Weekend

— Кто ставит номера?

— Я и мадемуазель Бертье, — ответил я, занимая стул напротив нее. — Вам нравится?

— Да. Чувствуется рука профессионалов. Почти все ваши девушки носят маски… почему?

— Все как в жизни, мисс Барт. Люди любят маски. Некоторые прирастают намертво, и мы рано или поздно свыкаемся с мыслью, что проведем в этой роли много лет …

— А вы любите маски, доктор?

Она смотрела на меня, легко наклоняя бокал то в одну, то в другую сторону. У нее были удивительные глаза: глубокого синего цвета, они напоминали нетронутые рукой человека арктические льды. Я видел в них что-то бесконечно чужое мне — и одновременно что-то знакомое и притягательное. Наверное, так выглядит родственная душа, которая прячется и не хочет, чтобы ее узнали. А, может, просто дразнит и хочет проверить на прочность: сможешь ли ты разгадать загадку?

— Не знаю, что до меня, мисс Барт, но вы, похоже, любите не только маски, но и спектакли.

Теодора улыбнулась и протянула мне пустой бокал, а потом кивнула на бутылку с вином.

— Пока мой бывший муж и мой деловой партнер выясняют отношения с криминальным авторитетом, мы могли бы выпить за знакомство, что скажете?

— Думаю, время у нас есть.

Я наполнил оба бокала (этого хватило для того, чтобы бутылка опустела, и бдительная официантка ее забрала), и Теодора пригубила свое вино.

— Теперь вы можете называть меня по имени, — сказала она.

Для традиционного поцелуя она не поднялась, но и на брудершафт мы не пили, а поэтому я решил, что можно оставить условности.

— Я очень рад. У вас замечательное имя.

— О вашем я могу сказать то же самое. Вивиан. — Она выдержала паузу и в очередной раз поболтала вино в бокале. — Так что это за таинственное развлечение, о котором говорят все вокруг? Мне любопытно.

— Сколько бы я ни рассказывал, лучше будет пойти и взглянуть.

— Чего мы ждем?

Во вторую половину клуба нас сопроводил Адам, и в его присутствии мы молчали — меня не покидало ощущение, что в этом молчании есть что-то неловкое.

— Мы уже пришли? — полюбопытствовала Теодора, когда мы остановились перед последней дверью.

— Почти, — ответил ей Адам. — Вам предстоит пройти еще несколько шагов, мисс Барт. Но с завязанными глазами. Таковы правила.

С этими словами он завязал глаза черной шелковой лентой сначала нашей гостье, а потом и мне.

— Вот и все. Теперь вам нужно войти и сделать ровно пять шагов. А потом вы вольны делать все, что хотите.

Петли двери — ее открыл кто-то изнутри, потому что Адам предварительно постучал — едва слышно скрипнули, я взял Теодору за руку, и мы дружно отмеряли пять шагов.

— Темнота, — констатировала она. — Наверное, новых гостей это приводит в замешательство, но любопытство рано или поздно пересиливает страх?

— Именно так.

— Ну что же. Если мы находимся в темноте, и нам не нужно смотреть друг другу в глаза, то мы можем поговорить откровенно?

Я уже набрал в легкие воздуха для того, чтобы ответить — хотя, сказать по правде, понятия не имел, что — но Теодора приложила ладонь к моим губам, заставляя замолчать. Ее кожа, в первую секунду показавшаяся мне не просто холодной, а ледяной, стала теплой, и пахла чем-то тонким и едва уловимым. Так пахнет горный цветок, появляющийся раз в несколько месяцев — расцветает глухой ночью и дарит миру ноты странного запаха, а наутро уже исчезает.

— Что ты ищешь? — спросила у меня Теодора.

Она провела пальцами по моему лицу — так, как это делает человек, пытаясь «узнать» кого-то в темноте на ощупь.

— Иногда мне кажется, что того, что я ищу, не существует.

— Для того чтобы так говорить, сначала ты должен назвать это своим именем. Так что же ты ищешь?

— Счастье.

Теодора легко потянула меня за ткань рубашки, делая знак наклониться. Теперь наши лица находились почти вплотную, а ее волосы касались моей щеки. И тогда я почувствовал это … ощущение, которому вряд ли подобрал бы название, но мог сказать совершенно точно: его я не испытывал еще ни разу. Я словно увидел себя со стороны стоящим перед открытой дверью, за которой хранилось все, к чему когда-либо стремился и о чем мечтал, но так и не получил. И все, что мне оставалось — сделать один небольшой шаг. И я уже начал чувствовать, как что-то меняется внутри меня, хотя этого шага еще не сделал.

— Счастье, от которого ты постоянно убегаешь, и которого так боишься? Ты просыпаешься, открываешь глаза и заранее знаешь, что этот день будет похож и на предыдущий, и на остальные прошедшие дни. И что завтра тебя ждет такой же день. Ты думаешь: «Ничего, скоро я умру, и тогда эта цепочка оборвется». Но, тем не менее, ты ищешь счастье. Ждешь, пока оно придет к тебе само?

— Я не знаю.

Она отстранилась, и я обнял ее за талию. В этом жесте не было ничего эротического — больше всего он напоминал жест отчаявшегося человека, который, испугавшись, хватается за появившуюся у него искру надежды. Что она сделала? Задала странный вопрос? Сказала странные вещи? Нет. Скорее, это я дал ей странный ответ. Но дело было не в ответе, а в том, что я заговорил об этом с совершенно чужой мне женщиной… с чужой женщиной, которая и вовсе не казалась мне чужой.

— Тогда как же ты его найдешь?

Не дожидаясь ответа, Теодора высвободилась из моих объятий и положила ладонь мне на лоб.

— Искать стоит только тогда, когда ты готов найти, — сказала она. — Подумай о том, готов ли ты найти то, что ищешь. И только потом отправляйся в путь.

Несколько секунд я лежал неподвижно, а потом открыл глаза, сел на кровати и огляделся. Кровать была моей, спальня — тоже. Жанна спала, тесно прижавшись ко мне, но почувствовав, что я уже не сплю, открыла глаза.

— Что с тобой? — спросила она сонно. — Ты плохо себя чувствуешь?

Я взял телефон и посмотрел на экран. Позднее воскресное утро — половина одиннадцатого. Несмотря на то, что так рано я обычно не вставал, спать мне не хотелось совсем.

— Ты объявил мне бойкот? — Жанна тоже села и положила руку мне на плечо. — Я серьезно. Ты хорошо себя чувствуешь?

— Скажи… в котором часу я вчера пришел?

— Ты шутишь!

— Нет, черт возьми. Я не помню ни минуты прошедшей ночи.

Жанна обреченно покачала головой. В свое оправдание я ничего сказать не мог, потому что действительно не помнил. Для меня вечер закончился разговором с Теодорой во второй половине клуба… о чем мы говорили? О счастье? Ну и тема для места, где люди и не разговаривают вовсе, а предпочитают заниматься делом.

— Что ты пил? — спросила она, стараясь говорить как можно более участливым тоном (с каменным выражением лица, которому позавидовал бы даже прокурор в суде, это вязалось плохо).

— Я выпил пару глотков вина.

— Тогда что ты курил?

Я отмахнулся от нее, встал и вял со стула халат.

— Ничего, разумеется. Жанна, тебе кажется, что это смешно?

— А ты видишь на моем лице улыбку? Что бы ты ни курил — а я знаю, что ты обожаешь всякую гадость — на этот раз ты превзошел сам себя. Потому что забыл даже тот момент, когда ты это делал!

— Так что было ночью?

Жанна сделала трагическое лицо и уронила голову на подушку.

— Хочется верить, что ты не смеешься надо мной. Ты пришел, как всегда, в начале шестого. Я уже спала, но проснулась. Я приготовила тебе чай, мы поговорили, а потом ты уснул.

— В начале шестого?! С каких это пор я прихожу в ночь с субботы на воскресенье так поздно? Обычно до утра остается Адам, а я возвращаюсь после полуночи!

— Вот уж не знаю, чем ты там занимался. И с кем. Наверное, твой разлюбезный Патрик в компании не менее разлюбезного художника крепко присели тебе на уши, а в тебе проснулся психоаналитик, и ты решил, что невежливо их перебивать.

Я потер висок — у меня болела голова. Может, все это мне приснилось? С какой минуты вообще начался этот сон? Может, мне приснился весь вчерашний день? Что на меня нашло, с каких пор я путаю реальность со сном?