Цейтнот

Подумал: а не заглянуть ли в эту закусочную? Кто его здесь знает — в этом районе? Зайдет, заморит червячка. Когда-то тут подавали вкуснейшие кутабы. Лет пятнадцать назад…

Фуад вошел в закусочную. Маленькая, тесная. Полно народу. Накурено. Вряд ли здесь он встретит кого-либо из своих знакомых. Люди его круга, как и он сам, не ходят в подобные забегаловки.

В углу освободился столик. Он сел за него. Стол являл собой живописный беспорядок: скомканные бумажные салфетки, тарелки с остатками еды, куски хлеба, пустая водочная бутылка, пепельница, полная окурков.

Подошел официант, убрал стол, перевернул обратной стороной скатерть. Вопросительно посмотрел на Фуада:

— Так, слушаю.

— Что у вас есть?

— Кутабы с мясом, с зеленью…

— По пять тех и других. Закуску какую-нибудь.

— Ясно. Пить что будете? Водка, коньяк, вино?

— Бутылочку боржоми.

— Боржоми нет. «Бадамлы».

— Давай. Только побыстрее, я спешу.

— Хорошо.

Официант принес сыр, кресс-салат, редиску, огурец, бутылку «Бадамлы», а немного погодя — две тарелки с кутабами.

Неплохие были кутабы.

За соседними столиками громко разговаривали, смеялись, произносили тосты:

— …Сказать, почему я пью за тебя?.. Слушай сюда… Я пью за тебя потому, что ты — мужчина! Ты — человек! Железный парень, во!.. Агабала тоже мужчина… Разве нет?.. Но я пью лично за тебя, потому что ты — мировой парень, ты — мужчина…

— …Когда брат Тофика вернулся из армии, он все рассказал мне… Он клялся, что видел своими глазами…

— …Нет, ты слышишь?.. Я пью за тебя потому, что ты — мужчина. Муж-чи-на! А мужчина должен быть человеком… Агабала тоже мужчина, но ты, кроме того, еще и мировой парень… Поэтому я пью лично за твое здоровье… Или ты думаешь, Надир пьян?.. Клянусь вот этим хлебом, нет… Я и Агабале сказал: Талят — мужчина…

— …Нет, ты скажи мне… Погоди, погоди, ты мне сначала скажи… После каждого гласного звука должен идти согласный звук или нет?.. У каждой розы должен быть свой соловей или нет?.. У каждой чашки должно быть блюдце или нет?.. Ты понял меня?.. Я тебя спрашиваю… После гласного звука идет согласный звук или нет?..

— Говорят, Кеннеди не умер… Жив, только сбежал в Израиль и живет там тайком. Жена с детьми тоже недавно перебрались к нему…

— Как же так?.. Ведь жена Кеннеди вышла замуж за армянина…

— Не за армянина, за грека… Грек окочурился… Ты понял?.. Нет, ты сечешь, какие делишки там у них творятся?.. У них там ничего просто так не делается…

— …Да не пойдет мне впрок этот кусок хлеба, если я лгу!.. Я ломаного гроша не дам за машину, которую взял Фазиль. Фазиля обдурили…

— …Он говорит, что видел все своими глазами… Надир тоже там был… Он поклялся в присутствии нескольких человек…

— …Я почему пью за тебя, Талят, знаешь?.. Потом, может, ты скажешь, что ты был нужен мне, что у меня было дело к тебе… Да?.. Слушай сюда, клянусь могилой двенадцати имамов, никакого дела у меня к тебе нет! Я пью за тебя потому, что ты мужчина, ты — человек… Клянусь Кораном, я говорю правду!

Это был в полном смысле слова хаос фраз, мыслей, звуков.

Фуад ощутил на себе чей-то взгляд. Обернулся. В самом деле: сидевший за столиком у двери пожилой мужчина в папахе пристально смотрел на него. Их взгляды встретились. Фуад опять склонился над тарелкой. «Вот черт, неужели знакомый?! А может, просто пьяный?.. Еще привяжется. Впрочем, вид у него степенный. На пьяного не похож. Значит, знакомый… Вот некстати…»

Ему захотелось поскорее уйти отсюда. Нехотя доедая кутабы, он снова обернулся: человек в папахе продолжал смотреть на него. Кажется, даже улыбался. Да, он улыбался, глядя на Фуада. Больше того, кивнул головой, приветствуя. Фуаду пришлось ответить на приветствие. Мужчина в папахе встал, подошел к его столику.

— Ты, кажется, не узнаешь меня, сосед? — Он уселся напротив Фуада.

Фуад скис: «Что меня сюда занесло?»

— Я говорю, ты, кажется, не узнаешь меня, сынок? Алиаббас я, кирщик[6] Алиаббас.

Фуад напряг память. Да, действительно, жил на их улице такой человек — кирщик Алиаббас.

— Не сын ли ты Курбана-муаллима, племянник?

— Да.

— Я живу через два дома от вашего. Ваш-то дом хорошо знаю, столько раз покрывал его.

И тут Фуад окончательно вспомнил этого человека. Часто он с мальчишками, забравшись на крышу дома, наблюдал за работой Алиаббаса-киши. Даже ощутил запах кипящего кира. Вспомнил брата его, Ага-Рзу. Ага-Рза был сверстником Фуада. Играли на улице в чижа, лапту, кости, чехарду, прятки.

— Как поживаешь, дядя Алиаббас?

— Спасибо, понемножку. Конечно, в руках уже нет прежней силы, и глаза хуже видят, но ведь узнал тебя, а? Смотрю — знакомое лицо. Думаю, нет, с этим человеком я где-то встречался. А ты, оказывается… вон… сосед, сын Курбана-муаллима.

— И я тебя сразу же узнал, как только ты подошел, дядя Алиаббас. Ты по-прежнему… крыши покрываешь? — Фуад вспомнил о чугунном котле возле дома родителей. Спросил: — Тот котел, что там, на улице, твой?

— А чей же еще? Мой, сосед, мой. — Очевидно, он забыл имя Фуада. — Ты что-то редко бываешь в наших краях…

— Да так уж получается.

— Дети у тебя есть, племянник?

— Два сына.

— Да хранит их аллах!

— Да хранит аллах и твоих детей! Как поживает Ага-Рза?

Алиаббас как-то сразу сник, помрачнел. Долго молчал, наконец сказал:

— Сосед, разве ты не знаешь, что Ага-Рза уже пять лет как умер. И ты тоже был на его похоронах, вместе с Курбаном-муаллимом. И на поминках вы были… в Ясамале.[7] Там Ага-Рзе за год до этого квартиру дали.

Фуад смутился, покраснел. Вспомнил: действительно, ходил с отцом на похороны и на поминки Ага-Рзы. Вспомнил даже, как говорил слова соболезнования Алиаббасу: «Пусть это будет вашим последним горем…» Ясно, его сбило то, что поминки были в Ясамале. В том Прошлом, что хранила память Фуада, Ага-Рза продолжал жить как друг его детства, сверстник, мальчишка с их улицы. Жена Алиаббаса — Гюльсюм-хала варила дома сахар и делала из него «красные петушки» на палочках, которые Ага-Рза продавал на углу. Как правило, он предварительно облизывал эти «красные петушки», отчего они становились блестящими, аппетитными, приобретали «товарный вид». Иногда он предлагал полизать «петушки» и Фуаду. Черкез-арвад, узнав об этом, отругала сына: «Не смей никогда этого делать! Красные петушки — отрава, в них краска. Тот, кто ест эту дрянь, обязательно заболеет». На деньги, вырученные за эти «петушки», они с Ага-Рзой ходили в кино. Посмотрели столько замечательных кинофильмов — «Индийская гробница», «Багдадский вор», «Тарзан»…

Да, сверстник Фуада, друг детства Ага-Рза остался навеки живым в его Прошлом. Потом они много лет не виделись. А тот Ага-Рза, что умер в Ясамале, на чьи похороны и поминки он с отцом ходил, — то был совсем другой человек. Его тоже звали Ага-Рзой, но он, Фуад, не знал его, никогда до этого не видел. Отец настоял, и он пошел. «Нехорошо, неудобно, — объяснил Курбан-киши. — Как-никак Алиаббас наш сосед, живем на одной улице, здороваемся. Да и ты с Ага-Рзой дружил в детстве. Прошу тебя, выкрой время — сходим».

Дома в Ясамале так похожи один на другой. Дворы этих домов тоже похожи один на другой. В одном из таких дворов бы сооружен вместительный шатер из брезента, столь похожий на все прочие поминальные шатры, в каких приходилось сидеть и пить чай Фуаду… Одни и те же слова соболезнования…

— Извини, дядя Алиаббас, я хотел спросить, как поживает семья покойного?

— Спасибо, сынок, ничего.

Может, он опять не то сказал? Может, у Ага-Рзы вовсе не было семьи, бедняга умер холостяком? Надо потом узнать у родителей.

Алиаббас встал, начал прощаться. В голосе его было столько тепла. Затем он подошел к буфетчику, рассчитался и вышел из закусочной.

Фуад подозвал официанта, спросил:

— Сколько с меня?

6

Кирщик — человек, заливающий крыши киром.

7

Ясамал — один из районов Баку.