Страница 2 из 3
В России торжество бюрократизма начинается для нас с Петра I, с того знаменитого переворота, к числу поклонников которого принадлежат именно наши противники! Они в наивности своей и не подозревают, что поклонение Петру есть поклонение тому самому началу, на которое они теперь, с такою простодушною яростью, нападают! Они, издеваясь над толками славянофилов о народности, над их уважением к «потерянным основам народной жизни, которых надобно искать в мирской сходке», не понимают или не хотят понять, что издеваются над тем, в чем именно и хранится упорная народная органическая сущность, – та сущность, которая одна в состоянии сдерживать преобладание бюрократизма, в чем спасается свобода народной жизни! Когда настал Петровский переворот, дворянство приняло его сторону, – а на стороне органической, хотя и утесненной жизни, на стороне прав народной личности, ее бытовой и духовной самостоятельности и своеобычности, – стоял один, бедный и крепче чем когда-либо закрепощенный великим преобразователем, простой народ. Конечно, и в дворянском классе почти вслед за реформой начали раздаваться отдельные, одиночные голоса (преимущественно в науке и литературе) за свободу народной жизни и ее развития; затем стала возникать та работа народного самосознания, которая в наше время и в нашем обществе выразилась в славянофильстве; но наши либералы-поклонники Петровского переворота – они-то именно и являлись всегда ожесточенными противниками славянофилов, то есть противниками противников петровского насилия и водворенного им преобладания государственного начала над жизнью.
Любопытнее всего то, что для этих либералов бюрократия начинается, по-видимому, уже в позднейшее время, именно с освобождения крестьян и наделения их землею! «Славнейшее доселе время русской исторической жизни» автор статьи «Современной Летописи» видит именно в 70-летнем периоде существования дворянской грамоты – ни больше, ни меньше. В чем же полагает он эту славу, которой, по его мнению, ничего подобного не представляют остальные 930 лет исторического бытия России? В успехах русского оружия, с одной стороны, в бесправности, в безгласности, в крепостном рабстве десятков миллионов народа – с другой? Или в доблестных деяниях того сословия, которому дан был этот «великолепный памятник» законодательства, о нем же с такою любовью говорит автор? Но в чем же выразились эти доблестные деяния, – кроме известной патриотической готовности жертвовать жизнью и достоянием за государство, ввиду внешней опасности, и отдать даже десятого человека из крепостных крестьян в рекруты? Как воспользовалось это сословие великолепным памятником законодательства, чтобы ослаблять вторжение бюрократического начала в жизнь и положить преграды стремлению иностранцев обезнародить, очужеземить русское общество, нравственно и духовно, лишить его нравственной и духовной связи с народностью, одним словом, отнять у него то, в чем только и заключается органическая единственная жизненная самостоятельная сила? Не они ли сами усердно изменяли своей народности, не они ли отрекались от народных начал? Мечтая о политической свободе в западной форме, не они ли искали возможности подавить бытовую свободу народа? Ораторствуя о правах личности, не они ли постоянно посягали на личность народную? Кто посильно стоял за народность, за права жизни, за самостоятельность народного развития, следовательно, за права и свободу народной личности, за органический принцип против бюрократического механизма? Кто, как не так называемые славянофилы! Кто стоял на противоположной стороне? Кто, как не они – поклонники Петровского переворота и великолепных памятников законодательства Екатерины, либералы то ж, по иноземному образцу! Кто, наконец, принял самое деятельное участие в освобождении 20 миллионов крестьян, когда оно было предпринято правительством, горячо отстаивал и отстаивает, в литературе, наделение крестьян землею? Кто же, как не те же славянофилы? Мы не хотим этим сказать, что противники наши не сочувствовали прекращению крепостного права и не принимали в этом деле, с своей стороны, искреннего и деятельного участия, но что наделение крестьян землею не пользуется их полным сочувствием – это не подлежит сомнению. Оно-то и составляет главный повод к их жалобам на бюрократию (вот когда спохватились!). Что же предлагают они, какое именно средство для того, чтобы поразить бюрократию в самое сердце?.. Обезземелить крестьян и разрушить сельскую поземельную общину, то есть подорвать окончательно всякую живую упорную силу в народе, последнее убежище его органической крепости, – все, что в нем есть способного сопротивляться их – из чужой жизни заимствованным нововведениям, все, в чем еще хранится народная самость, и обратить народ в tabula rasa, в такой послушный материал, о котором едва ли мечтал и сам Петр Великий и который есть именно искомый идеал бюрократии. Что если б таким либералам да еще власть в руки?! Страшно и подумать о том, куда бы они привели Россию с своим либерализмом, выросшим на сочувствии к петровскому насильственному перевороту, – с либерализмом, первое слово которого: избавиться от пут органической народной жизни, еще сковывающей произвол их преобразовательных покушений, – обезземелить крестьян, разрушить поземельную общину и именно создать бессильную, бездомную, «приниженную массу», раболепствующую пред землевладельческою аристократией! Спрашиваем всякого сколько-нибудь добросовестного читателя: кто желает создать в России приниженную массу: мы ли, отстаивающие народность, права народного самостоятельного развития, народную поземельную общину и принцип наделения крестьян землею, следовательно, ратующие за силу и свободу органической жизни, – или же эти господа, под маскою либерализма и нападок на бюрократию, проповедующие обезземеление крестьян, разрушение поземельной общины и насилование народной жизни чрез введение у нас (и не иначе как бюрократическим способом) аристократии на фасон чужеземный?
Но этого мало. Если что может проложить в России путь к осуществлению тех чудовищных «идеалов», которые автор статьи, помещенной в «Современной Летописи», навязывает «Дню», так это именно теория самого автора, а также и той газеты, которой он явился сотрудником. Для выражения этих «идеалов» автор прибегает к статье газеты «Le Nord», перепечатанной в «Северной Почте» и «Русском Инвалиде» и справедливо заклеймившей эти идеалы названием «демократического царизма, который призывал бы Государя деспотически властвовать над приниженною массой». Мы никогда не стояли за «демократию» и «демократизм» в западном смысле этого слова, но всегда за «народ» и «народность». Указывая именно на то, что народность, к сожалению, сохранилась у нас только в простонародье, мы именно же и проповедовали необходимость проникнуться элементом народности – всем классам общества без различия, и восстановить расколотую теперь цельность народного организма. В русском народе нет никаких основ ни демократизма, ни аристократизма в западном смысле, то есть в смысле начал, возводимых на степень политических принципов, облекаемых государственною, принудительною властью. Он не одержим политическим властолюбием, и во столько же противны ему господство простонародных масс, во сколько чуждо ему и преобладание боярское.
Он не терпит ни демократической, ни аристократической олигархии и, ставя идеалом своим единство и цельность народного духа, допускает затем всевозможное жизненное разнообразие социальных и личных форм, положений, состояний, племенных индивидуальностей и т. п., – одним словом, допускает многое такое, что неминуемо должно исчезнуть или стереться в одну сплошную безразличную массу при том идеале «единства и цельности», о котором мечтают «Московские Ведомости».
Итак, в русском народе нет тех демократических инстинктов, которые грозят такою страшною опасностью Западу и которые привели Францию к цезаризму, – но их нет – потому что нет и аристократизма и поколе его еще нет… Те же, которые мечтают о создании в России политической и землевладельческой аристократической силы (вместе с обезземелением крестьян и разрушением поземельной общины), сами того не смысля, мечтают о насильственном возбуждении в русском народе демократических инстинктов, о создании страшной демократической стихии, дикой, свирепой, мстительной, естественно враждебной как аристократии, так и всему тому, что служит ей орудием или атрибутом, между прочим и просвещению. А так как эта стихия, по численности простонародных масс, будет несравненно могущественнее аристократического меньшинства и так как, с другой стороны, государственная власть, по самой натуре своей, не может действовать в видах этого меньшинства, – то опасность, которая должна произойти от такого сочетания интересов кажется очевидна. Логический ясный вывод тот, что всякая попытка создать в России аристократию и аристократическое политическое преобладание, грозя свободе народной (особенно же при заранее обещаемом обезземелении крестьян!), способствует возбуждению в России демократических и демагогических инстинктов и созданию необузданной демократической силы; эта же сила именно, в конце концов, и приводит «к демократическому царизму и к деспотическому властвованию над массой», по необходимости принизившейся пред верховною властью – как спасительницею своею от ненавистной, обезземеливающей, аристократической олигархии!.. Такого результата не желаем, конечно, ни мы, ни сами наши близорукие противники, но такой результат – логически необходимый при учении наших противников – немыслим при восстановлении духовной цельности народного организма, при укреплении и развитии нашей народной самости и, главное – при уничтожении, наконец, того отчуждения от народности, которое еще продолжает жить в высших образованных классах, той вредной разрозненности народа и общества, которую так настойчиво заботятся устранить славянофилы и газета «День».