Страница 19 из 65
В отличие от сторожки часовня была разукрашена яркой мексиканской плиткой, из открытых дверей громко и весело лилась органная музыка. В глубине виднелся органист. Чувствовалось, что он играет исключительно для себя. Похоже, отпевание только что завершилось и он задержался, чтобы немного поупражняться или отогнать стойкую череду призраков.
В воздухе чувствовались сгущающиеся сумерки, подступающий туман. Дэйзи застегнула свой жакет на все пуговицы, натянула на руки белые перчатки. Это были очень красивые перчатки из нейлона и льна, но сейчас ей казалось, что такие же перчатки на руках у тех, кто несет гроб с телом покойника. Она немедленно сорвала бы их и запихала в сумочку, если бы не боялась, что Пината заметит ее жест и даст ему свое объяснение. Он слишком быстро и уверенно объяснял все увиденное, и по крайней мере в одном случае неверно. У нее мелькнула мысль, что она не знает никого по имени Хуанита, только героиню старой песни, которую они пели в детстве, — «Нита, Хуанита, спроси свое сердце, нужно ли нам расставаться».
Она стала напевать ее про себя, не осознавая, что поет ее без слов вслух. Пината прислушался и, узнав мелодию, задал себе вопрос, почему она так его растревожила. В ней были какие-то слова. Да. «Нита, Хуанита, спроси свое сердце, нужно ли нам расставаться»… Вот оно. Так звали официантку в кафе «Велада», которую Филдинг «спасал» от собственного мужа. Конечно, это могло быть и, возможно, было простейшим совпадением. Но если даже это не было совпадением и Нита Донелли и Хуанита Гарсиа была одной и той же женщиной, это значило всего-навсего: она развелась с Гарсиа и вышла замуж за Донелли. Она была из тех женщин, кто всегда ищет работу в местах вроде «Велады», а Филдинг частенько посещал такого рода заведения. Ничего удивительного, что дорожки их пересеклись. Что же касается стычки с мужем женщины, то Филдинг наверняка ее не планировал. Он сообщил полиции после своего ареста, что никогда не видел ее раньше, обычная женщина в расстроенных чувствах, которой он пришел на помощь исключительно из глубокого уважения, испытываемого к представительницам прекрасного пола. Это было как раз то, на что Филдинга вполне хватало под воздействием винных паров.
Они подъехали к развилке дорог, на самом верху плоского холма, служившего местом для кладбища, Пината затормозил и повернулся к Дэйзи:
— Есть какие-нибудь новости от вашего отца?
— Нет. Нам нужно повернуть направо прямо здесь. Мы едем в западную часть кладбища.
— Та официантка, из-за которой ваш отец ввязался в драку, ее звали Нита. Вполне возможно, ее полное имя Хуанита.
— Я знаю. Мне сказал об этом отец, когда звонил и просил денег. Еще он сказал, что не знал ее раньше. Молодая симпатичная женщина с нелегкой жизнью. Вот и все. Вы ему не верите?
— Почему не верю? Верю.
— Так что же тогда?
— Так, ничего. — Пината пожал плечами. — Просто подумал, что лучше об этом сказать вам.
— Ну какой он все-таки дурак, — в голосе ее звучало не только осуждение, но и мягкая грусть и печаль. — Неужели он так никогда и не поймет, что невозможно войти в убогую кафешку, подцепить там официантку и обойтись без скандала? Его ведь могли искалечить и даже убить.
— Да нет. Он крепкий мужик.
— Крепкий? Мой отец? — Она покачала головой. — Если бы это было так на самом деле. Он как кисель.
— Мой опыт подсказывает, что такого рода люди могут быть очень крепкими. Все зависит от возраста.
Она сменила тему разговора, показав рукой за окно:
— Вон там у утеса стоит смоковница. Отсюда можно увидеть ее верхушку. Это самый выдающийся экземпляр — крупнейший в нашем полушарии. Так говорит Джим, он фотографировал это дерево десятки раз.
Пината завел мотор и поехал дальше, стараясь придерживаться установленной здесь скорости — двадцать километров в час, хотя больше всего ему хотелось на полном ходу проскочить это проклятое место, послав к черту «Дэйзи, детку» и ее дерево. Подстриженные газоны, разрастающиеся во все стороны деревья и кустарники слишком уж не соответствовали тому, что было под ними. «Кладбище должно походить не на парк, — подумал он, — а скорее на пустыню: только серые и коричневые краски, камень и песок и только кактусы, которые выглядят живыми лишь раз в году, в период цветения».
Большинство посетителей уже ушли. Молодая женщина в черном поправляла букет гладиолусов у бронзовой таблички с именем покойника, двое ее детей в футболках и джинсах играли в прятки между могил и склепов. Метрах в ста от нее четверо рабочих в комбинезонах забрасывали землей недавно выкопанную могилу. Зеленое покрывало, которое должно было имитировать траву, было откинуто в сторону от обнажившейся в почве разверстой раны, и землекопы без устали вонзали в землю лопаты. Седовласый старик сидел на стоящей рядом скамейке и смотрел на то, как падает земля, погруженный в глубокую скорбь.
— Я рада, что вы поехали со мной, — неожиданно сказала ему Дэйзи. — Если бы я была одна, то обязательно бы перепугалась или впала в тоску.
— Но почему? Вы ведь бывали здесь и раньше.
— Визиты сюда никогда не производили на меня особого впечатления. Когда я приезжала сюда с Джимом и мамой, это напоминало скорее участие в торжественном обряде, ритуале, который для меня совершенно ничего не значил. Да и не мог ничего значить. Ведь я никогда в жизни не встречала ни двоюродную сестру мамы, ни родителей Джима. Люди не могут восприниматься мертвыми, если вы не видели их живыми. Все это казалось ненастоящим: цветы, слезы, молитвы.
— Какие слезы?
— Моя мать плачет очень легко.
— Даже над двоюродной сестрой, дальней родственницей, умершей так давно, что вы ее даже не встречали?
Дэйзи наклонилась вперед со вздохом, трудно сказать, был ли это вздох нетерпения или тревоги.
— Они воспитывались вместе в детстве, в Денвере. Ну и, кроме того, я думаю, что плакала она вовсе не о ней. Это были слезы по прошедшей жизни в целом. Слезы по прошлому.
— Вас специально приглашали на эти экскурсии мать и муж?
— Зачем? И какое отношение это имеет к происходящему сейчас?
— Да так. Я просто спросил.
— Меня приглашали. Джим считал, что мне подобает сопровождать его, а маме было удобно опираться на меня, хотя она не так уж часто это делала. И мне, пожалуй, было приятно — чувствовать себя достаточно сильной, по крайней мере кто-то мог на меня опереться, особенно моя мать.
— А где похоронены родители Джима?
— На западном участке.
— Где-нибудь поблизости от того места, куда мы направляемся?
— Нет.
— Вы говорили, что ваш муж часто фотографировал смоковницу?
— Да.
— А вы при этом присутствовали?
— Да.
Они подъезжали к утесу, шум камней под колесами напоминал рев ветра, налетающего время от времени на далекий лес. Камни загрохотали еще громче, и они увидели смоковницу, огромную зеленую крону, ширина которой была равна двум ее высотам. Глянцевые, с кожистой поверхностью листья с обратной стороны отсвечивали коричневым цветом, словно они, как замок и железные ворота входа, были тоже тронуты ржавчиной на морском воздухе. Ствол и большие ветви напоминали мраморно-серые фигуры человекообразных существ, неразрывно сплетенных в любовном экстазе. Под самим деревом могил не было, поскольку отдельные его корни вылезли из-под земли наружу. Памятники начинались в стороне от него, здесь были все возможные формы и размеры, треугольники и четырехугольники, кресты и колонны, полированные и неполированные, серые, белые, черные, розовые, но только один из них полностью соответствовал тому описанию, которое дала Дэйзи.
Пината увидел его, как только вылез из машины. Это был грубо отделанный, серого камня крест примерно в полтора метра высотой.
Увидела его и Дэйзи. На лице ее отразилась смесь удивления и ужаса:
— Он здесь. Он — настоящий.
Он был удивлен куда меньше. Похоже, все, что ей приснилось, было настоящим. Он бросил быстрый взгляд на край утеса, как будто оттуда вот-вот должна была выскочить и начать выть собака по имени Принц.