Катастрофа

Он встал, отчаянно зевая, оделся и спустился вниз, чтобы открыть ставни магазина. День еще не начинался, а он уже, чувствовал утомление. Он стал открывать ставни, все время спрашивая себя, зачем он это делает. Все равно конец один, будет ли он стоять за прилавком и ждать покупателей или нет.

Теперь, когда ставни были подняты, лавку залил яркий свет, сразу обнаруживая, и какой ветхий в ней пол, весь в щелях и углублениях, какой жалкий вид у держаного прилавка. Все его предприятие явно безнадежно. За последние полгода Уинслоу постоянно видел в мечтаниях веселенький магазинчик, который давал бы хотя и не огромный, но все же приличный доход; перед ним разворачивались картины семейного счастья. Теперь он вдруг резко пробудился от всех своих мечтаний. А тут еще, как назло, тесьма, которой был обшит его черный, вполне еще приличный сюртук, зацепилась — она немного отпоролась — за задвижку у входной двери, и кусок ее оторвался. Подавленное состояние Уинслоу сменилось гневом. Он стоял, весь дрожа; затем злобно дернул тесьму, оторвал еще кусок и отправился в таком виде к Минни.

— Вот, — с упреком сказал он, — полюбуйся. Все-таки не мешало бы тебе немного следить за моей одеждой.

— Я не заметила, что тесьма отпоролась, — удивилась Минни.

— Ты никогда ничего не замечаешь или замечаешь тогда, когда уже поздно, — заявил Уинслоу. Упрек был явно несправедливый.

Минни вдруг взглянула мужу в глаза.

— Если хочешь, Сид, я сейчас зашью.

— Нет, давай сначала завтракать, — буркнул Уинслоу. — На все есть свое время.

За завтраком Минни с тревогой следила за его озабоченным лицом. Он заговорил только раз, причем объявил, что она подала ему тухлое яйцо. Это была неправда; яйцо только не вполне свежее, — Минни платила шиллинг за полтора десятка, — но сносное. Уинслоу отодвинул тарелку и съел кусок хлеба с маслом; затем он снова принялся за яйцо, признав этим, что был не прав.

— Сид, — сказала Минни, когда муж ее встал и направился в магазин, — ты нездоров?

— Нисколько! Здоров вполне, — он с ненавистью посмотрел на нее.

— Ну, тогда, значит, что-то случилось. Неужели ты сердишься на меня из-за этой тесьмы, Сид? Скажи мне, в чем дело. Ты и вчера за чаем был такой же, и за ужином. Ведь тогда тесьма была цела.

— Теперь я буду всегда такой.

Минни вопросительно взглянула на мужа.

— Да в чем же дело? Скажи! — взмолилась она. Жаль было пропустить такой удобный случай. Уинслоу,

стараясь произвести как можно более сильный драматический эффект, объявил о грозящей им беде.

— В чем дело? — сказал он. — Да в том, что мы пропали, как я ни старался. Вот в чем дело! Если я ровно через три недели не уплачу фирме Хольтер, Скельтер и Граб восемьдесят фунтов, то… (пауза)… То наше имущество будет описано и продано с аукциона. С аукциона! Вот в чем дело, Минни. С а-у-к-ц-и-о-н-а!

— Ах, Сид! — начала было Минни.

Но Уинслоу вышел, хлопнув дверью. Он почувствовал временное облегчение, словно скинул с себя половину тяжелой ноши. В лавке он начал стирать пыль с картонок, и без того чистых, а затем принялся складывать вновь уже безукоризненно сложенный кретон. Он был в состоянии мрачной подавленности; он чувствовал себя мучеником, которого терзает судьба. Но, во всяком случае, пусть никто не говорит, что он ленится работать. Сколько он трудился, придумывая разные комбинации, устраивая все сам. А теперь конец всему.

Во время обеда, за картофельным пирогом, Уинслоу случайно поднял глаза. Минни смотрела на него. Лицо у нее было бледное, а глаза покраснели. Уинслоу вдруг почувствовал, что у него подступил комок к горлу. Мысли его неожиданно приняли совершенно иное направление.

Отодвинув от себя тарелку, он растерянно посмотрел на жену. Затем встал, обошел вокруг стола и подошел к ней. Она продолжала пристально смотреть на него. Вдруг он молча опустился на колени рядом с ней. «О, Минни», — сказал он. Она сразу поняла, что мир заключен, и обняла его дрожавшие от рыданий плечи.

Уинслоу долго плакал у нее на плече, как маленький мальчик, называл себя мерзавцем за то, что женился на ней и довел до этого, уверял, что такому дураку, как он, нельзя было и пенса доверить, что во всем виноват он, что он «так надеялся», и наконец, он громко застонал. А Минни, также тихо плача, гладила его и шептала ему «шшш», когда он слишком громко рыдал; наконец, ей удалось немного успокоить его.

Тут как раз зазвонил надтреснутый колокольчик у входной двери; Уинслоу поневоле пришлось вскочить, взять себя в руки и показать, что он настоящий мужчина.

После этой сцены супруги начали «обсуждать положение»; они обсуждали его за чаем, за ужином и вечером в постели и вообще каждую свободную минуту. Они делали это торжественным тоном, пристально глядя куда-то перед собой. Лица у них были серьезные, словно застывшие. Разумеется, это «обсуждение» ни к чему не приводило, но после него обоим становилось легче. Уинслоу повторял одно: «Как тут быть? Совершенно не могу себе представить!» — и дальше этого не шел. Минни старалась бодро смотреть на будущее, уверяла мужа, что им будет вовсе не так уж плохо, когда он поступит на место, — хотя они, в довершение всего, ожидали ребенка. А может быть, в критическую минуту и дядя им поможет?.. Слишком гордыми быть не следует. Кроме того, может быть, «что-нибудь и подвернется». Это была любимая фраза Минни.

Иногда они начинали надеяться на неожиданный наплыв покупателей. «Может быть, — говорила Минни, — тебе удастся наскрести фунтов пятьдесят? Ведь они хорошо тебя знают — они поверят тебе!» Супруги начинали обсуждать эту возможность. Раз убедив себя, что Хольтер, Скельтер и Граб согласятся дать отсрочку, супруги с некоторым даже удовольствием начинали устанавливать минимальную сумму, которую согласится принять фирма: На другой день после этого открытия они целых полчаса болтали за чаем, значительно повеселев, и даже посмеивались над собственным испугом. Пожалуй, для начала и двадцати фунтов будет достаточно. Но вскоре приятная надежда на то, что Хольтер, Скельтер и Граб смилостивятся над бедной стриженой овечкой, таинственным образом улетучилась, и Уинслоу опять погрузился в мрачное отчаяние.

Он стал оглядываться вокруг, подолгу рассматривая обстановку и размышляя о том, сколько удастся за нее выручить. Шифоньерка, как там ни говори, совсем еще хорошая. Кроме того, был еще старинный сервиз, доставшийся Минни от матери. Потом Уинслоу начинал придумывать разные отчаянные средства, чтобы оттянуть беду. Почему бы не «обратиться к ростовщикам»?

В четверг случилось нечто весьма приятное: в лавку пришла девочка с образцом ситца. У Уинслоу оказался ситец точно такого же рисунка. До сих пор ему никогда не удавалось подобрать материалы по образцу — слишком уж мал был у него выбор, Уинслоу сразу пошел рассказывать об этом Минни. Упоминаем здесь об этом случае, дабы читатель не вообразил, что бедняга неизменно бывал в мрачном настроении.

В течение нескольких дней после своего печального открытия Уинслоу очень поздно открывал магазин. Когда человек всю ночь не спит, когда он потерял всякую надежду — к чему вставать рано? Но в пятницу, когда он вошел в еще темный магазин, он увидел что-то на полу; предмет этот, длинный и плоский, был освещен лучом света, пробивавшимся сквозь щель внизу неплотно прилаженной двери. Уинслоу нагнулся и поднял с пола конверт с широкой траурной каймой. Письмо было на имя его жены. Очевидно, умер кто-то из ее родных — может быть, дядя? Уинслоу слишком хорошо знал старика, поэтому у него даже не мелькнула надежда, что и им кое-что перепадет. Наоборот, им придется еще сшить себе траур и уехать на похороны. Что за жестокость со стороны людей — умирать, не подумав о том, какие неприятности их смерть причинит родным? Перед Уинслоу сразу замелькали картины — он всегда мыслил образами: придется купить черные брюки, креп, черные перчатки — у него в лавке их не было; затем поездка — опять расход; да и магазин придется закрыть на целый день.

— Боюсь, что ты узнаешь грустную новость, Минни, — сказал он.