информация о нем в прессе, а еще больше, чем крупных заголовков, он боится злого и недовольного лица некой Мод, его законной, богом данной жены, от которой у него, кроме того, четверо детей. Разве ты не заметил, как он резво, „по-мальчишески весело“, должна сказать, действительно мило несколько раз танцевал с Катариной, и как он прямо-таки навязывался провожать ее домой, и как он по-мальчишески досадовал, когда она обзавелась своей машиной? Ему нужно такое исключительно милое создание, как Катарина, не легкомысленное и все-таки — как вы это называете — чуткое на ласку, серьезное и все-таки молодое и такое прелестное, что она и сама этого не знает, — вот чего жаждет его сердце. А разве она и твое мужское сердце не радовала немножко?»