Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 111 из 112

В конторе губернатора стоял сейф, где хранились все деньги. В один прекрасный день Торду забрал семьдесят тысяч боливаров, что в те времена равнялось двадцати тысячам долларов, и скрылся. В нашем саду начался жуткий шмон — губернатор со свояком, охранники и офицеры рыскали в поисках денег. Губернатор хотел отправить нас обратно в лагерь. Офицеры противились, они отстаивали, конечно, не нас, а поставку свежих овощей к своему столу. Наконец им удалось убедить губернатора, что мы ничего не знаем о краже, что если б знали, то бежали бы вместе с Торду и что наша цель — освободиться и осесть в Венесуэле, а вовсе не в Британской Гвиане, куда наверняка направился этот негодяй.

Торду нашли мертвым в лесу, километрах в семидесяти, недалеко от границы с Британской Гвианой. Выдали труп кружившие над ним грифы. Первая версия: его убили индейцы. Гораздо позднее в Сьюдад-Боливаре был арестован человек, обменивавший новенькие купюры достоинством в пятьсот боливаров каждая. У банка, отославшего губернатору в Эль-Дорадо эти деньги, сохранились номера купюр — они оказались тождественными с украденными деньгами. Мужчина сознался и выдал двоих своих сообщников, которых так и не нашли. Такова вкратце история жизни и смерти моего доброго друга Гастона Дюрантона по прозвищу Торду.

Некоторые офицеры тайком посылали заключенных на поиски алмазов и золота в реке Карони. Иногда сокровища находили, в небольших, впрочем, количествах, но достаточных для того, чтобы распалить аппетиты. Прямо напротив моего огорода весь день напролет трудились двое. У них был лоток в виде перевернутой ковбойской шляпы, они наполняли его песком и промывали — алмазы, более тяжелые оседали на дно. Вскоре одного из них убили — оказывается, он утаил часть добычи от босса. Скандал положил конец нелегальному бизнесу.

В лагере сидел один человек, чье тело было сплошь покрыто татуировкой. Надпись на шее гласила: «Эй, ты, хрен тебе!» Правая рука его была парализована. Рот кривился, иногда из него выпадал язык — очевидно, несчастный перенес удар. Где, когда?.. Никто не знал. Одно было точно известно — он бежал из французского штрафного батальона в Африке. На груди у него было вытатуировано его название. Охранники и заключенные называли его Пиколино. Обращались с ним хорошо, кормили по три раза на дню и снабжали сигаретами. Голубые глаза его так и светились живостью и умом и редко бывали грустными. Когда он смотрел на кого-нибудь, они так и сияли от удовольствия. Он понимал каждое слово, но сам не мог ни говорить, ни писать — парализованная правая рука не могла удержать ручку, а на левой не хватало трех пальцев. Каждый день этот калека выстаивал часами у проволоки, поджидая, когда я пройду мимо со своим товаром для офицеров. И вот каждое утро я останавливался поболтать с Пиколино. Он смотрел на меня сияющими голубыми глазами, преисполненными жизни в отличие от почти мертвого тела. Я рассказывал ему разные истории из своей жизни, а он, кивая и моргая, давал знать, что понимает меня. Я всегда приносил ему какое-нибудь лакомство — салат из помидоров н огурцов, сдобренный винным уксусом, маленькую дыньку или рыбу, поджаренную на углях. Голодным он не был, так как в лагере кормили хорошо, но гостинцы помогали разнообразить рацион. И еще я всегда добавлял несколько сигарет. Встречи с Пиколино настолько вошли у меня в привычку, что охранники и заключенные стали называть его Пиколино — сын Папийона.

СВОБОДА

Венесуэльцы оказались таким приятным, добрым и славным народом, что произошло неожиданное: я решил довериться им. Я не буду бежать. Я смирюсь со своей долей несправедливо лишенного свободы в надежде, что однажды смогу стать полноправным членом их общества. Это может показаться абсурдным, ведь жестокость обращения с заключенными может, казалось бы, отвратить любого от желания жить среди этих людей. Но постепенно я понял. и заключенные, и солдаты смотрят на телесные наказания как на нечто вполне естественное. Если солдат бывал в чем-то виновен, его тоже били. А через несколько дней он как ни в чем не бывало болтал с капралом или сержантом, лупившим его. Диктатор Гомес воспитывал их в этом духе в течение многих лет. Именно от него унаследовали они эту варварскую систему. Это настолько вошло в привычку, что и гражданские начальники часто наказывали своих подчиненных плетьми.

Свобода была близка: дело в том, что произошла революция. Президент республики генерал Ангарита Медина был свергнут в результате полувоенного переворота. Он являлся одним из известнейших либералов в истории Венесуэлы и оказался настолько мягок и демократичен, что не решился ему противостоять. Говорят, он наотрез отказался от братоубийственной войны, которая наверняка развернулась бы. посмей он отстаивать свое кресло. Этот великий демократ наверняка не ведал, что творится в Эль-Дорадо,

Как бы там ни было, а месяц спустя после революции весь офицерский состав в лагере сменили. Власти начали расследование обстоятельств смерти колумбийца. Губернатор бежал, его сменил адвокат, находящийся одновременно на дипломатической службе.

— Да, Папийон, я собираюсь освободить тебя. Но хотелось бы, чтоб ты забрал с собой беднягу Пиколино. Я знаю, вы с ним подружились. Документов у него не было, но я выпишу. Что же касается тебя, то вот седула, удостоверение личности. Оно на твое настоящее имя и оформлено честь честью. Условие одно: в течение года ты будешь жить в какой-нибудь маленькой деревне, а потом сможешь получить разрешение поселиться в большом городе. Нечто вроде испытательного срока. Если местные власти дадут по истечении его справку, удостоверяющую хорошее поведение, а я уверен, так оно и будет, то ты будешь полностью свободен и волен сам выбирать себе место жительства. Я думаю, Каракас — это как раз то, что надо. В любом случае ты имеешь право легально жить в стране, и твое прошлое уже не имеет значения. Теперь все зависит от тебя — ты должен доказать, что достоин стать уважаемым членом общества. И да поможет тебе Бог! Спасибо, что готов взять на себя заботу о бедняге Пиколино. Я могу выпустить его только под чью-нибудь опеку. А там, глядишь, в больнице его подлечат.

Итак, завтра в семь утра я выхожу на свободу. Сердце мое пело от радости. Наконец-то я сошел с дороги, ведущей в преисподнюю. Я ждал этого тринадцать лет. Выло 18 октября 1945 года.

Я пошел в сад. Извинился перед друзьями в сказал, что мне надо побыть одному. Слишком уж переполняли меня чувства.

Я стал любоваться удостоверением личности, что дал мне губернатор. В левом углу моя фотография, вверху номер: 1728629. В середине фамилия, под ней имя. На обратной стороне дата и год рождения 16 ноября 1906 года. Удостоверение было в полном порядке, на нем стояли печать и подпись директора департамента удостоверений. Статус в Венесуэле: постоянно проживающий. Какое волшебное слово! Оно означает, что отныне Венесуэла — мой дом. Сердце мое бешено билось. Я упал на колени и возблагодарил Господа Бога. Завтра я буду свободен, совершенно свободен! А через пять лет стану натурализованным венесуэльцем. Потому что уверен — не совершу на этой земле, давшей мне пристанище, ни одного дурного поступка. Я буду вдвое порядочнее и честнее любого гражданина этой страны.

Я вышел из хижины и прошелся по саду. Того закручивал усики бобов вокруг стеблей, чтоб крепче держались. Все трое были там — Тото, оптимист-парижанин с задворок Рю де Лапп; Антарталья, корсиканец, карманный воришка, в течение нескольких лет облегчавший содержимое кошельков парижан; и Депланк из Дижона, убивший некогда своего приятеля-сутенера. Они смотрели на меня, и по их лицам было видно, как счастливы они, что я выхожу на свободу. Ничего, скоро настанет и их черед, я уверен.

— А ты не догадался захватить из деревни бутылочку вина или рома отметить освобождение?

— Вы уж простите меня. Настолько ошалел, что не подумал. Мне, право, очень стыдно.

— Ладно, чего там. Сварим кофе.

— Брат, ты счастлив, наконец ты свободен после всех этих долгих лет борьбы. И мы рады за тебя.