Страница 68 из 85
Я уже упоминал, что Коллонтай была не только политическим и государственным деятелем, но и писательницей. Чтобы не быть голословным, отмечу, что кроме многочисленных статей политического содержания, написанных на русском и пяти иностранных языках (английском, шведском, норвежском, финском и датском), она является автором художественных произведений. Ее перу принадлежат повести «Женщина на переломе» (1923), «Любовь пчел трудовых» (1924), «Сестры – любовь трех поколений» (1927), «Большая любовь» (1927), роман «Василиса Малыгина» (1927). Кроме того, в 1930 году в Москве была поставлена пьеса Н. А. Крашенинникова «Вася» по роману А. М. Коллонтай «Василиса Малыгина».
Глава 8. Предатели
В личном архиве 3. И. Воскресенской есть заметки, озаглавленные «Предатели», – об известной уже читателю истории с четой Петровых. Эта тема постоянно волновала Зою Ивановну по двум причинам: во-первых, потому, что она не могла понять истоки предательства у людей, имевших пролетарское происхождение, во-вторых, ее очень ранило то, что другие, в том числе ее руководство в Центре, долгое время больше верили Петрову, чем ей, во всяком случае, сомневались в ее честности и правоте.
«М. Горький где-то писал, что если предателя сравнить с тифозной вошью, то последняя обиделась бы. Я часто думаю о том, как он, предатель, о котором поведу речь, бывший беспризорник, затем комсомолец, затем получивший партийный билет, присвоивший себе фамилию Пролетарский, и она, Дуся, его жена, дочь рабочего, комсомолка, принята в партию, стали на путь предательства. Что мы, работавшие рядом с ними, проглядели? Ведь родились они оба не предателями, а стали ими. Как? Когда?
Приехали они в Стокгольм в 1942 году, проделав от Москвы в Швецию почти кругосветное путешествие. В Атлантике их корабль был торпедирован, их спасли. Оба были командированы для работы в стокгольмской резидентуре под фамилией Петровы. Он – шифровальщик, кассир и пом. резидента по совколонии, она в качестве шифровальщицы.
…На собраниях Петров выступал с ура-победными речами, то громил «нытиков», то отчитывал кого-то за то, что тот вздумал справлять день рождения своего ребенка, где даже «отплясывали» и пели песни, когда идет кровопролитная война. Требовал немедленно откомандировать в Москву сотрудника военного атташе, узнав, что у него какие-то родственники остались на оккупированной территории и что немцы обязательно используют их для вербовки этого сотрудника. «Кин» старался втолковать Петрову его функции, пытался умерить его чрезмерное рвение и подозрительность, что создавало нервозную обстановку в колонии. Петров злорадствовал по поводу «Красной капеллы», пытался даже возражать против посылки в Центр телеграммы с просьбой отменить приказ о посылке «Директора» на связь с двойником. После отзыва «Кина» в Москву он обратил пристальное внимание на меня…
Однажды я получила из Москвы запрос по делу, которое вел «Кин». Меня удивило, что по этому вопросу запрашивали меня, а не «Кина», который находится в Москве (я не знала, что он в это время был на Кавказе). Петров из этого запроса сделал вывод, что «Кина» репрессировали, и все чаще стал намекать на то, что «Кина» пустили в «расход» за провал «Красной капеллы». Я поняла, что Петров прохвост. Он стал все чаще выпивать. Меня это встревожило: шифровальщик, имеет в своем распоряжении большие деньги резидентуры, может натворить беды. Хотела послать в Москву телеграмму, но Петров отказался дать мне шифры, очевидно поняв, что я могу послать шифровку о его поведении. Связаться с Москвой через посольского шифровальщика, а стало быть МИД, я считала себя не вправе. Диппочта тогда ходила чрезвычайно редко. Я ждала нового резидента. Приехал Рощин. Я рассказала ему о поведении Петрова, заявив, что я ему не верю. Стала сдавать дела…
…По приезде в Москву я доложила обо всем начальнику шифроуправления Шевелеву и своему начальнику Агаянцу. Шевелев сказал мне, что Петров все время на меня «капал». Агаянц решил, что у нас просто сложились нездоровые отношения с Петровым – Пролетарским. Как я узнала позже, Петров однажды напился пьяным и шведская полиция подобрала его в какой-то канаве и доставила в посольство. В карманах у Петрова были ключи от сейфов и печать. И все же он продолжал оставаться в резидентуре. Когда он вернулся в Москву, я не подала ему руки. Он был назначен начальником отделения Комитета информации по совколонии.
Прошло несколько лет. Петрова снова посылали куда-то за границу. В 1955 году я работала в Воркуте. Как-то раскрываю газету «Правда». Читаю сообщение ТАСС о разрыве дипломатических отношений с Австралией. Оказывается, сотрудник посольства (понимаю, что работник резидентуры) Петров, захватив казенные деньги, стал предателем, невозвращенцем, продался иностранной разведке, а его жена, которая якобы пожелала вернуться в Москву (чему я не верю, так как она была также корыстолюбива и полностью находилась под влиянием и властью Петрова), была отбита австралийской полицией, насильно вытащена из самолета. Правительство Австралии отказалось выдать Петрова, обворовавшего посольство. За этот недружелюбный акт советское правительство порвало дипломатические отношения с Австралией.
Читая это потрясшее меня сообщение, я вспомнила вдруг горящие алчностью и вожделением глаза обоих Петровых перед витриной универсального магазина в Стокгольме, украденные Петровым у меня деньги, страсть к накопительству, к приобретению дорогих вещей, вспомнила, как Петров после приемов в посольстве ходил и собирал недопитые бутылки вина и коньяка, его пристрастие к выпивке, его демагогические речи на партсобраниях, его «архибдительность», его кичливость своим пролетарским происхождением (вернее – люмпенпролетарским), голодным детством и прочее, прочее».
Мне пришлось быть рядом с Зоей Ивановной, когда создавалась ее книга о разведке, я был одним из тех, кто настойчиво советовал ей написать о такой удивительной жизни. Почти все эпизоды мне довелось, и не один раз, слышать задолго до создания рукописи. Тем не менее, читая и перечитывая это произведение, я нахожу моменты, которые вызывают у меня дополнительные воспоминания и размышления. Поделюсь некоторыми из них.
В главе «Мама» Зоя Ивановна пишет о встрече со своей матерью на Ярославском вокзале Москвы после возвращения из Швеции через Англию и Баренцево море.
«– Мамочка, ты больна, почему ты так безумно похудела?
– Знаешь, я получала по твоему распоряжению тысячу рублей, этого хватало на десять килограммов картошки.
Мне стало холодно. Я переводила всю свою зарплату в валюте и считала, что мама с сыном обеспечены. Но ей валюту обменивали по твердому курсу на рубли».
Можно понять Зою Ивановну, которая, услышав это от матери, тут же сравнила покупную способность шведских крон и тысячи рублей, да еще в военный 1944 год. Ее мать с сыном практически голодали, если бы не вещи, которые Александра Дмитриевна продавала и меняла на продукты? А разве нельзя было обеспечить хотя бы сносным питанием семьи таких уникальных разведчиков, немало сделавших для блага родины. Конечно, можно понять, шла война – всем было трудно… многим еще труднее.
Но эти строки наводят на размышление о том, что и в последующие годы отношение к сотрудникам разведки не слишком изменилось, тем более если сравнивать их материальное обеспечение с сотрудниками других зарубежных спецслужб.
Я моложе Зои Ивановны ровно на 25 лет. В 1955 году она ушла в отставку, а я пришел на работу в органы государственной безопасности. Но отношение к материальному обеспечению сотрудников осталось то же. Конечно, эти люди неплохо обеспечены в сравнении с другими категориями граждан. Но вот что наводит на грустные размышления. Выезжая за рубеж, разведчик легальной резидентуры работает там в каком-то учреждении и соответственно получает зарплату, равную по должности так называемому «чистому» сотруднику, то есть человеку, который не связан с нашими спецслужбами. Но сотрудник разведки, кроме «прикрытия», выполняет свою, порученную ему государством, разведывательную работу.