Гамбит смерти

  Автобус замедлил ход. Оказывается, мы успели вернуться в город, и водитель притормозил у гостиницы.

  - До вечера, Питер!

  - До... До вечера, - голос пресекся, выдавая полную мою неподготовленность к такого рода предложениям. Кто их разберет, англичанок, Вдруг и правда - деловой интерес? В зеркало посмотрись, в зеркало. Видик-то не самый презентабельный, господин Денисов. Учти.

  - Всего вам доброго, - попрощалась экскурсовод, высаживая остаток экспедиции у шахматного клуба. И за это пожелание простил я ей и словоохотливость, и жару, и свое настроение, и свои печали. Доброго - и побольше!

  6

   "Шалишь, брат, шалишь! Ни на что ты, шаромыжник, не годишься, старый скукоженный шампиньон, как ни прихорашивайся," - шипела, издеваясь, электробритва "Харьков", изделие времен дружбы народов.

  Горько слышать правду о себе, но я терпел, не торопился, и был вознагражден - бархатистость щек вышла необыкновенной. Никакого одеколона, хватит и водички. Я суетился, прихорашивался, цеплял и сбрасывал со стола всякую дребедень, а потревоженный китайский болванчик укоризненно качал головой:

  - Э, батенька, опомнись. Полно школьничать! - но я не внимал увещеваниям.

  Будильник зазвенел пронзительно, отрезвляюще. Я завел его, думая соснуть, но так и не прилег, все хлопотал, хлопотал.

  Мартовский заяц в июле. Пора остепениться и думать о вечном, а я скачу да прыгаю.

  Задор, глупый юношеский задор обернулся тоской. Отбой. Сейчас лягу в кровать, попытаюсь свернуться калачиком, колени к подбородку, и уйти в дальнее плавание по волнам меланхолии в поисках острова Буяна.

  Я шагнул к кровати. Ладья Харона, рокировка через Стикс. И все труднее найти повод для возвращения. Чего ради? Корни подрублены, листья опали. Скрипеть на ветру, дожидаясь бури, когда не стыдно будет рухнуть или переломиться, явив на обозрение трухлявую рассыпчатую сердцевину?

  А хоть и скрипеть! Вволю, до зубовного свербежа, до замирания сердца, не слыша ритмичных ударов, семьдесят восемь в минуту, растворяющих бытие в сладкое ничто.

  Пользуясь душевным разладом, я устремился на улицу. Развеюсь, разойдусь, уцеплюсь за действительность.

  В двери провернулся ключ. Хозяйка воротилась, живая душа.

  - Уходите, Петр Иванович?

  - Нужда гонит. Неигровой день, а хлопотливый - везде поспей, за всем догляди...

  Из авоськи, поставленной на пол, выкатилось яблоко, желтое, с красными клиньями меридианов, и нехотя легло под низкую скамеечку. Я подал его Зое Федоровне.

  - Спасибо, это я вам принесла, сейчас вымою, - она скользнула мимо меня. - Поздно вернетесь?

  - Как получится. Малый гроссмейстерский совет, то да се... - пришлось соврать для поддержки авторитета.

  - Редкий сорт, - она протянула яблоко, в каплях воды. Будто в саду дождик прошел. - Я пробовала, понравилось. Вы кто по гороскопу?

  - Я? Овен, кажется. Баран.

  - Тогда сегодня вас ждут сюрпризы, не всегда приятные, - она указала колонку в газете, местной брехушке.

  - Если бы только сегодня, - я спустился во двор.

  На удивление, господин Денисов пользуется несомненным успехом. Просто невиданным. Победителя любят все?

  Мякоть яблока, сочная, ананасовая, с пикантной горчинкой, взывала к добросердечным чувствам. Зачем подозрительность, не так уж плох я снаружи.

  На углу - цветочный ряд: розы, гладиолусы, гвоздики. И в мыслях не держу. Чисто деловая встреча.

  Троллейбусы торопились в депо, с сегодняшнего дня после заката по четным дням отключают трамвайные линий, по нечетным - троллейбусные. Из газет вычитал, не зря грамоте учился.

  Мне троллейбус не понадобился, пешком дошел. Гостиница в стиле "чемодан на попа" отбрасывала длинную прохладную тень на асфальтовую, без травинки, площадь. Зря спешил, полчаса еще до назначенного времени. Пришлось слоняться, рассматривать залепленные объявлениями стены да столбы. Собачья привычка.

  Загорелась надпись. Из короткого названия "Брно" светились лишь первые две буквы. М-да...

  В вестибюле - обычные среднерусский социум: гости с юга выбирали местных подруг.

  - Куда? - перегородил дорогу охранник.

  - Меня ждут.

  - Если ждут - выпишите пропуск у портье.

  - А где портье?

  - Должен же человек поужинать, а? - и, спрятав купюру:

  - Последний раз без пропуска пускаю.

  Чувствительным да гордым тут делать неча. Дежурная по этажу приняла эстафету:

  - Вы к кому? Пропуск! Эй, пропуск! - но я шел вдоль коридора, холодный, как вода в душе. Не дать злобе властвовать собой, наплевать на все и жить дуб дубом. Наплевизм как способ существования масс в условиях перехода от чего-то к чему-то.

  Я отыскал нужный номер. На мой робкий стук приоткрылась дверь.

  - Заходите, Питер, - просто пригласила Элис.

  Цепочка - забота гостиницы о безопасности постояльцев, звякнула протестующе, но поздно, я вошел.

  У менее закаленного человека дух бы захватило от роскоши, а я - ничего, спокоен.

  - Садитесь, Питер, то кресло наиболее прочное. Хотите выпить?

  - Э-э... Воды, если можно.

  Элис открыла холодильник (Полюс-2, 1970 года выпуска, инвентарный номер 01480012 выписан коричневой краской на боковой стенке) и достала пластиковую бутыль.

   - Я жду разговора с минуты на минуту.

  Кресло подо мной затрещало, а вместе с ним и все мои надежды. Встреча действительно деловая.

  - Питер, как с вами можно будет связаться? Я имею ввиду, после турнира?

  - Не знаю. Зависит от обстоятельств.

  - Собираетесь куда-нибудь?

  - Не то, чтобы собираюсь, но - придется, видно, - я попробовал воду. Виши. Нарзан лучше. Привычнее.

  - На турнир поедете? Какой?

  - Никакой. Хорошего понемножку, - мне стало скучно. Что я тут потерял? Тоска вновь наползла на меня, медленно, неудержимо. И я поддался. - Я вообще случайно играю. Редкая болезнь мозга. Месяца два умным побуду, если повезет - полгода, а потом сбешусь.

  Она сочувственно посмотрела мне в глаза.

  - Наверное, вы устали. Хотите аспирин? Солнечный удар - штука коварная.

  Вот так всегда. Лучший способ что-нибудь скрыть - резать правду-матку. Не поверят, еще и обидятся, издеваюсь, мол.

  - Не надо аспирина. Знаете, я, пожалуй, пойду. А это вам на память, - я положил на стол свою книжицу "Кухня современной России, или искусство выжить, не отказываясь от невинных радостей".

  - Постойте, Питер, - но я покинул кресло.

  - Прощайте.

  Тьма хлынула снизу, поднялась до колен, груди, головы. Тонкий, непрерывный звон. Я упал на спину. Что-то новое. Ортостатический коллапс? Неудобно перед мисс Маклин, успел сконфузиться я....

  ... Едва вмещаясь в пространство меж театром и банком, над улицей висел Сатурн, висел, обратясь к Земле толстой осью, коротко торчащей из полюса, и широкие его кольца, гамма малярных колеров, превращали все в клоунаду. Но - смертельную клоунаду.

  Батальоны Гражданской обороны, выстроясь на проспекте, вбирали в себя новые и новые отряды, распухая, наливаясь человеческой гущей, оплотневая, и - сохраняя ритм, слаженность, порядок.

  Камуфлированный "Пазик" подъехал неторопливо, почти торжественно, притягивая к себе взгляды, словно блестящий шарик в руке гипнотизера. Вышедшие из него степенно образовали кружок, ожидая Пастыря, и напряжение ожидания струилось вдоль проспекта, заполняя каждого истерическим восторгом.

  - Город, смирно! - гулкий металлический голос пророкотал из репродукторов, усыпавших столбы.

  Великий Пастырь-Комиссар показался в дверях автобуса и, не теряя ни слова, ни жеста, вместе со свитой поднялся на трибуну. Здесь, в непривычном месте, перед гастрономом, она маячила сиротливо и нелепо, но свита, неколебимая, твердая, уверенно растеклась по чинам вокруг центра - Пастыря-Комиссара.

  Пастырь щелкнул ногтем по микрофону, треском отозвался город. Все, все стояли теперь в колоннах Гражданской Обороны, в защитных комплектах, с лопатами в руках и противогазами на лицах.