Копье милосердия

— Был я и в приделе Неопалимой Купины в Преображенском храме, — продолжил свои «сказки» Василий. — Там в мраморный камень вделаны два камня великих, что опалила Неопалимая Купина. А входят люди в тот храм в великой чистоте, сняв свои ризы и постирав, или в новых ризах. Придя к церковным дверям, сапоги нужно снять с себя, а ноги вымыть и босыми пойти или в суконных чулках; а в кожаных входить нельзя. Если забудешь и не исполнишь этот обряд, войдешь в храм обутым, то наложат на тебя епитимью — четыре года босым ходить. На гору Синайскую восходил. Трудное занятие… Четырнадцать тыщ ступеней, и все каменные; с непривычки пока дойдешь, обратно вернуться нету сил. В Иордане купался… нырнул. Но дна не достал. Говорят, что глубина там будет около четырех сажен. В монастыре Синайском был. Водятся там птицы рябы, что куры наши, таковы велики. Те птицы послал Бог с небес израильтянам, когда они жили в Синайской пустыне сорок лет…

Изрядно нагрузившиеся спиртными напитками и разомлевшие от сытной еды купцы внимали рассказу Василия больше из вежливости и благопристойности, потому что эти «сказки» они уже слышали не единожды. Но вскоре Позняков устал и умолк, чтобы испить ковш квасу, и купцы сразу же переключились на тему, более близкую и злободневную для торгового люда.

— Дорофей Смольнянин просит поручительства по долгу, — озабоченно сказал Иван Михайлович. — Отсрочку ему дали на три года, теперь дело за мной… ежели соглашусь.

— А много ли он задолжал? — спросил Юрий Грек.

— Много. Семь тыщ целковых.

— Ух ты! — разом выдохнули купцы.

— Вот и я об этом… — Мишенин сокрушенно покачал головой. — Большие деньги… Однако же Дорофей всегда берег свою честь, поэтому сомневаться в нем не могу[2].

— Не надо было ему связываться с иудиным племенем, — с осуждением сказал Федот Погорелов. — Вместо того чтобы вести дела с купцом аглицким Джеромом Горсеем, Дорофей покусился на посулы берестейского купца Мордка. Вы знаете его, он в Литве дела ведет. Мордко обещался доставить в Москву медь и серебро и потребовал задаток. Дорофей, добрая душа, поверил ему, а обоз возьми и пропади. Мордко на колени падал, клялся, что лихие люди нападение учинили, металл и лошадей забрали, охрану и возчиков порубили, а его, раздев до исподнего, отпустили посреди заснеженного поля и начали ради жестокой забавы упражняться в стрельбе из лука по живой мишени. «Бог меня спас», — плакался Мордко. Будто бы сбежал он — сиганул в ярок и вскоре нашел зимовье, где обогрелся, нашел кое-какую одежонку и вышел на ям*. Но кто ж ему поверит? Тати в живых свидетелей не оставляют. Правда, Мордко мужик молодой, сильный, выносливый, все могло быть…

— Да-а, Дорофею не позавидуешь… — сказал купец из гостиной сотни Никита Кожемякин, свояк Трифона. — Брал бы пример с Григория Шорина. Он ходит в Англию через Архангельск самолично. Осенью привез девять половинок сукна, двести пятьдесят аршин* атласу, пятьдесят аршин красного бархата, золото, пряденое в мишуру, красную медь в досках и сто тыщ иголок. А на втором коче* двадцать медных колоколов и полтыщи стоп писчей бумаги.

— Откуда знашь? — заинтересованно спросил кто-то из купцов.

— Так ведь я с ним в доле, — расплылся в довольной улыбке Никита.

Купцы дружно закивали, тем самым отдав должное предприимчивости товарища. Один из них поинтересовался:

— А какой товар в Англию везли?

— То, что всегда: лен, пеньку, мед, воск, сало топленое, клей, рыбу, икру, а также юфть и весла.

— После праздников пойду к персам… — Степан Твердиков припал к кружке с холодным пивом и выпил до дна, не переводя дух. — Ух! Забористо… — погладил себя по круглому животу. — Повезу пищали*, топоры, ножи, моржовую кость и слюду. Там эти товары в цене. Кто хочет, приглашаю в кумпанство.

— А обратно што? — склонился к нему Никита, у которого после слов Степана загорелись глаза.

Трифон неодобрительно крякнул. Никита имел склонность к авантюрам — водил свои караваны в самые опасные места. Да, видно, ангел-хранитель у него сильный; из всех передряг Никита выходил без единой царапины и никогда не терял товар.

— Это как сговоримся с тамошним торговым людом. Хочу выменять на свой товар камку, атлас, бязь. Ковры нонче у нас в цене. Пряности разныя, каменья драгоценные, ладан, москательных товаров надыть приобрести. Ну и, понятное дело, монет золотых и серебряных. Этот товар никогда не протухнет и не сгниет… — Степан ухмыльнулся. — Товар не объемистый, так что ватага выйдет небольшая, с ней легче будет управиться. Охрану дополнительную придется нанять — своих не хватит.

— Опасное дело… — заметил Иван Михайлович. — Ну да Бог в помощь.

В горницу вошла жена Трифона. Поклонившись обществу, она сказала:

— Приглашаем за стол. Милости просим…

Купцы дружно потянулись вслед за Иваном Михайловичем, который одет был, словно какой-нибудь боярин: полукафтанье из парчи, с золотыми пуговицами и козырем*, льняная рубаха расшита золотыми нитями и украшена жемчугом, на ногах красные сафьяновые сапоги, на руках золотые перстни с драгоценными каменьями… Да и остальные были одеты ярко и богато в одежды из фландрского сукна, венецианского бархата, атласа и тафты. Некоторые щеголяли в расшитых серебряными нитями и бисером тафьях — тюбетейках. Моду на них ввел царь; даже в церкви ни он, ни его приближенные не снимали этот головной убор.

Праздничное застолье закончилось далеко за полночь. Понятное дело, никто даже не заикнулся о том, что надо бы ехать домой. Белые горницы у Коробейниковых просторны, всем места хватило; правда, постелили прямо на дощатом полу, укрыв его звериными шкурами. Уснули все дружно, даже молодые. За слюдяными окнами поскрипывал морозец, но в доме было тепло — Трифон недавно обзавелся новинкой, соорудил три каменные муравленые печи. Это было дорогое удовольствие, особенно изразцы, но расходы себя оправдали — в любые холода хватало трех связок поленьев, чтобы обогреть не только хозяйскую половину дома, но и службы.

Трифон проснулся, как обычно, с первыми петухами. Все еще спали, даже дворня. На удивление, сна не было ни в одном глазу, хотя поспал он всего ничего, а идти по своим торговым делам не намеревался.

Третий день Святок получался одним из самых веселых и интересных: люди солидные катались на санях, посещали праздничные ярмарки, просто гуляли и веселились. По городу ходили толпы ряженых, на площадях затевали свои представления скоморохи, а молодежь строила снежные городки, чтобы потом их разрушить, взяв приступом, устраивала кулачные бои и вообще дурачилась от души, потому как на время рождественских праздников для них не существовало никаких запретов.

Купец накинул на плечи шубейку, вышел во двор, сладко потянулся и с удовольствием осмотрел свои хоромы. Они были новыми; Коробейников поставил их всего пять лет назад. Дом стоял в глубине двора, его окружал большой сад. Позади сада находился огород. На подворье располагались три просторных погреба, два ледника, конюшня на два десятка лошадей и большая людская изба, где жили конюхи, садовник, повар и другие слуги. Подворье было огорожено высоким дощатым забором с широкими воротами, оборудованными кровелькой, вереи и полотнища которых украшала затейливая резьба и узоры из гвоздей с фигурными шляпками.

Дом состоял из нескольких срубов, пристроенных один к другому. Срубы стояли на высоких подклетях — нижних помещениях, где располагались разные хозяйственные службы. Жилые комнаты с сенями и переходами располагались на втором этаже, куда вела затейливо украшенная лестница. Сени служили открытой парадной террасой, где в летнее время принимали гостей, а над жилыми комнатами — на втором этаже — располагались терема и светлицы для женской половины.

Не удержался Трифон и от постройки двух модных повалуш — высоких башенок в три этажа, внутренние помещения которых украсил росписью. Кровли (они стояли над всеми помещениями, даже над рундуком) были шатровыми, а на самом высоком шатре вертелся флюгер — кованый петушок. Причелины* дома, полотенца*, наличники окон и ставни украшала резьба.

2

В вопросах чести русские были весьма щепетильны. Она была неотделима от жизни человека, его имени и звания. Уже в средние века закон разделял понятия непредвиденных обстоятельств и злого умысла. Судебник Ивана III (1497 г.) позволял купцу, впавшему в несостоятельность в результате несчастного случая, платить займодавцу основную сумму долга без процентов. Тот же закон обрекал нерадивого торговца на холопство, если он долг свой пропьет или каким либо иным безумием погубит свой товар.