Страница 9 из 65
— Я тебя умоляю, — сказала Дэйзи. — Не пытайся разыгрывать из себя героя потому, что ты назвал вымышленное имя и защитил нашу честь. Во-первых, ты нарушил закон, ведь уже есть «послужной список». Верно?
— Неужели нарушил? — Его удивление показалось искренним. — Ну да ладно, что об этом говорить. Мистер Пината вряд ли меня выдаст. Он джентльмен.
Дэйзи без труда могла себе представить, как ее отец определяет джентльмена: это тот, кто только что помог ему избежать тюрьмы. Она мысленно представила себе этого Пинату: сморщенный от старости человек с маленькими глазками, пропахший тюрьмами и насквозь продажный.
— Когда я объяснил мистеру Пинате свою ситуацию, он был так добр, что тут же оплатил мой штраф. Поскольку он немного приболел, он не на службе, и я, естественно, должен оставаться у него в конторе, пока не смогу собрать деньги, чтобы вернуть ему долг. Штраф двести долларов. Я признал себя виновным, чтобы побыстрее со всем этим покончить. Нет никакого смысла приезжать сюда еще раз из Лос-Анджелеса только для того…
— Ты живешь в Лос-Анджелесе?
— Да. Мы… Я переехал туда на прошлой неделе. Я подумал, что замечательно быть поближе к тебе, Дэйзи, детка. Кроме того, в Далласе мне не слишком подходил климат.
О том, что он жил в Далласе, она услышала впервые. Его последний адрес, записанный у нее, был: Топека, штат Канзас. Даллас, Топека, Торонто, Детройт, Сент-Луис, Монреаль — для Дэйзи они были лишь названиями, но она знала, что ее отец жил во всех этих городах, ходил по улицам и искал что-то, всегда оказывавшееся на несколько сотен километров дальше.
— Дэйзи, ты ведь сможешь достать денег? Я дал Пинате честное слово.
— Смогу.
— А когда? Дело в том, что я сильно тороплюсь. Я должен вернуться обратно в Лос-Анджелес. Меня там кое-кто ждет, а, как ты сама понимаешь, покинуть офис Пинаты до того, как будут уплачены деньги, я не могу.
— Я приеду прямо сейчас.
Дэйзи очень хорошо могла себе представить, как он ждет ее в кабинете этого Пинаты, пленник, а вовсе не свободный человек. Он лишь менял время от времени свои тюрьмы и тюремщиков, как менял города и людей, не осознавая, что всегда будет находиться в зависимости от них.
— Где его контора?
Она услышала его вопрос: «Где все-таки мы находимся?», а затем голос самого Пинаты, неожиданно молодой и приятный, удивительно свежий для старика, растратившего свою жизнь на визиты в тюрьмы. Он внятно объяснил, как к ним проехать.
Отец повторил все это в трубку, и Дэйзи сказала:
— Я знаю это место. Приеду минут через тридцать.
— Ах, Дэйзи, детка, какая ты хорошая девочка, как ты любишь своего папочку.
— Да, да, — пробормотала она устало.
Филдинг положил трубку и повернулся к Пинате, который сидел за столом и писал письмо сыну Джонни. Мальчику исполнилось десять лет, он жил с матерью в Новом Орлеане, и Пината виделся с ним лишь один месяц в году, но регулярно, каждую неделю, посылал ему письма.
Не поднимая головы, Пината спросил:
— Ну что? Она приедет?
— Конечно, приедет. Немедленно. Я же говорил, что так и будет. Верно?
— Я не всегда верю тому, что говорят люди вроде вас.
— Я мог бы обидеться на ваши слова, но не стану. У меня прекрасное настроение.
— Еще бы. После того как вы прикончили бутылку моего виски.
— Я ведь называл вас джентльменом? Разве вы не слышали, как я говорил Дэйзи, что вы джентльмен?
— Ну и что?
— А то, что ни один джентльмен не пожалеет глотка виски для такого же джентльмена, если тот оказался в беде. Это одна из норм цивилизованного общества.
— Неужели?
Пината закончил письмо: «Джонни, будь хорошим мальчиком, не забывай мне писать. Вкладываю пять долларов, чтобы ты купил маме и младшей сестренке подарки к Валентинову дню. С любовью, твой папа».
Он положил письмо в конверт и заклеил. У него всегда появлялось ощущение боли и одиночества, когда он писал сыну. Джонни был единственным родным человеком, которого он знал. В эти моменты Пинату захлестывала ненависть к окружающему миру. По крайней мере к тому, что было рядом. В данный момент гнев его сосредоточился на Филдинге. Он наклеил марку и сказал:
— Фостер ты обычный тунеядец.
— Я Филдинг, если вы не возражаете.
— Фостер, Филдинг, Смит, все равно тунеядец.
— Мне очень не везло.
— Я думаю, что за каждый грамм своего невезения ты исхитрился свалить по килограмму на других. На миссис Харкер, к примеру.
— Это неправда. Я не доставлял ей никаких неприятностей. Что вы! Я никогда не просил у нее денег, лишь в самом безвыходном положении. К тому же она вполне может себе позволить помогать мне. Она очень удачно вышла замуж — уж миссис Филдинг об этом позаботилась. Что же страшного, если и мне время от времени перепадает от нее кусочек? Когда вам самому придется непосредственно столкнуться…
— Ну хватит, — сказал Пината. — Не надо подробностей… Ты меня утомил.
Губы Филдинга надулись, словно последние слова ужалили его. Он не слишком возражал против того, чтобы его называли «тунеядцем», поскольку в этом была своя правда, но чтобы он мог утомить…
— Если бы я знал, что вы обо мне так думаете, — начал он с достоинством, — я бы не притронулся к вашему виски.
— Ну как же!
— Между прочим, сорт был неважный. В нормальных условиях я бы никогда не опустился до того, чтобы пить такое, но в ситуации стресса…
Пината откинул голову и захохотал. Филдинг, вовсе не желавший выглядеть забавным, смотрел на него с обидой. Но смех был настолько заразителен, что вскоре он присоединился к своему обидчику. Так они и смеялись посреди обшарпанного, с дождевыми подтеками на потолке и стенах кабинетика, немолодой мужчина в порванной рубашке, с засохшей коркой крови на лице и молодой человек с коротко остриженными волосами, в аккуратном темном костюме. Он выглядел так, словно специализировался на ценных бумагах в солидном банке, а не зарабатывал на освобождении под залог.
Наконец Филдинг сказал, утирая выступившие слезы:
— Ах, до чего же я люблю от души смеяться. Сразу проходят все заскоки, и мозги прочищаются. Хорош же я был, если полез в бутылку из-за пары пустяковых слов. А вы, вы с чего так неожиданно разгневались?
Пината бросил быстрый взгляд на письмо, лежавшее на столе.
— Да так. Ни из-за чего.
— Вы тоже подвержены резким переменам в настроении?
— Подвержен.
— Вы латиноамериканец или мексиканец?
— Не знаю. Мои родители исчезли, не дождавшись того дня, когда я смог бы задать им этот вопрос. Так что, может, я китаец.
— Это довольно забавно, не знать, кто ты.
— Я знаю, кто я, — произнес Пината достаточно отчетливо. — Я просто не знаю, кто были они.
— Да, да. Я вас понял. Очень мудро. Возьмите, к примеру, меня. Все наоборот. Я все знаю о дедушках и прадедушках, дядях и тетях, братьях и сестрах, обо всей нашей чертовой кодле. И мне кажется, что я несколько потерялся в этой кутерьме. Бывшая жена непрестанно долбила меня, обвиняя в отсутствии собственного я, будто оно похоже на шляпу или пару перчаток, которые я по небрежности потерял или засунул куда-нибудь в другое место. — Филдинг замолчал, затем, прищурившись, спросил: — А что случилось с ее мужем?
— Чьим?
— Официантки. Ниты.
— Он все еще в тюрьме, — ответил Пината.
— Мне кажется, ей следовало бы внести за него залог. Кто старое помянет…
— Может быть, она предпочитает, чтобы он оставался именно там.
— Скажите, мистер Пината, у вас случайно не найдется еще бутылочки? Это дешевое виски действует так недолго.
— Вам бы лучше было сначала почиститься, пока ваша дочь не приехала.
— Дэйзи видела меня в ситуациях и похуже…
— Не сомневаюсь. Так почему бы вам не удивить ее на этот раз? Где ваш галстук?
Филдинг поднес руку к воротнику рубашки.
— Наверное, я его где-то потерял. Может, в полицейском участке.
— Ну что же. Здесь есть лишний, — сказал Пината, вытаскивая синий в полоску галстук из ящика стола. — Один из моих клиентов пытался на нем повеситься, так что мне пришлось его забрать. Прошу.