Два рейда

Жуткую картину представляла наша позиция. Гляжу и не вижу живой души. От мысли, что все погибли, меня даже в жар бросило, хотя хорошо помню — мороз в тот день был приличный.

— Ребята, кто живой, приготовиться к бою! — прохрипел я чужим голосом без всякой надежды, что меня услышат. Если, конечно, есть кому. И представьте мое состояние, когда я увидел, как справа и слева от моего окопа зашевелились бойцы. Это же чудо! Они отряхивались от земли, проверяли оружие и прилаживались для Стрельбы. У меня даже голос прорезался. Куда и хрипота делась! От радости я что-то выкрикнул, мол, держись братва!!

И тут прорвало. Бойцы, обрадованные, что остались живы, начали громко перекликаться;

— Ну и дает, сволота!

— Думал, крышка…

— Смотрите, как перепахали, гады.

— И откуда он столько снарядов берет?

— Нет, шалишь, мы еще повоюем!..

Прислушиваясь к голосам товарищей, я веселел, обретал прежнюю уверенность. Ребята у меня — один к одному. С ними не страшно… По голосам насчитал двадцать одного. Для Сталинграда — это сила! Мы им еще покажем.

— Танки! — выкрикнул наблюдатель.

— Танки!!

— Танки!!! — как эхо повторилось справа и слева от меня.

В один миг прекратились разговоры и всякое шевеление на позиции. Бойцы притаились на своих местах, следили за надвигавшейся опасностью, понимая, что для кое-кого — это последний бой. Но никто не хотел думать, что именно для него. По себе знаю… Как бы то ни было, а мы готовились к отчаянной драке. У тех, кто был недалеко от меня, я увидел в руках противотанковые гранаты. Они выжидали удобного момента для броска. Приготовил и я свои…

Впереди, покачивая хоботами орудий, ползли три танка. За ними метрах в ста — еще около десятка. А уже за теми— пехота.

По брустверу полоснула пулеметная очередь. Выдохнув облако дыма и подмигнув коротким огненным всплеском, ударила танковая пушка. Снаряд провыл над головой и взорвался где-то за спиной. Бой начался.

— Воздух! — послышался чей-то пронзительный голос.

С запада стремительно приближался косяк штурмовиков. Всего несколько минут назад в воздухе барражировали наши «ястребки». А тут, как назло, ни одного. Этим воспользовались фашистские самолеты: замкнули «кольцо» над обороной роты и устроили «карусель». Как только они не изощрялись! То следует серия бомбовых ударов, то один бомбит, а следующий за ним поливает из пулеметов, не дает поднять головы.

Сковав с воздуха, противник двинул вперед танки и пехоту. Танки на большой скорости подошли вплотную к нашей обороне. Ребята не растерялись, пустили в ход гранаты. Удачно. Одна машина с перебитой гусеницей завертелась волчком и застыла на месте. Бойцы повеселели: «Получил!»

Второй танк все же перевалил через окоп, но сержант бросил ему вдогонку противотанковую гранату. Танк вспыхнул. Этот успех окрылил бойцов. Они вели прицельный автоматный огонь по гитлеровцам, прятавшимся за танками. А тут еще пришла неожиданная помощь. Впереди, между нами и противником, который подходил к переднему краю обороны, выросла завеса от разрывов снарядов. Это наша артиллерия поставила заслон. Загорелись еще два немецких танка. Пехотинцы увидели горящие танки и залегли, а скоро начали отползать в ложбинку. Не решались наступать без танков. Штурмовики тоже улетели, вероятно, израсходовали свои запасы…

Дорого противнику обошлась эта атака. Однако он не успокоился и скоро вновь полез. Потом еще и еще… Мы уже потеряли счет времени. Я следил за ходом боя и к своему ужасу замечал, что ряды наши редеют с каждой атакой врага. Но те, кто живы, дерутся как следует, по-гвардейски. В своих хлопцах я был уверен, как в себе, знал, поля боя без приказа никто не покинет. Меня только одно тревожило: надолго ли нас хватит?

Отбили очередную, пожалуй, самую яростную за весь день атаку противника. Последнее, что осталось у меня в памяти, — это уползающие за развалины уцелевшие фашистские танки. Радость распирала меня. Я готов был кричать «ура!». Еще бы! Солнце уже висело над горизонтом. Впереди вечер, ночь. Хоть какая ни на есть, а все-таки передышка. Можно навести порядок. Гляди, еще помощь подоспеет. Оказалось, что радость моя была преждевременной. В последний миг рядом с моим окопом раздался страшный треск. Тело мое стало невесомым, и я почувствовал, что проваливаюсь в бездонную черную яму…

Очнулся ночью. Почему-то в тряском кузове грузовика, на ворохе какого-то тряпья. Сказать, что я замерз, значит, ничего не сказать: я окоченел. Хотел крикнуть, на помощь позвать, но не было сил. К тому же все это было настолько необычным и далеким от того, чем я занимался все эти дни, что мне показалось, будто это сон. И я действительно, уснул. Или же вновь впал в забытье…

Что это не сон, я понял только тогда, когда меня разбудили, еле живого вытащили из кузова, повели куда-то и втолкнули в битком набитую, освещенную слабым светом коптилки землянку. Раненые с забинтованными головами, ногами, подвешенными на марлевых повязках руками сидели, опершись спиной о стены, а многие лежали вповалку прямо на полу. В спертом от солдатского пота и махорочного дыма воздухе пахло лекарствами. В землянке было тепло, хотя я не приметил, чтобы там стояла печка.

Сопровождавшие бойцы втиснули меня между двумя дремавшими ранеными и ушли… Долгое время у меня зуб на зуб не попадал, а когда пригрелся, снова уснул…

За ночь отоспался, как следует. Проснулся и почувствовал себя вполне нормально, если не считать шума в голове, ноющей боли в пояснице, да пощипывания на лице: все-таки щеки морозом прихватило. Продрал глаза, сижу, смотрю, как санитары уносят тяжелораненых, и не могу толком понять, где я и как сюда попал. Начал припоминать события вчерашнего дня. Сперва никак не удавалось найти зацепку, в памяти полный провал. И вдруг вспомнился вызов к генералу. И тут наступило просветление. От этой печки я и начал танцевать. Шаг за шагом, событие за событием всплывала в моей памяти и постепенно вырисовывалась картина вчерашнего боя. Но как только воспоминание дошло до момента, когда немецкие танки начали уползать за развалины, тут моя память и кончалась… Несколько раз я мысленно возвращался в штаб дивизии, вновь и вновь прослеживал события, но всякий раз память обрывалась на одном и том же месте. Танки, да еще полет в черную яму…

Стараясь разобраться во всем, я пришел к страшной мысли, что все мои товарищи погибли и только я один, здоровый, отсиживаюсь в землянке.

За размышлениями не заметил, как настал мой черед идти к врачам. Санитары приготовили носилки, хотели было положить меня, но я отстранил их руки, встал и сам пошел к выходу. Они даже рты раскрыли. Наверное, я единственный был среди раненых, кто мог самостоятельно передвигаться. Иду к выходу и слышу позади чей-то осуждающий голос: «Ну лейтенант и дает!» Первым порывом было вернуться и объяснить им, сказать что-либо в свое оправдание, но я передумал. И хорошо сделал. В чем мне перед ними оправдываться? Да и не поверят…

Привели меня в просторную чистую землянку, освещенную ярким электрическим светом. Человек в белом халате и такой же шапочке окинул меня изучающим взглядом, велел раздеться, а сам обратился к девушке и потребовал:

— Зоя, документы!

— Товарищ лейтенант, как ваша фамилия? — спросила Зоя.

Я ответил.

Она перебрала солдатские книжки и другие документы, стопками лежавшие на столе. Моих документов среди них не оказалось.

— Опять санитары напутали, — рассердился врач. — У вас при себе есть направление или какой-либо документ?

— А как же, — ответил я и полез в боковой карман, где обычно хранил удостоверение личности. Пусто. Вывернул все карманы — тоже ничего не нашел.

— Зоечка, не будем терять времени, документы потом отыщутся. — Врач обратился ко мне — Ну-с, молодой человек, показывайте, что у вас там?

Доктор осмотрел мёня. На теле — ни единой царапины. Приставил трубку к груди, послушал, потом повернул и послушал со спины. Тоже ничего подозрительного не обнаружил.