Страница 108 из 114
— Не расстраивайтесь, Алоиз, — Цезарь попытался усмехнуться. — Право, не стоит. Мы не раз спорили с вами о деталях…
— Это не деталь, Цезарь…
— Не расстраивайтесь. Время терпит. Мы поговорим еще… Поторгуемся… Может, и сойдемся на производстве каких-нибудь ядерных мини-бомб или атомных пистолетов.
Пэнки не глядя протянул руку, нащупал черную коробочку-кубик и закинул ее в ящик стола.
— Прощай, Цезарь, не жди… Я посижу немного, передохну.
Цезарь кивнул, вышел в приемную. Его телохранители поднялись навстречу. Яйцеголовый секретарь встал, почтительно поклонился.
Уже садясь в машину, Цезарь подумал, что придется отложить отъезд. Завтра он вызовет в Нью-Йорк Мигуэля Цвикка. Через две недели Америка выбирает очередного президента. В главном банке "империи" тоже будет новый президент-исполнитель… Цезарь предложит его кандидатуру на годовом собрании совета "империи". Пэнки останется консультантом с хорошим окладом и пенсией… Консультант — это все-таки не президент-исполнитель… А сегодня надо еще телефонировать Райе, предупредить, чтобы пока не ждала.
После ухода Цезаря Пэнки долго сидел неподвижно, подперев лоб ладонями. Потом распрямился, тяжело вздохнул, протянул руку к видеофону. На экране появился яйцеголовый секретарь.
— Зайдите, — коротко приказал Пэнки.
Секретарь тотчас очутился в кабинете, почтительно наклонил голову, ожидая новых приказаний.
— Сядьте.
Секретарь сел, вынул блокнот, приготовился.
— Не надо записывать. Кто возглавляет адвокатское бюро Феликса Крукса после его смерти?
— Сын — Феликс Крукс-младший.
— Там хранится завещание нашего босса.
— Возможно, сэр.
— Я сказал: там хранится завещание Цезаря Фигуранкайна. Пригласите завтра утром Феликса Крукса-младшего ко мне.
— Да, сэр.
Когда секретарь вышел, Пэнки снова подпер голову руками. Прошептал чуть слышно:
— Ты сам виноват, Цезарь… Другого выхода нет… Что-то похожее на стон вырвалось из его впалой груди.
Вместо эпилога
ЭТО НЕ КОНЕЦ…
"Поводов для оптимизма все меньше… С каждым днем растут запасы оружия, все более разрушительного и чудовищного. Земля уже прогибается под его тяжестью… Безработица, инфляция, отравление природы, насилие, терроризм, региональные военные конфликты — таков наш мир… Гибнут люди в Никарагуа, Ливане, Анголе, в бессмысленнейшей ирано-иракской войне. Голодают сотни миллионов в Азии, Африке, Латинской Америке, а миллиарды долларов текут на вооружения…
Лишь раз за минувшие двадцать лет я почувствовала себя по-настоящему оптимисткой. Это было в день подписания хельсинкских соглашений. Показалось, что человечество повернет на путь разума, к подлинной разрядке, мирному сосуществованию, разоружению. Я тогда еще работала в Москве. Не слишком много лет прошло, а как все изменилось…"
Мэй вздохнула, захлопнула блокнот. "Зачем пишу это? Застарелая привычка стареющей журналистки, у которой все в прошлом и ничего впереди".
Она встала, подошла к окну, подняла раму. Ночь пахнула влажной духотой. Внизу искрился россыпями огней ее Лос-Андж, который когда-то она так любила. Мэй оперлась о подоконник, бездумно вглядываясь в мерцание миллионов разноцветных искр, желто-оранжевую подсветку бульваров, багровые сполохи реклам. По хайвеям бежали реки света — поток машин не редел и к ночи.
"Что ж, город как город — не хуже и не лучше многих других. Богатый, ярко освещенный, кичащийся роскошью, раздувающийся от гордыни и тщеславия и одновременно больной, несчастный, в червоточинах нищеты и отчаяния".
Где-то вдалеке возник стонущий звук полицейской сирены, он то замолкал, то прорывался снова — настойчивый, тревожный, остерегающий. Кто-то убегает, кто-то пытается поймать… Каждую ночь там внизу совершаются сотни преступлений. Убивают, грабят, калечат, насилуют, отравляют, давят машинами и душат в машинах. А сколько голодных, запуганных, измученных тоской, одиночеством, отчаянием в этом океане огней. Сколько готовых уйти из жизни, готовых стать преступниками. Город как город!.. Прекрасный и отвратительный. Пенящийся от наслаждений и омертвелый, опустошенный…
Зябко передернув плечами, Мэй закрыла окно. Вот и она — по-прежнему одна… Всю жизнь одна… Когда они встречались со Стивом последний раз? Когда встретятся снова и встретятся ли?.. Он продолжает балансировать на лезвии риска — донкихот конца XX века, благородный гангстер, за голову которого назначены награды. Чего он добился вместе со своим другом — мечтателем и разорившимся миллионером Цезарем? Выход из игры их злого гения Пэнки обернулся крахом "империи". Цезарь возвратился к своим древним рукописям, Стив вынужден скрываться, а ОТРАГ продолжает существовать… Шквал разоблачительных статей, пронесшийся несколько лет назад, не причинил "змеиной норе" большого вреда. А теперь, в обстановке военной истерии, ОТРАГ стал вполне респектабельной фирмой…
Звякнул телефон. Мэй глянула на часы. Скоро одиннадцать. Уже давно ей никто не звонит в такую пору. Кто это? А вдруг… Она схватила трубку:
— Алло.
— Мэй?.. Привет! Говорит Бен Джонс. Не забыла такого?
— О-о, Бен! Откуда ты взялся?
— Только что из Лимы. Слушай, Мэй, поразительная новость… Можно я сейчас загляну к тебе?
— Конечно, если для тебя не поздно…
— Для меня ничего никогда не поздно. Ты еще не ложилась?
— Нет… Приезжай.
В трубке щелкнуло. Мэй продолжала держать ее возле уха, но Бен, видимо, уже отключился. Она опустила трубку на аппарат, покачала головой: "И этот не изменился, даже став миллионером. Такой же суматошный и безалаберный, как двадцать лет назад. Даже не сказал, откуда звонит".
Бен появился через час. Сунул в руки Мэй какой-то сверток, чмокнул ее в ухо, опустил свой шикарный плащ на стояк для обуви.
— Повесь на вешалку, Бен.
— Неважно… Я ненадолго. Звонил из аэропорта. Но пришлось сделать крюк. В Голливуде какое-то сборище. Толпы, факелы, полиция…
— Вечером в "Чаше"[15] должен был состояться митинг в защиту мира. Я тоже собиралась пойти. — Мэй усмехнулась.
— Правильно сделала, что не пошла… Полиция зверствует. Видел, как волокли арестованных… А это тебе, — Бен ткнул пальцем в сверток, который Мэй продолжала держать в руках, — перуанское пончо из шерсти ламы.
— Спасибо… Дай поцелую тебя.
— Ручная работа индейцев кечуа, — Бен явно был растроган, — думаю, понравится.
Мэй провела его в комнату, усадила в кресло.
— Съешь что-нибудь? Я приготовлю.
— Нет, нет и нет. Выпить могу.
— Пива?
— Лучше сок.
— С ромом?
— Сокровище мое. Давно не употребляю.
— Невозможно, Бен.
— Увы, возможно. Тут, — Бен постучал себя в грудь, — перебои, аритмия, стенокардия, гипертония, еще что-то. Понимаешь, разбогатев, имеет смысл поберечь себя.
— Тогда пей сок и молоко. Ты неплохо выглядишь. В меру пополнел, хороший загар, кажется, и волос стало побольше…
— Тебе могу признаться. Волос мне добавили. Сделал небольшую операцию. Лысины теперь не в моде… Ты тоже неплохо выглядишь, Мэй, в твои сорок…
— Спасибо, как всегда, ты ужасно галантен.
— Сколько времени мы не виделись?
— Лет десять, наверно… Последний раз — когда я приезжала в отпуск из Москвы.
— Подумать только… Как летит время! Десять лет назад я только разворачивался.
— Ты уже и тогда был миллионером. Твои джинсы сделали небывалую карьеру.
— А сейчас я одеваю полмира, Мэй. Ну, может, немного меньше… И еще, — он снизил голос, — одеваю армии. Настоящие… В наше время военные заказы — это… — он многозначительно поднял палец, — это военные заказы, сокровище мое…
— А в Перу ты что делал?
— У меня там фабрики. Было две, теперь три. Скоро будет четвертая. Сейчас там выгодно вкладывать наши зеленые бумажки. Слушай, Мэй, я к тебе в связи с этой поездкой… Лет двадцать назад, когда я еще работал в "Универсум", мне однажды пришлось снабдить Стива Роулинга кардинальским облачением из нашего киношного гардероба. Я еще тогда нечаянно, — Бен хихикнул, — залил подол сутаны каким-то красным соком — ну, был под мухой и залил… Стив куда-то увез облачение, потом прислал мне обратно по почте. А потом началось… Его обвинили в убийстве кардинала Карлоса де Эспинозы. Меня тоже таскали из-за этой посылки, будь она проклята, — ничему не хотели верить.
15
Большой летний кинотеатр в Голливуде под открытым небом.