Год выкупа

Всплывал он из мглы очень медленно. Постепенно в мускулы вернулась сила, он даже выпрямил спину в кресле. Но оставалась вялость, как после долгого сна. Казалось, сознание покинуло тело, будто он глядел на себя со стороны и не испытывал никаких эмоций. При всем при том мысли были абсолютно ясны, органы чувств работали на полную мощность. Он различал запахи собственного немытого тела и давно не стиранной рясы, осязал свежесть льющегося в дверной проем горного воздуха, видел лицо Варагана с сардонической, как у Цезаря, усмешкой. И Райор с ящичком в руке. И чувствовал тяжесть шлема на голове, и с предельной четкостью видел муху на стене — словно она хотела напомнить, что он такой же смертный.

Вараган откинулся на спинку кресла, заложил ногу на ногу, ладони соединил домиком и произнес с неестественной вежливостью:

— Имя и место рождения, пожалуйста.

— Стивен Джон Тамберли. Родился в Соединенных Штатах Америки, а точнее, в Калифорнии, в Сан-Франциско, двадцать третьего июня тысяча девятьсот тридцать седьмого года.

Это было правдой от первого и до последнего слова. Утаить ее он не мог. Вернее, это не могли сделать его память, нервы, язык. Кирадекс — идеальный допросчик. Американец даже не понимал всей бедственности своего положения. Где-то в глубине отчаянно кричало подсознание; поверхностные же слои ума работали как послушная машина.

— И когда же вы присоединились к Патрулю?

— В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом. — Дата слетела с уст будто по собственной воле — Тамберли попросту не мог ее удержать.

Один из коллег познакомил Стивена со своими друзьями, которые оказались весьма интересными людьми. Как понял впоследствии Тамберли, он уже давно был у этих людей на примете. Ему предложили пройти тестирование, якобы в рамках психологического исследовательского проекта. Впоследствии он узнал правду, а заодно получил предложение служить в Патруле. И согласился с радостью. Конечно же, вербовщики не сомневались в таком исходе. К тому времени Стивен еще не пришел в себя после развода с женой. Решение далось бы ему гораздо труднее, если бы он знал, что придется вести двойную жизнь. Впрочем, он отдавал себе отчет, что согласился бы в любом случае. Разве настоящий ученый откажется от возможности исследовать иные миры, оставившие после себя только письмена, руины, черепки и кости?

— Чем конкретно вы занимаетесь в организации?

— Я не принадлежу ни к силовым, ни к спасательным, ни к иным структурам подобного рода. Я полевой историк. На родине был антропологом, изучал современных индейцев кечуа, потом отправился на раскопки в их район обитания. Это вполне закономерным образом повлияло на мой выбор специализации в Патруле. Я решил заняться периодом конкисты. Предпочел бы изучать жизнь народов доколумбовой эпохи, но это было невозможно — среди них я бы выглядел слишком подозрительно.

— Понимаю. И долго вы прослужили в Патруле?

— Около шестидесяти календарных лет.

— Ведь вы можете жить века — урывками, конечно.

Действительно, служба в Патруле давала огромное преимущество в виде долголетия. Конечно, очень тяжело наблюдать, как люди, которых ты любишь, стареют и умирают, так и не познав того, что открылось тебе. Объясняя эти «сдвиги по фазе», приходится лгать, что ты-де уезжал далеко и надолго, — лгать и постепенно сводить контакты с близкими на нет. Ведь эти люди не должны замечать, что с годами ты не стареешь, в отличие от них.

— Страна и дата получения последнего задания?

— Калифорния, тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

Старые связи Тамберли сохранял дольше, чем большинство агентов. Имея биологический возраст порядка тридцати лет, он на самом деле прожил уже около девяноста. Однако на его век хватило бед и забот, которые не могли не сказаться на здоровье, хотя в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году он говорил, что ему пятьдесят, а родственники утверждали, что ему нипочем не дашь столько. В жизни патрульного приключения всегда ходят рука об руку с лишениями, и одному Богу известно, сколько горя и печали приходятся на долю полевого историка. Слишком уж часто он становится свидетелем ужасных событий.

Вараган хмыкнул.

— А вот об этом давайте поговорим подробнее. Для начала расскажите о вашей командировке в прошлый век. Чем конкретно вы занимались в Кахамарке?

«Более позднее название города», — отстраненно отметил Тамберли.

Сознание же машинально доложило:

— Как уже сказал, я полевой историк. Собирал сведения о конкисте.

Но он работал не только в интересах науки. Разве может Патруль наводить порядок на дорогах времени и блюсти реальность исторических событий, не отдавая себе полного отчета в том, что это за события? Книги изобилуют ошибками, а многие ключевые моменты даже не попали в хроники.

— Я был залегендирован как Эстебан Танаквил, францисканский монах, и примкнул к экспедиции Писарро в тысяча пятьсот тридцатом году, когда он вернулся в Америку из Испании.

До того, как название «Америка» вошло в обиход с подачи Вальдзеемюллера.

— Я просто наблюдал и записывал увиденное, стараясь остаться неузнанным.

И порой совершал мелкие запретные поступки, в меру своих жалких сил пытаясь смягчить жестокость этого мира.

— Вам, конечно же, известно о том, сколь огромное значение этот исторический момент приобретет в будущем… В будущем относительно моей эпохи и в прошлом относительно вашей — когда приверженцы Андского Возрождения придут в эти горы за своим наследством.

— А ведь и правда, — произнес Вараган тоном человека, поддерживающего дружескую беседу. — Поверни тогда история в другое русло, двадцатый век выглядел бы совершенно иначе. — Он ухмыльнулся. — Давайте предположим, к примеру, что смерть инки Уайны Капака и связанный с нею разрыв династической преемственности не привел бы к гражданской войне, ослабившей власть Атауальпы ко времени прибытия Писарро. Своими силами крошечная шайка испанских авантюристов, конечно же, не обрушила бы империю. Конкиста потребовала бы куда больших ресурсов и затянулась надолго. Это непременно сказалось бы на балансе сил в Европе, — как вам известно, на нее наседали турки, а Реформация разорвала те хрупкие связи, которые еще объединяли христианские страны.

— Так вот что вы задумали?

Тамберли понимал, что он должен испытывать гнев, отвращение — все, что угодно, кроме апатии, — но был слишком слаб. Даже любопытства едва хватило, чтобы задать вопрос.

— Возможно, — ехидно произнес Вараган. — Однако люди, которые вас обнаружили, — всего лишь разведчики. Им поручалась куда более скромная задача: доставить сюда выкуп за Атауальпу. Само собой, это вызвало бы изрядный переполох. — Он рассмеялся. — Но зато позволило бы сохранить бесценные произведения искусства. А чем занимались вы? Всего-навсего делали их голографические снимки для людей будущего.

— Для всего человечества, — поправил Тамберли.

— Для тех его представителей, которым дозволено наслаждаться плодами путешествий во времени под бдительным оком Патруля.

— Так сокровища здесь? — осторожно спросил Тамберли.

— Временно. Мы оборудовали тут базу, очень уж подходящее место. — Вараган осклабился. — В нашем тысячелетии от Патруля нигде не скроешься. Назойливые мухи! — рявкнул он в сердцах и тотчас успокоился. — На такой медвежьей дыре, как Мачу-Пикчу, перемены в ближайшем прошлом не скажутся. Ну кто обратит внимание на такой пустяк, как загадочное ночное исчезновение выкупа за Атауальпу? Но вас, Тамберли, сослуживцы будут разыскивать со всем рвением. Не поленятся заглянуть в каждый уголок. И чтобы предвидеть любые их действия, мы должны немедленно получить от вас исчерпывающую информацию.

«А ведь его признание должно было потрясти меня до глубины души, — подумал Тамберли. — Чистой воды авантюризм, полнейшее безрассудство. Эти люди способны накрутить петель на мировых линиях, породить хроновихри, гибельные для будущего… Нет, это не риск ради риска. Они действуют обдуманно, знают, чего хотят. Я это понимаю, и мне нисколько не страшно. Штуковина, насаженная на мой череп, подавляет человеческие чувства».