На боевом курсе

Из шестого отсека доложили, что мы коснулись какого-то тяжелого металлического предмета. Это могла быть либо неразорвавшаяся мина, либо борт какого-нибудь «покойника», потопленного другой подводной лодкой.

Не удивительно, что после удара разговоры в лодке мигом прекратились. Но как только мы ушли на глубину и изменили курс, удаляясь от опасного места, все облегченно вздохнули, и разговоры возобновились.

Решили к полному наступлению темноты закончить обед и всплыть для зарядки аккумуляторной батареи.

Мы со штурманом сидели за столом и обсуждали наш дальнейший план. Вдруг раздался голос помощника: «Командира в рубку!». Я стремглав кинулся в свой отсек, вбежал в центральный пост и одним прыжком оказался в рубке. Перископ был уже поднят.

Помощник радостно доложил: «Транспорт!.. С огнями!..»

Я прильнул к перископу и отдал приказание готовить аппараты к выстрелу. Было уже темно, но ровный, высокий заснеженный берег противника являлся хорошим фоном для транспорта, который «вынырнул» из-за мыса, неся на себе все отличительные огни. Одновременно с тем, как в поле зрения появился противник, опустив перископ и отдав приказание на руль, я быстро рассчитал боевой курс.

«Противник обнаружен на небольшой дистанции… Потеря каждой лишней секунды может привести к неудаче», — думал я, нетерпеливо ожидая, когда рулевой положит лодку на указанный курс. Заметив, что лодка неустойчиво держит диферент из-за того, что люди разбегались по боевым постам, я приказал прекратить движение в лодке и объявил, что атаковать будем силами одной вахты. Из отсека доложили, — аппарат заело — не открывается передняя крышка. Я приказал быстро ликвидировать задержку. Снова поднят перископ. Внешняя обстановка меня несколько успокоила: транспорт оказался танкером среднего водоизмещения и, как ни в чем не бывало, шел прежним курсом.

Убедившись, что в запасе еще есть время, предложил помощнику посмотреть на цель.

— Какой нахал, идет при полной иллюминации. Дадим ему перцу, товарищ командир, чтобы научился ходить, как положено в военное время, — проговорил Щекин и отошел от перископа.

Пока наблюдал Щекин, пеленг изменился только на пять градусов, и мы, боясь обнаружить себя, опустили перископ. Получив все доклады, я снова поднял перископ и, убедившись, что все идет нормально, передал:

— Аппарат!

Как многократное эхо пронеслась эта команда. Каждый, находившийся в центральном посту, считал своим долгом повторять эти команды.

— Пли! — снова крикнул я, и торпеда с ревом выскользнула из аппарата.

«След нормальный», — радостно подумал я, когда увидел в поле зрения перископа белую тонкую струю, рассекающую темную штилевую поверхность моря.

— Погружаться на глубину.

Все обошлось хорошо. Лодка погружалась. Теперь все с замиранием сердца ждали взрыва. Глядя на часы, я отсчитывал секунды, и течение их казалось вечностью. Стрелка секундомера заканчивала круг, проходила минута, а взрыва еще не слышно.

«Вот проклятие, — подумал я, — неужели промазали?.» — и от одной этой мысли по телу прошел озноб. Но торпеда, оказывается, еще шла, и взрыв ее был услышан только на десятой секунде второй минуты. Мы со Щекиным чуть не подпрыгнули от радости и тут же решили всплывать под перископ. Просчет во времени объяснялся просто: дистанция оказалась несколько больше той, которую можно было определить в темноте, на глаз. Однако ошибка в дистанции не могла повлиять на точность выстрела, так как все остальные элементы стрельбы были рассчитаны правильно. Через полторы минуты, тщательно просмотрев горизонт в направлении атаки и не обнаружив танкера, я уступил место Щекину. Он долго и старательно смотрел в перископ, но, кроме ровною, далеко тянувшегося и резко выделяющегося снежной белизной берега, тоже ничего не увидел.

— Чистая работа, товарищ командир, — сказал он. Я крепко пожал ему руку и сказал;

— Это благодаря вашей бдительности.

Щекин молча улыбнулся.

При моем появлении торпедисты Иванов и Матяж встали и, переминаясь с ноги на ногу, молча смотрели то на меня, то друг на друга, как бы ожидая, кто первый начнет разговор. Иванов держал в одной руке бутылку с жидкостью, другую вытирал о ватные брюки, иногда посматривая на злополучный аппарат, заклинившийся в момент атаки. Матяж виновато теребил полу своего ватника. Я первым нарушил неловкое молчание, спросив Иванова, что случилось с аппаратом.

Выяснилось, что приготавливая к раздаче обед, торпедисты разложили «камбузную технику» по всему отсеку и, когда внезапно поступила команда, они не успели сразу собрать все это хозяйство. При открывании передней крышки первого аппарата у них заело тягу. Рычаги тяги уперлись во что-то твердое и дальше не пошли. Торпедисты быстро нашли и устранили причину неполадки, приготовили аппарат к выстрелу и заняли места для выполнения команды «пли». Им можно было сделать скидку, учитывая, что молниеносная атака застала их в такой момент, когда действительно трудно в несколько секунд полностью подготовить отсек. Но все же я сделал им строгое внушение.

— Этого больше не повторится, все будет работать, как часы, — твердо заявил Иванов за себя и за Матяжа.

Я снова вернулся в центральный пост.

— Что будем делать дальше? — спросил Щекин.

— Сейчас пойдем на зарядку, дадим людям немного отдохнуть и донесем командованию, а оно решит, что нам делать.

— Боцман Хвалов выражает неудовольствие, — деланно серьезным тоном обратился ко мне Смычков.

— В чем дело? — спросил я Хвалова, который стоял на горизонтальных рулях. Хвалов, повернувшись ко мне, засмеялся и сказал, что он даже не успел, соскочив с койки, надеть сапоги, как противник уже был потоплен.

— Так чем же вы недовольны? — удивился я.

— Да как же, в атаку-то выходил Федосов, а не я…

— А ты спи больше, тогда, может быть, и надобность в тебе отпадет, — шутливо поддел его Тюренков.

Все засмеялись.

— Товарищ командир, обед на столе, — доложил мичман Иванов.

Я дал указания вахтенному офицеру и поспешил к столу. Обед прошел оживленно, празднично. Все радовались, что сегодня, в наш великий праздник, в день Сталинской Конституции, мы могли сделать подарок Родине и доложить командованию о боевом успехе. Смычков подсчитал даже, исходя из данных, одному ему известных, что сообщение о нашем боевом успехе придет в Москву сегодня, не позже двадцати четырех часов.

Из центрального поста поступил доклад.

— Пришли в точку всплытия.

Всплыли. Кромешная тьма. Небо, сплошь покрытое густыми облаками, казалось маленьким выпуклым сводом, края которого сливались с горизонтом где-то совсем близко от нас. Видимость была не более полукабельтова. С юго-запада дул порывистый ветер.

— Неважный признак, — сказал я Щекину, который тоже поднялся на мостик. — Мне кажется, шторм надвигается…

— Пожалуй, вы правы. Опять гирокомпас хандрить будет, — ответил он и, облокотившись на козырек ограждения рубки, о чем-то задумался.

Снизу доложили о готовности механизмов к запуску. «Аркашка», как любили мотористы называть свой механизм, «чихнул» несколько раз и быстро заработал. Затем снизил ритм работы, забрал данные ему обороты и толкнул лодку вперед. Через час мы получили радиограмму командования с приказанием возвращаться в базу и легли на новый курс, увеличив ход. Ожидая штормовую погоду, мы хотели как можно дальше оторваться от берегов противника.

Наш прогноз оправдался. Ветер, заметно усиливаясь, разгонял волну. Тонкие, сначала едва заметные полосы пены собирались вокруг лодки и, точно белые кружева, тянулись вдоль корпуса по ватерлинии. С мостика отчетливо слышалось, как волны, набегая на борт, сильно ударяли в надстройку, разбиваясь в пыль; резкий порыв ветра относил эту водяную пыль в сторону. Холодные соленые брызги все чаще и чаще залетали на мостик и горохом рассыпались по одежде. Я отдал приказание, чтобы заступающая на мостик вахта одевалась по-штормовому.

Несмотря на изрядный шторм и качку, настроение у всех было приподнятое. Никто не собирался спать. За ужином слышался веселый смех и шутки. Тон задавали старшие либо по званию, либо по сроку службы.