Цейтнот

«Мухлевщик Шовкю». Никогда до этого Фуад Салахлы не был столь резок, говоря с ними о Шовкю. Потом вдруг прошел слух, будто Фуад Салахлы завидует Шовкю и потому, мол, везде нападает на него заглазно. В институте болтали всякий вздор. Однако тот свой злополучный доклад, прочитанный на заседании НСО, он, Маленький Фуад, написал отнюдь не по наущению Большого Фуада. Никоим образом! Конечно, у каждого молодого человека есть свой кумир, свой бог. Влияние дружбы с Салахлы, его альбомов, книг, их разговоров на формирование Маленького Фуада как архитектора, на формирование его вкуса было велико; и этот сложившийся в определенной атмосфере вкус не мог примириться со стилем строившихся в те годы в Баку зданий, похожих на причудливые, затейливые торты. Именно об этом Маленький Фуад сказал в своем докладе на заседании НСО, покритиковав некоторые архитектурные работы Шовкю Шафизаде под гром рукоплесканий собравшихся студентов. Фуад Салахлы впервые услышал доклад Маленького Фуада там, на заседании НСО, во время его выступления. До этого он ничего не знал, но дело так повернули и раздули!..

Декан Зюльфугаров был земляком Курбана-киши, оба были из одного села. Испокон веку их отцы и деды жили по соседству. Несколько раз он был у них в гостях, пил чай, заваренный Черкез-арвад, нахваливая: «Ах, какой цвет! Ах, аромат! Пах-пах!» Встречая Маленького Фуада, декан Зюльфугаров говорил: «А, землячок!», справлялся об отце: «Как там мой друг Курбан? Здоров? — и непременно добавлял: — Смотри, Фуад, детка, береги отца, редкой души человек». Как бы он ни был занят, при встрече с Фуадом всегда улыбнется. У Зюльфугарова были изъеденные кариесом зубы и больные десны, которые постоянно кровоточили. Не очень-то приятное зрелище: желтые зубы в розовато-алых пузырьках слюны. Да, с Фуадом Зюльфугаров был неизменно приветлив: «А, молодой человек! Землячок! В чем дело? Что случилось? Почему мы такие хмурые? Сын такого человека должен ходить с высоко поднятой головой. A-а, ясно, ясно… Перезанимался, бедняга! Говорят, прекрасную курсовую работу написал? Вот что, земляк, давай пошлем тебя в Тбилиси — на студенческую конференцию, а? Поедешь?»

Спустя два дня после доклада в НСО Фуада вызвали в деканат. Прямо с лекции. Пришла секретарша декана, извинилась перед лектором, сказала:

— Мехтиева просят срочно зайти к товарищу Зюльфугарову! Он ждет его.

Фуад не узнал декана. Всегда приветливое, улыбчивое лицо Зюльфугарова сейчас походило на свирепую морду бульдога. Он долго, молча и зло, даже с ненавистью какой-то, смотрел на Фуада, наконец выдавил из себя:

— Мехтиев!.. — Не «Фуад, детка», не «землячок», не «молодой человек», именно — «Мехтиев». — Что это за доклад вы сделали?! — «Сделали», «вы». На миг Фуаду показалось, что Зюльфугаров обращается не к нему. Он никогда ему не говорил «вы». — Соображаете, что вы натворили, Мехтиев?

В комнате были еще люди, — может, Зюльфугаров поэтому так разговаривал с ним? Как бы там ни было, Фуад впервые в жизни видел, что лицо человека может неузнаваемо измениться. Действительно, когда посторонние ушли и они остались вдвоем, словарный состав языка декана стал несколько иным, чего нельзя было, однако, сказать о выражении его лица.

— Эй, ты, пигмей несчастный! Ты что натворил?! Что ты сделал, дурак? На кого поднял руку? На Шовкю Шафизаде?! Осел безмозглый! Он что — ровня тебе?! Товарищ твой?! Ах ты, воробей недоделанный! Тебе, коротышке, только и нападать на таких великанов, как Шовкю Шафизаде! Соображаешь хоть что-нибудь?! Да ты знаешь, кто такой Шовкю Шафизаде?! Знаешь ли ты, какие люди пользуются его услугами? — Эту фразу Зюльфугаров произнес, понизив голос. — Вот ты… пыжишься, пыхтишь, тоже хочешь стать архитектором. Ну, допустим, стал. Допустим! Но и тогда ты все равно только маленькая мошка рядом с Шовкю Шафизаде! Он — птица Рух! Никто никогда даже не заметит тебя в его тени! Ты знаешь, кто он есть в нашей области? И аллах, и пророк Мухаммед, и все двенадцать священных имамов — в одном лице! Заруби это себе на носу! Шовкю Шафизаде может скрутить в бараний рог каждого из нас и сунуть себе в карман! Захочет — поднимет до небес, захочет — с грязью смешает. Понял?!

В этот момент в комнату вошел секретарь парткома, и Зюльфугаров опять заговорил другим тоном:

— Нет, мы этого дела так не оставим. Нельзя его так оставлять! Вы должны понести должное наказание, Мехтиев! А то что это будет, если каждый начнет нести всякую ересь о наших почтенных, уважаемых мастерах?!

Фуад был ошеломлен. Еще никто никогда в жизни не оскорблял его подобным образом. Это был предел унижения.

Дело Фуада обсуждалось на внеочередном заседании НСО (с участием Зюльфугарова), затем на комсомольском собрании. Его исключили из комсомола, был поднят вопрос об исключении его из института. Окончательное решение вопроса отложили до возвращения из командировки ректора.

Фуад навсегда запомнил: некоторые товарищи-студенты, которые громче всех аплодировали его докладу, теперь при встрече делали вид, будто не замечают его. Избегали его и многие преподаватели. Пожалуй, это было для него самым серьезным испытанием в жизни, — потом он часто думал об этом. Ни до, ни после этого с ним не случалось ничего подобного. Рушились, казалось бы, незыблемые идеалы — вера в друзей. В правду! Как он не спятил с ума в те дни!

Спасибо Асе — как могла, морально поддерживала его. Была с ним рядом в самые тяжелые минуты, не давала окончательно пасть духом. Он как казни ждал приезда ректора, и его единственным утешением было сочувствие Аси, ее бесхитростный, искренний лепет:

— Я ходила в мечеть, Фуадик, раздала нищим деньги… Увидишь, все будет хорошо. Я дала обет…

На следующий день после возвращения ректора из командировки его опять вызвали с лекции. На этот раз повели к ректору.

В светлом просторном кабинете кроме ректора находились еще двое — декан Зюльфугаров и незнакомый Фуаду мужчина, у которого были седоватые волосы и седоватые же усы, умные, проницательные глаза.

И на этот раз Фуад подивился способности Зюльфугарова перевоплощаться. Важный, самоуверенный индюк, каким его знали на факультете, сейчас превратился в робкого замухрышку цыпленка: на губах — дурашливая, бессмысленная улыбка, глаза бегают — с ректора на седоусого, с седоусого на ректора, туда-сюда, туда-сюда; он то и дело потирал руки, словно ему было холодно.

Ректор смерил Фуада взглядом:

— Так вот он каков — герой! Дракон прямо-таки, черт возьми!

Все трое засмеялись. Громче всех — Зюльфугаров.

Фуад покраснел как рак, смутился. Подумал: «Издеваются над моим маленьким ростом». Идя сюда, он твердо решил: «Умирать — так с музыкой!» Решил, что будет вести себя смело и независимо, скажет то, что думает. «Выгнать решили — пусть выгоняют! Плевать!»

«Дракон… Я — дракон?» Он должен достойно ответить на это. Но не успел. Седоусый сказал:

— Детка, ты отзанимался уже? Все? Конец?

Фуад подумал: незнакомец дает ему понять, что вообще пришел конец его учебе в этом институте. Значит, исключили? Напрасно, выходит, Ася ходила в мечеть, тратила деньги, давала обет. Не помогло. Почувствовал, как лоб его покрылся холодной испариной. И вдруг, забыв, что он собирался держать себя с достоинством, смело резать правду-матку в глаза, выдавил из себя дрожащим голосом, почти с мольбой:

— Нет, нет… я хочу заниматься и дальше… Я хочу учиться в институте…

Незнакомец спокойно разъяснил:

— Детка, я имею в виду сегодня. Ты освободился уже?

— У них еще одна двухчасовка, — быстро вставил Зюльфугаров.

Седоусый тяжело посмотрел на него. Снова перевел взгляд на Фуада.

— Я думаю, декан позволит тебе… Хочу, чтобы ты поехал со мной.

— Конечно, конечно, — подобострастно заулыбался Зюльфугаров. — О чем может быть речь?

Седоусый пожал ректору руку. Зюльфугарову едва кивнул и, сделав Фуаду знак следовать за ним, вышел из кабинета.

На улице перед институтом седоусого ждала черного цвета машина марки «ЗИМ». Он сел впереди, рядом с шофером, жестом предложил Фуаду сесть на заднее сиденье. Машина тронулась. Седоусый упорно молчал. Лишь когда водитель притормозил у высокого, очень несуразного, по мнению Фуада, дома (Фуад знал, что этот дом строился по проекту Шовкю Шафизаде), сказал негромко: