Страница 1 из 4
Уильям Тревор
По-настоящему
У него была плохая репутация — в романтическом смысле. Он был женат, имел нескольких детей. Его история с Сарой Спенс была легендой для целого поколения девчонок, и состояла она в том, что на Саре Спенс это не закончилось. Говорили, что его старый красный форд видели у обочины в укромных местах; часто он проводил уикэнды вне дома; однажды Энн Грин столкнулась с ним в поезде, в вагоне-ресторане — он направлялся куда-то угрюмый, одинокий. Про все это родители не имели никакого понятия, и другие учителя, и даже школьные мальчишки. Его история с Сарой Спенс, встречи с ним или с его машиной были маленьким хитросплетением тайн, которые внезапно открывались тебе в пятнадцать лет, когда ты становилась старшеклассницей, переходила во 2-ой «А». За остальное время пребывания в общеобразовательной школе Фоксфилда — предпочтительно, чтобы и за всю оставшуюся жизнь, — об этом нельзя было проронить ни слова с теми, кому не положено об этом знать.
Когда смотришь на него, понятно, почему ни родители, ни учителя ни о чем не догадывались. Понятно также, что старшеклассницы его прикрывали. Мужчина сорока лет. Темные, с легкой проседью волосы, мальчишеское лицо — как у французского мальчишки, сказал кто-то однажды, определение пристало к нему, и его часто повторяли. В его глазах светилась какая-то невинность — невинность бездомного сорванца. Рисунок губ выдавал меланхолический склад, и когда он улыбался, в его улыбке тоже сквозило что-то печальное. Звали его мистер Теннисон. Он вел английский и литературу.
Вот так придя в сентябре во 2-ой «А», Дженни узнала про него все. Вспомнила она и Сару Спенс, высокую, красивую девушку, которая училась в самом старшем классе, когда сама она находилась в самом низу. И все его похождения, как ей сообщили, вызваны неудачной женитьбой. Взять хотя бы, где он живет: ютится в крошечной сторожке на Илминстерском шоссе, потому что не может позволить себе ничего лучше, сидит там с женой и детьми, хотя заслуживает свободы. Напечатает ли он когда-нибудь такие же глубокие стихи, как его тезка, только, конечно, более современные? Или он уже совсем растерял свой талант? Как бы там ни было, он создан для любви.
Дженни казалось, что девочки из 2-го «А» присматриваются друг к друг у, пытаясь угадать, которая из них станет преемницей Сары Спенс. Присматриваются и к старшеклассницам из 1 — го «А» и 1 — го «Б», пытаясь угадать, которая из них уже стала ее преемницей, осторожно занимающей в ранних сумерках свое место в красном форде. Он никогда не мог бы вести себя грубо, в нем невозможно было представить ничего грубого. Он никогда не сделает ничего неприятного, никогда, хоть за миллион лет, не полезет к тебе. Просто будет сидеть рядом, весь, как он есть, с чуть заметным свежим запахом табака, быть может, слегка касаясь пальцами твоей руки.
— В этой пьесе, — объяснял он тихим голосом, почти шепотом, — порядок воплощает королевский род Шотландии. Мы должны постараться не забывать о взглядах Шекспира, о том, как он понимал происходящее.
Проходили «Макбета» и «Гекльберри Финна», но выглядело естественнее, когда он говорил о Шекспире, и ему это больше подходило, чем когда он говорил о Марке Твене.
— При сохранении естественного порядка, — говорил он, — после смерти Дункана королем стал бы его сын, Малькольм. Дункан уже показал — он сделал его принцем Камберлендским, — что считает его способным править страной.
У Дженни были белокурые волосы, цвета спелой пшеницы. От пробора посредине они ниспадали двумя ровными прядями по обе стороны ее худенького личика. Большие глаза тускло-голубого цвета. Долговязая. Она считала, что у нее чересчур длинные ноги, но мать говорила, что со временем она еще будет благодарить за это.
— Припомните, крушение во всем, — говорил он, — В природе, как и в королевском доме. Шекспир предлагает нам сопоставить то, что происходит в мире людей и в мире природы. В ночь гибели Дункана внезапно разражается буря, которая сносит трубы с крыш и сотрясает дома. Раздаются таинственные звуки. Беснуются лошади. Вылетевшая на охоту сова убивает сокола.
Когда Дженни слушала его, ей казалось, она могла бы слушать вечно. Ночью, лежа в постели с закрытыми глазами она с наслаждением предавалась досужим фантазиям — то завтракала с ним, то гладила его вещи, то гуляла с ним по берегу моря или сидела с ним рядом в его стареньком форде. Одну из таких фантазий она повторяла для себя много раз: она идет по приморскому бульвару в Лайм-Реджисе, [*приморский курорт н Дорсете, на юго-западе Англии] он подходит к ней и спрашивает, не хочет ли она пойти с ним погулять. Дойдя до скал, они идут по тропинке, которая тянется среди скал, и все здесь совсем по-другому, чем в фоксфилдской школе, потому что они вместе и одни. С женой они развелись, говорит он ей, — пришли вместе к выводу, что они несовместимы. Он собирается бросить фоксфилдскую школу, так как одну из его пьес приняли на радио, а другая пойдет на лондонской сцене. «О дорогой», — говорила она, осмелев. «О Дженни», — говорил он.
Проходили семестры и каникулы. В тот год она один раз, перед самой пасхой, встретила его, когда они с женой делали покупки в «Интернэшнл сторз» [*название продовольственного магазина самообслуживания] в Илминстере. С ними было двое из их четырех детей: маленькие мальчишки в веснушках. Жена тоже была в веснушках. Похожа на набитый мешок, размышляла Дженни, поставленный на толстые, на вид больные ноги. Он толкал перед собой тележку, заваленную коробками кукурузных хлопьев для завтрака, хлебом в обертке, консервными банками. Даже если он и не говорил с ней, даже если, по-видимому, и не видел ее, повстречаться с ним в городе — большая удача: и Фоксфилде он показывался редко. Фоксфилд — широко расползшаяся, похожая на рабочий поселок деревня с полдюжиной лавок да пабом «Лук и стрела» — правда, он огромный. В 1969 году ко всем прочим новым зданиям здесь прибавилась общеобразовательная школа. Из-за местоположения сторожки Теннисонов, ясно, им было удобнее делать покупки в Илминстере.
— Хелло, мистер Теннисон, — сказала она ему в магазине, — он оглянулся, посмотрел на нее, поклонился и улыбнулся.
По окончании этого школьного года Дженни перешла в 1-й «А». Интересно, думала она, заметил он, как увеличилась ее грудь за то время, что она ходила во 2-ой «А», и как улучшился — точно улучшился — цвет ее лица. Теперь у нее была вполне презентабельная грудь, что было большим облегчением, так как Дженни уже боялась, что она вовсе не вырастет. Интересно, думала она, заметил он ее тени для век — «зеленое чудо». Кроме отца, который вечно ругался по поводу таких вещей, все говорили, что ей идут тени. Однажды она слышала, как кто-то из новеньких сказал, что она самая хорошенькая девушка в школе. Адам Суонн и Бородатый Мартин из 1-го «Б» постоянно толклись рядом, стараясь поболтать с ней. Бородатый Мартин даже писал ей записки.
— Ты спишь на ходу, — сказал отец. — Ты совершенно ничего не замечаешь.
— Экзамены, — поспешно вставила мать и потом, когда Дженни вышла из комнаты, довольно резко напомнила ему, что юность для девушек — трудное время. Лучше воздержаться от высказываний.
— Да я и не думал делать ей замечание, Элли, — протестовал опечаленный отец.
— Они все воспринимают как замечания. Каждое слово. Обижаются, понимаешь.
Он вздохнул. Он был маляр и обойщик, имел собственное дело. Дженни — их единственный ребенок. У жены было четыре выкидыша, это всё могли быть мальчики, о чем он, имея собственное дело, естественно, мечтал. Когда-нибудь придется его продать, но, если подумать, это не так уж и важно. Выкидыш хуже, чем продажа дела, больше удручает, правда. Женская доля тяжелее мужской, это-то он давно постиг.
— Мечтает, — поставила диагноз жена. — Самым обыкновенным образом мечтает. Это пройдет.