Черная башня

«Это студент! — сказал себе Холланд. — Слава богу, я догоню его!»

Он побежал, перепрыгивая через камни, вспоминая добрым словом капрала, который приучил его бегать с противогазом на лице. Холланд понимал, что погоня имеет смысл, пока над горизонтом висит желтое пятно и пока на его фоне маячит силуэт студента. А до заката оставалось не так уж много времени — по подсчетам Холланда, пятнадцать-двадцать минут. К тому же в любую из этих минут студент мог изменить по какой-либо причине направление пути и соскользнуть с желтого пятна. Надо было торопиться. И Холланд бежал, не щадя сил, хрипя и обливаясь потом. Краем глаз увидел, как за ним бросилась игуана, как метнулся от него в испуге шакал, как соскользнула с камня, через которьй он перепрыгнул, змея. Какая-то птица с криком взлетела у него из-под ног, обронив перья. Но все это только разжигало в нем страсть погони. Когда же колеблющаяся черточка впереди разрослась до размеров и форм, в которых уже без труда можно было разглядеть фигуру идущего человека, идущего, прихрамывая, медленно и тяжело, у Холланда появилось почти неодолимое желание сорвать с себя противогаз и закричать. Но он сдержался, подумав, что крик не только не остановит Ладонщикова, но вызовет совсем противоположную реакцию, и Ладонщиков побежит — от испуга или от глупого расчета, будто у него есть еще шанс уйти от погони.

Странно, но Ладонщиков не только не слышал, но и не чувствовал, толстокожий чурбан, что Холланд настигает его. Оглянулся лишь тогда, когда их разделяли несколько метров и когда Холланд уже перешел с бега на шаг, чтобы отдышаться перед встречей. Ладонщиков оглянулся и замер, будто его поразило током. Остановился и Холланд.

— Не узнаете? — спросил Холланд, приподняв противогаз.

Ладонщиков узнал его, обмяк и опустился на камень. Холланд подошел к нему и опустил руку на плечо. Надо было отдышаться и поэтому он не торопился с разговором. Вытер платком лицо, отпил несколько глотков воды из фляги.

— Опять, — приговорил обреченно Ладонщиков. — Зачем?

— Надо, — коротко ответил Холланд. — На-до!

Холланд сел на камень против Ладонщикова и протянул ему свою флягу. Ладонщиков отрицательно покачал головой и постучал носком ботинка по канистре, стоявшей возле него.

— Понимаю, — сказал Холланд. — Хватило бы на несколько дней пути.

— Да, — ответил Ладонщиков.

— А что в конце пути?

— Все равно.

— Это не ответ. Правде надо смотреть в глаза: в конце пути — смерть.

— Пусть.

— Смерть умножает силы смерти. Живым станет труднее.

— Она и так всесильна, — сказал Ладонщиков. — Посмотрите вокруг: мертвое небо, мертвая земля. Я видел погибших животных — всюду валяются смердящие тушки.

— Я видел живых животных. Смерть не всесильна. Любая жизнь умножает силы жизни. Живым нужны живые. Так им легче. А вы удрали, Ладонщиков. Вы идете в объятия смерти, предаете живых.

— Но я уже мертв! — закричал Ладонщиков, отбросив противогаз.

Холланд встал, поднял противогаз и вернул его Ладонщикову.

— Наденьте! — приказал он ему. — Ведь вы для чего-то надели его, уходя из башни. Неужели только для того, чтобы умереть в противогазе?

Ладонщиков подчинился, буркнув что-то в ответ.

— Посидим еще пять минут и двинемся обратно, — сказал Холланд. — Надо торопиться, чтобы засветло дойти до барханов и найти наши следы. Дальше пойдем с вашим фонарем, Ладонщиков. Вы молодчина, что захватили фонарь — он нас здорово выручит.

— Не болтайте так много, — посоветовал ему Ладонщиков. — Дышите через противогаз.

Холланд засмеялся.

— Дельное замечание, — сказал он. — Очень дельное, — и надел противогаз.

О себе Холланд подумал: за него все решила судьба. Конечно, если бы он не догнал Ладонщикова, то не вернулся бы. Один он не вернулся бы. Да и стыдно было бы вернуться одному, потому что сказали бы: «Плохо искал. Сам вернулся, а мальчишку бросил». Но он все-таки догнал его, косолапую дылду. И это стоило ему немалых трудов. Было бы смешно, если бы он теперь предложил ему, этому сосунку: «Пойдем дальше, умрем вместе». Сосунок, конечно, пошел бы, но что подумала бы при этом его дурья башка? Она подумала бы, что он, Холланд, тоже трус и даже хуже, потому что не решился на побег из башни сам, увязался за ним, за Ладонщиковым, потому что нуждается в его присутствии и поддержке, боится умирать в одиночестве, без утешения, не имея перед глазами достойного примера, каковой ему и явит он, Ладонщиков… «Не дождешься! — мысленно сказал Ладонщикову Холланд. — Сосунок!», а вслух произнес, отведя ото рта противогаз:

— Пора! Чем дольше мы находимся в этой пустыне, тем короче становится наша жизнь. А короткая жизнь, как короткая грива: будто бы и есть, а ухватиться не за что.

— Глупо хвататься за жизнь, когда осталась всего одна капля, — ответил Ладонщиков, поднимаясь с камня. — Если я откажусь идти, вы, конечно же, потащите меня силой? Вы будете меня бить? Ведь это ваш принцип, не так ли?

— Вы что-то путаете — хочешь подохнуть — подыхай. Но не при мне. При мне — только со мной. Но я подыхать не хочу!

— Ладно, ладно, — ответил Ладонщиков. — Меня убедили другие ваши слова: для живых нужны живые. И еще: кто живет, тот умножает жизнестойкость других. Это правильные слова, мистер Холланд. Эхо истина.

— Я извлек ее из себя, — сказал Холланд. — Запомни, мальчик: из себя! Не из каких-то там теорий, а из себя. Истины — в нас. Они произрастают на нашем жизнелюбии. И это все. Пора!

«Как лихо я говорил! — думал не без удовольствия Холланд, когда они двинулись в обратный путь. — Какая, черт побери, четкость, какая лапидарность! «Живым нужны живые». А?! Или это: «Кто живет, тот умножает жизнестойкость других». Гениально! Или еще: «Истины произрастают на нашем жизнелюбии». Целое учение! А между тем — походя. Работает еще, еще хорошо варит старый помятый котелок! Не то, что молодая тыковка… А подлинный человеческий мир — это мир духа. Все отношения между людьми должны быть переведены в мир духа. Иначе — всем конец! Всему конец, — повторил он слова, которые вдруг стали стремительно отделяться от всех других слов. — Всему конец… Всему конец…»

Ладонщиков заупрямился только перед самым входом в штольню.

— Не пойду, — заявил он Холланду. — Что станут обо мне говорить?

— А что скажут обо мне, если я вернусь без тебя? — вопросом на вопрос ответил Холланд и подтолкнул Ладонщикова к лазу. Он не намеревался церемониться со студентом и, наверное, затолкал бы его в лаз силой, если бы тот стал сопротивляться.

В штольне горел свет, из чего Холланд заключил, что их ждали, если и не все, то Вальтер — непременно, потому что все электрическое хозяйство подчинялось ему. Вальтер не стал бы расходовать энергию аккумуляторов бесцельно, не мог он оставить свет включенным и по забывчивости. Стало быть, была веская причина на то, чтобы освещать штольню за полночь.

— Вот видишь, нас ждут, о нас тревожатся, — сказал Ладонщикову Холланд. — Сейчас обмоемся и явимся в башню на радость всем. Мне почему-то кажется, что уже вернулся в убежище Клинцов, вернулся героем, и что все народонаселение нашего царства празднует сейчас победу над ч у ж и м. По случаю такого праздника вы, конечно же, будете прощены.

— Хорошо бы, — раздеваясь, виновато улыбался Ладонщиков. — Вот хорошо бы так…

Увы, предчувствия Холланда не оправдались. Разумеется, все обрадовались тому, что он и Ладонщиков вернулись. Впрочем, в том, что они вернутся, никто, кажется, и не сомневался, кроме Саида, конечно. И потому радость была короткой. К тому же все были обеспокоены другим: не вернулся Клинцов, хотя два часа тому назад все слышали, как в глубине лабиринта раздался взрыв. Спустя полчаса после взрыва на поиск Клинцова отправился Вальтер. Он тоже не вернулся.

— Вальтер ушел без оружия? — спросил Холланд.

— Да, — ответил Глебов. — Мы предлагали, но он не взял.

— Что делать? Что же теперь делать? — то и дело спрашивала Жанна. — Господи, что же теперь делать?