Черная башня

— Ну и пусть! — сказал Селлвуд. — Если все думают так, как вы, Сенфорд, пусть Омар пристрелит меня. Я буду даже рад… — он хотел еще что-то добавить, но лишь махнул рукой и зашагал в глубь штольни.

— Вы подонок, Мэттью, — сказал Сенфорду Холланд, когда Селлвуд ушел. — И откуда в вас столько яда? Ведь вы отравили Селлвуду всю оставшуюся жизнь. А ради чего? Чтобы выдать свой бред за реальность. Вы, определенно, подонок…

— Выбирайте слова, Холланд. Иначе я скажу кое-что и о вас. Между прочим, есть что сказать.

— Например?

— Ну, например, о том, что вы поначалу скрыли от всех ваш счетчик Гейгера, то, что атмосфера радиоактивна и представляет для нас опасность. Вы сообщили о вашем открытии только Селлвуду. Мы потеряли на этом целый час. И, может быть, жизнь.

— Я был растерян, как и все вы.

— Ничего подобного. У вас сразу же возникла мысль о том, что всем нам надо немедленно укрыться в штольне. Но вы ждали почему-то команды Селлвуда. А Селлвуд ждал мнения мистера Клинцова… Как все это назвать, Холланд? Теперь я думаю, что ваша жертва, возможно, напрасна именно из-за вас: из-за вас мы потеряли время и, таким образом, спасенных нет. Были спасающие, но нет спасенных. Абсурд, бессмыслица!.. Мистер Клинцов, — повернулся Сенфорд к Клинцову, — а что вы обо всем этом думаете? И почему, интересно, вы не взяли власть в свои руки, когда все это началось? Вы, коммунист, могли бы внести иные принципы в ситуацию. Ведь они, кажется, более совершенны, чем общераспространенные? Ну, например, что это за разделение на молодых и старых, которое произвел Селлвуд? Вы, наверное, разделили бы на более полезных и менее полезных? На более достойных и менее достойных? Не могу представить, как разделили бы нас вы. Как же, мистер Клинцов?

— Я присоединил бы вас к команде спасающих. Тогда вас не мучила бы совесть и вы не приставали бы ко всем с глупыми вопросами, Сенфорд. У русских есть пословица: после драки кулаками не машут. Все мы сильны задним умом. А вот что нам надо сделать, друзья, — обратился Клинцов ко всем. — Надо разоружить под любым предлогом Омара, как только он возвратится. И второе: надо поставить охрану у лаза. Постовому доверить оружие.

— Начинается! — захохотал Сенфорд. — У кого оружие — тот и бог! Кто же первый бог?

Вы, Сенфорд, — ответил Клинцов. — У вас будет прекрасная возможность, чувствуя себя богом, подумать о нас, грешных.

— Я не умею пользоваться оружием, — нахмурился Сенфорд. — Я никогда не держал в руках пистолет.

— Мы вас научим. Это очень просто, — сказал Холланд. — Здесь многие не умеют пользоваться оружием.

— А вы, конечно, умеете?

— Да, умею. Я служил в армии.

— И Вальтер, конечно, умеет? — вспомнил о Шмидте Сенфорд. — Нет такого немца, который не любил бы оружие: война — в немецкой крови. Не так ли, Вальтер? По-моему, даже есть такой пистолет — вальтер. Я где-то об этом читал. А?

Вальтер даже не взглянул на Сенфорда: ему не хотелось затевать с ним ссору снова.

Они не расходились: ждали Омара и Саида. Хотя их можно было дождаться и в башне. Но кто-то высказал опасение, что в башне они могут не заметить возвращения Омара — задремлют или отвлекутся, — и тогда вооруженный и потрясенный гибелью сына Омар натворит бед. И первой его жертвой — пророчество Сенфорда уже не казалось таким абсурдным — может стать Селлвуд.

Ждали недолго. Омар и Саид возвратились тихие и печальные. По первой же просьбе Клинцова Омар отдал ему пистолет. Сказал, обращаясь к Глебову:

— Я никого там не видел. Но кто-то был.

Глебов растерялся, не зная, стоит ли переводить эти слова Омара. Спросил его:

— Почему ты решил, что там кто-то был?

— Я видел его следы, — ответил Омар.

— Чьи следы?

— Того, кто убил Ахмада. На кухне кто-то доел брошенные там консервы.

— Может быть, это шакалы?

— Шакалы не пользуются вилкой.

— Пора бы уже что-то и перевести, Владимир Николаевич, — напомнил Глебову Клинцов.

— Он говорит, что кто-то был на кухне и доел брошенные там консервы. Там кто-то бродит, — сказал Глебов по-русски.

— Не дожидаясь протеста Сенфорда, Клинцов перевел услышанное на английский.

— Вальтер присвистнул от удивления, у Сенфорда вытянулось лицо.

— Это уже чертовщина, — сказал Сенфорд. — Никого не может быть ТАМ. Разве мы кого-нибудь оставили?

— Я уже думал об этом, — спокойно заговорил Холланд. — Если предположить, что ТАМ все-таки кто-то есть, то этот кто-то или эти кто-то могли появиться лишь одним путем: катастрофа вызвала аварию или вынужденную посадку самолета или вертолета близ нашего холма. Теперь узнайте у Омара, много ли съедено консервов? — попросил Глебова Холланд.

Омар ответил, что съедено две банки, но что больше там и не было.

— Значит, мы не можем судить, сколько их ТАМ, — заключил Холланд. — Или ЗДЕСЬ, — добавил он с раздражением. — Потому что, если они видели Омара и Саида, когда те выходили в первый раз, они могли последовать за ними и проникнуть сюда, пока мы пересчитывали патроны в пистолете Селлвуда, болтали вздор о яме и так далее.

— Почему же они не обнаруживают себя? — спросил Вальтер.

— Потому, что им нужны не мы, а наше убежище и наши продукты. К тому же они преступники — они убили Ахмада — и не хотят отдавать себя на наш суд, — ответил Холланд.

Дениза увела мужа в камеру, которую она сама выбрала для жилья и где уже была постлана постель и разложены вдоль стен кое-какие вещи, которые удалось перенести из домика. Камера была в нескольких шагах от алтаря, но разговоры, которые там велись, здесь не были слышны: в камеру из алтаря вел трижды изломанный под прямым углом узкий коридор, выложенный из кирпича. Дениза включила свет — аккумуляторную лампу она сама перенесла сюда из дома, — сбросила с ног башмаки и шагнула на постель, застланную клетчатым одеялом, купленным ею давным-давно в Шотландии, где она гостила с Майклом у своих родственников.

— Устраивайся, родной, — сказала она мужу, — ты едва держишься на ногах.

— Да-да, — согласился Селлвуд и тоже сбросил башмаки.

— Они долго лежали молча. Потом Дениза, похлопав легонько Майкла по груди, спросила:

— Ты как себя чувствуешь, дорогой?

— Хорошо, — ответил он. — Устал очень, а в остальном — все хорошо. Не тревожься. Вот отдохну — и снова запрыгаю.

— Тогда спи, — сказала Дениза.

Селлвуд понимал, что хорошо бы теперь уснуть, но сон не шел. И то, что он думал, было ужасно. Он думал о неблагодарности людей, для которых даже отданная за них жизнь — пустяк. Хотя ведь и на самом деле: жизнь отдельного человека — пустяк. Так утвердилось давно. Теперь же, когда человечество узнало о том, что и вся жизнь на земле — пустяк, стоит ли принимать в расчет жизнь какого-то там Майкла Селлвуда?! Только Дениза будет убиваться и — страшно подумать — не переживет его. А чтоб пережила, ее надо крепче связать с жизнью, дать как можно больше поручений, убедить в том, что они чрезвычайно важны, что выполнить их — значит, укрепить память о нем, исполнить завещанное. Последняя мысль посетила его не впервые, потому что ведь не впервые думает о своей смерти: она и прежде была близка, потому что старость заела, потому что перст неведомого уже начертал на стене: мене, мене, текел, упарсин. И то правда: считано, считано, взвешено, разделено. Дни сочтены, дела взвешены, проведена черта, через которую не переступишь — черта, разделяющая мертвых и живых, его и Денизу… Разумеется, он еще жив, но это вот что за жизнь: ты уже выпал из окна верхнего этажа, но еще не долетел до мостовой.

— Дениза, — позвал он тихо жену, которая лежала к нему спиной.

Дениза спала или притворялась спящей: не отозвалась.

— Дениза, — позвал он снова и, не дожидаясь, когда она ответит, продолжал: — Ты помнишь, конечно, ту папку, которая лежит в нижнем ящике моего письменного стола. Я тебе несколько раз показывал ее, чтобы ты запомнила. Черная папка с золотистыми завязками. В ней моя работа о древних городах Месопотамии, рукопись. Там не хватает нескольких глав, но ты найдешь их черновики и наброски к ним в другом ящике, в верхнем. Там же схемы, фотографии, рисунки… Ты знаешь, Дениза, теперь я понимаю, что это — мой главный труд: другого я уже не напишу. Его надо напечатать. Все это не очень просто, но я расскажу тебе, как это сделать…