Страница 46 из 48
Надо сказать, что это сообщение не было для меня неожиданностью. Мне и раньше не раз предлагали принять другой, более крупный корабль, но я под разными предлогами отказывался. Не хотелось расставаться с экипажем, людьми, которых хорошо знал, к которым привык. На этот раз отказываться от предложения счел уже неудобным.
— Ну что ж, раз есть решение, буду командовать новым кораблем, — ответил я.
К-1 — самый крупный в ту пору подводный корабль. Лодки этого типа мы в быту называли подводными крейсерами. Они были водоизмещением около 1500 тонн, имели сильное артиллерийское, торпедное и минное вооружение, скорость хода над водой у них значительно превышала скорость других подводных лодок.
На лодке новость встретили более чем сдержанно. Ребята при встрече опускали глаза. Я тоже чувствовал себя неловко. Но изменить что-нибудь было уже нельзя.
Шла передача старого и прием нового корабля.
Я целыми днями возился с актами и другими документами, стараясь делами, заботами заглушить в себе то чувство вины, которое испытывал, хотя, и отлично понимал, что в сущности никакой моей вины нет и что любой на моем месте, наверное, поступил бы так же.
Закончив бумажные дела, прежде чем начать подготовку к боевому походу на новом корабле, решил сходить последний раз на свою «малютку». Она в то время стояла у плавучей базы на ремонте. На пирсе мне встретился член Военного Совета контр-адмирал Николаев.
— А, товарищ Стариков! — обрадовался он, увидев меня. — Здравствуйте, здравствуйте! Как кстати. А у меня к вам разговор. Давайте-ка отойдем куда-нибудь на минутку, где ветер потише.
Мы отошли к пустой будке и встали с подветренной стороны.
— Так вот, — начал Николаев. — С вашим новым назначением началась целая история.
— Какая история? — изумился я.
Все дела, связанные с моим новым назначением, шли, как мне казалось, нормально.
— А история такая, — продолжал Николаев, не обращая внимания на мое удивление. — В Военный Совет поступила коллективная просьба с подводной лодки, которой вы командовали. Люди просят, чтобы их перевели на ваш новый корабль.
У меня отлегло от сердца, затеплилась надежда: может, так и сделают. Как было бы здорово! Но тут же подумал, что вряд ли Военный Совет разрешит разукомплектовать боевой корабль.
Николаев, видимо, догадался о моих мыслях и покачал головой:
— Нет, Военный Совет отклонил эту просьбу, к вам на новый корабль назначен только Смычков.
О Смычкове я знал, он сам просил меня об этом. Я, конечно, не возражал, но не знал, что он обратился в Военный Совет.
— Не хотелось с боевого корабля переводить опытного инженера-механика, но мы пошли на это, зная его строптивый характер. С новым командиром Смычков мог не сработаться. Мы решили отпустить его к вам.
— Ну что же, — сказал я. — И за Смычкова спасибо.
— Моряк-то он неплохой, — сказал Николаев.
— И моряк и специалист отличный, — подтвердил я.
Николаев хорошо знал Смычкова и его старую историю в училище. Знал он и о наших отношениях со Смычковым. Они были дружескими. Несмотря на то что Смычкову частенько и основательно доставалось от меня за его легкомыслие и чрезмерную любовь к свободе действий, он принимал это как должное и никогда не обижался. Совместная наша служба, за редкими исключениями, протекала без осложнений. Мы привыкли друг к другу. И я не удивился, когда Смычков, узнав о моем новом назначении, попросил меня взять его с собой.
Я еще раз поблагодарил Николаева и хотел уже идти, но он задержал меня.
— На большой корабль с желанием идете? — спросил он.
Мне показалось, что в его глазах мелькнула хитринка.
«Знает, а спрашивает еще!» — подумал я, но все же ответил:
— И да, и нет.
— «Да» — потому, что корабль гораздо больше старого, а «нет» — потому, что не хочется расставаться со старым экипажем? — спросил, улыбнувшись, Николаев.
— И с лодкой тоже, — добавил я.
Николаев улыбнулся, и опять его глаза хитровато сощурились.
А помните, с каким настроением вы шли на эту лодку?
Да, помню, — смеясь, ответил я. — Я тогда был не прав, но… и вы были не совсем правы, — не очень решительно сказал я.
Николаев рассмеялся.
Ну вот, видишь, я, хоть и не совсем, но все-таки был прав, а ты — нет!
Мы простились. Николаев пошел в штаб, а я на свою «малютку».
На лодку пришел в тот момент, когда на плавмастерской «Красный горн» играли общий сигнал к обеду.
Меня встретил Смычков. Он помог мне раздеться, и мы с ним спустились в кубрик плавбазы, где в тот момент размещался экипаж подводной лодки М-171. Меня ждали. Посредине кубрика стояли тщательно накрытые три больших корабельных стола, за которыми уже сидели матросы, одетые в чистое рабочее платье. Увидев нас, они встали. Я уже несколько дней не был на «малютке» и сейчас очень обрадовался встрече с товарищами. Здесь были все до одного. Я подошел к каждому и поздоровался за руку.
В кубрике стало шумно. Шли последние приготовления к обеду. Честно говоря, я и не подозревал, что наша встреча будет так хорошо организована. От этой торжественности и в то же время какой-то семейности, среди этих дорогих мне людей, мне стало непередаваемо хорошо. Сейчас, в один из редких моментов, не в деловой и не в боевой обстановке, я смотрел на них другими глазами, Постоянно до предела загруженные делами, мы, несмотря на то что в течение более чём четырех лет были вместе, по-настоящему-то и не знали друг друга. На войне о людях судят прежде всего по их боевым и деловым качествам. Слов нет, это очень много, это главное. Здесь выявляются основные качества человека. И все же, чтобы судить о человеческом характере, этого еще недостаточно. Я хорошо знал, на что способен в бою каждый из ребят, но если бы меня спросили о ком-нибудь, что это вообще за человек, что У него на душе, я бы, наверное, за несколькими исключениями, не смог сразу ответить. Я знал, что Лебедев прекрасный товарищ и отличный специалист. А он, кроме того, романтик, мужественный, очень скромный и чуткий человек. Намного превосходя коллег по мастерству, он никогда не старался подчеркнуть это. Глядя на него со стороны, никак нельзя было подумать, что этот человек страшен для врага. И вообще в Лебедеве сконцентрировались все самые лучшие качества советского бойца — выносливость, смелость, стойкость. С первых и до последних дней службы на флоте он очень тяжело переносил качку, но никогда, даже в самый сильный шторм, не отказывался от вахты. Он пережил огромное личное горе, немцы в Ржеве замучили его мать, все знали, как сильно он ее любил, но никто никогда не слышал от него слова жалобы.
Зубков, Иванов, Мартынов, Тюренков — все они сейчас, в этот выдавшийся среди войны свободный час, тоже выглядели как-то по-другому, Я совершил вместе с ними за два года больше двадцати боевых походов. Около пятисот глубинных бомб было сброшено на нас за это время, мы тринадцать раз успешно атаковали противника, всегда численно превосходящего нас, и не раз едва уходили от почти неминуемой гибели. Казалось бы, в этих условиях можно до конца изучить друг друга. Ведь ничто так сильно не роднит людей, как общая опасность. И все же в эту минуту я понял, что далеко не все знаю об этих ребятах. Каждый старался сказать мне что-нибудь хорошее, и в этом я улавливал какую-то особую душевность, которая, видимо, раскрывается только тогда, когда надолго прощаются большие друзья.
Приготовления к обеду закончились. Смычков, который на правах хозяина руководил торжеством, последний раз деловито осмотрел кубрик.
— Прошу к столу!
Это был большой семейный обед. Казалось, собрались родственники, чтобы проводить одного из членов семьи в дальнюю дорогу. Ребята были как-то особенно настроены, внимательны друг к другу, не было обычного грубоватого матросского юмора.
В конце обеда ко мне подошел Зубков.
— Товарищ командир, скажите на прощанье что-нибудь хорошее.
Я был взволнован такой обстановкой и не сразу нашел нужные слова. Много, очень много хотелось сказать им, но, как бывает в таких случаях, самые нужные, самые хорошие слова не шли, а обычные, казалось, не могли передать всей глубины моего чувства.