Два рейда

Петр присмотрелся, уронил повод и кинулся навстречу Федору, выкрикивая:

— Федя! Брательник!

А тот, услышав знакомый голос, вздрогнул, застыл на месте и немигающими глазами уставился на приближавшегося к нему кавалериста. Узнав в нем своего младшего брата, со всех ног бросился к нему.

— Петька!

— Федя!

— Ты? Живой?

— Ага… А ты?

— И я!..

Партизаны вдруг притихли и с интересом наблюдали за необычным событием. Не часто на войне бывают подобные встречи. А братья сошлись, остановились и некоторое время рассматривали друг друга, видимо, еще не веря своему счастью. Потом, не говоря ни слова, обнялись, целовались и плакали, не стыдясь мужских слез. Да и некоторые партизаны не удержались, смахнули непрошеную слезу…

Ну, как ты, здоров? — первым взял себя в руки Федор.

— Как видишь…

— А мы давно тебя похоронили. Извещение о твоей смерти получили.

— Долго буду жить.

— Последнее письмо от тебя было накануне войны, из Прибалтики. Помнишь, ты сообщал, что вам выдали каски, медальоны? Ёщё ты там писал: «Будем решать судьбу Европы…» Помнишь?..

— Помню, Федя, помню. На деле видишь, как получилось, — ответил Петр.

— Как ты оказался в партизанском отряде?

— Воевать начал на второй день после нападения фашистов. Но не долго. Был ранен. Угодил в плен, бежал…

— Значит, и ты горя хлебнул, — сочувственно покачал головой Федя.

— А кто его не хлебнул? Война… Обидно, что дома нас считают погибшими.

— Меня считали, теперь — нет, — ответил Федор.

— Ты думаешь? — усомнился Петр.

— Знаю. Письма получаю…

— Письма из дома? Получаешь и молчишь? — оживился Петр. — Что же там? Как они?

— Все хорошо, нормально, — Федор извлек из внутреннего кармана пачку писем и протянул: — На, почитай, там о тебе тоже есть…

Петр нетерпеливо выхватил письма из рук брата, трясущимися руками вынул из конверта пёрвое попавшееся и начал жадно читать. Он волновался, глаза его блестели. Казалось, Петр забыл где он, никого не замечал. На его лице отражались то грусть, то веселая радостная улыбка…

Уже кавалеристы попрощались с ковпаковцами, взобрались в седла и двинулись в путь, а Петр пропустил мимо ушей, брошенное парнем в кубанке «Звягин, догоняй», продолжал перечитывать письмо за письмом, впитывая в себя новости из родного дома.

Когда он закончил читать последнее письмо, кавалерийская колонна скрылась в лесу. Неохотно возвращая письма брату, Петр попросил:

— Напиши им обо мне, жив, дескать… пусть не волнуются. Не знаю, когда подвернется возможность написать самому.

— Обязательно напишу, — пообещал Федор, а потом предложил — Оставайся с нами. Я попрошу командира… Примут. Вместе будем воевать.

Петр внимательно посмотрел на брата и в свою очередь спросил:

— А ты пошел бы с нами?

— Нет, что ты! Как можно…

— Вот видишь? Разве я брошу товарищей, с которыми более двух лет вместе провоевал! Давай прощаться. Неизвестно, придется ли свидеться.

— Теперь рядом будем. Обязательно встретимся, — уверенно проговорил Федор.

Братья обнялись на прощание. К Петру подвели его коня. Он перебросил повод через голову лошади, взялся левой рукой за переднюю луку седла, вставил ногу в стремя, вдруг обернулся к брату и сказал:

— А судьбу Европы все-таки придется решать нам:— советским людям.

Оттолкнулся правой ногой от земли, молодецки взлетел в седло, дал шпоры, Конь с места взял галопом и унес всадника вслед ушедшей колонне.

Федор, взволнованный встречей с братом, стоял среди улицы в окружении товарищей, смотрел вслед удаляющемуся Петру, махал рукой на прощанье и выкрикивал: «Будь здоров, Петя! До скорой встречи!» Он даже не подозревал, что следующая встреча состоится лишь после войны в родном доме.

Товарищи поздравляли Федора, оживленно делились впечатлениями.

— Просто не верится, — не мог успокоиться Федор. — Не гадал и не чаял и вот на тебе — встреча!

— Везучий ты, Федя, — позавидовал Лучинский. — Может, и мой брат Серега тоже где-то рядом…

Через несколько дней я встретил Звягина. Он был задумчивый, невеселый, шел не замечая меня.

— О чем задумался, детина? Почему начальство не приветствуешь? — нарочито строгим голосом спросил я Федора.

— Виноват, товарищ начштаба… Размечтался.

— Какие заботы одолевают счастливца?

Звягин помялся немного, потом быстро заговорил:

— Все о брате думаю. Встреча разбередила душу, заставила рейдом пройти по всей жизни. Вспомнил наше детство, а оно не очень легкое. Сколько хорошего стороной прошло. Мне скоро тридцать пять…

— Неужели! — удивился я. — На вид тебе не больше двадцати пяти.

— Ничего не поделаешь, такая уж у нас природа моложавая, — улыбнулся Звягин.

Федор Васильевич не впервые «проходит рейдом по своей жизни». Чаще молча, наедине с собой, а когда возникает потребность выговориться, вслух возле костра. Помню, как в Собычине в канун нового 1944 года Звягин рассказывал о своем житье-бытье.

— Мне бы скакать верхом на лошади, рядом с Сашей Усачем. Я ведь сын пастуха, — начал тогда рассказ Звягин. — Земли-то у нас было всего две десятины, а семья одиннадцать душ. Урожаи на архангельской земле — сами знаете какие. Не сладко жилось. Приходилось прирабатывать на стороне. Отец нанялся пастухом к заводчику, доглядал за табунами. Я пошел к нему помощником и с шести лет научился ездить верхом. Два моих брата умерли. Осталось нас четыре брата и три сестры. На двух десятинах не прокормиться. Подрастали и уходили на заработки. Я с десяти лет пахал. От горшка два вершка, из-за сохи не видно, а пахал. Жал серпом недозрелый ячмень…

Из рассказа Звягина я узнал, что в 1917 году он пошел в школу. Здесь впервые от учителя услышал о большевиках, о Ленине. До них дошла весть — свергли царя. Свергнуть-то свергли, а положение мало изменилось. Затем заговорили о новой революции, о большевиках. Наступила пора митингов. Имя Ленина не сходило с уст. Оно повторялось на разные лады. Одни — это трудовой люд — с именем Ленина связывали надежды на лучшее будущее. Другие — богатеи — наоборот…

Была провозглашена Советская власть. Земля — крестьянам. Заводы, фабрики — рабочим. Мир — народам. Долой войну! Но, как бы в насмешку, именно теперь война докатилась и до Архангельска. Здесь собрались отряды белогвардейцев. Нагрянули заморские интервенты. Кого только не было! И американцы, и французы, и англичане… И все вкупе с белогвардейцами, против большевиков, против трудового народа.

Школы закрылись. Наступило раздолье для десятилетнего Феди и его дружков. Ни один митинг, ни одна демонстрация не проходили без их участия… Они были свидетелями расправы над сторонниками Советской власти, которых вывели на мхи и расстреляли.

После разгрома белогвардейцев и изгнания интервентов начала налаживаться жизнь. Звягин плавал на речных колесниках, рыбачил на Мурмане, плотничал. Затем обучился шоферскому делу и до начала войны работал шофером на Исакогорском лесокомбинате.

В первый же день войны Федора, вместе с двумя братьями, мобилизовали. Четвертый — младший Петр — был в военном училище в Прибалтике.

Федора Васильевича направили в авиационную часть. Обслуживал аэродромы, обеспечивал связь, подбирал летчиков, выпрыгнувших из горящих самолетов. Летчики, что разведчики: на задание улетают группами, а возвращаются не все. Звягину казалось, что все при деле, лишь он один не воюет, круглые сутки гоняет машину. Это угнетало. В пору хоть в пехоту убегай.

В опасностях и тревогах проходили дни, недели, месяцы. Однажды Звягин повез связистов исправлять линию к аэродрому. Попали под бомбежку. Когда самолеты улетели, Федор кинулся разыскивать связистов. Не нашел. Решил один пробираться к аэродрому. Навстречу попадались машины. Шоферы советовали вернуться, пугали прорвавшимися немцами.

— У страха глаза велики, — отвечал им Звягин. — Где это ты увидели фрицев. Нет, пока не найду своих — назад не вернусь, — стоял на своем Федор и газовал на запад.