Блестящая будущность

Сестра накинулась на меня и стащила съ мѣста за волосы, проговоривъ страшныя слова:

— Пойдемъ, я дамъ тебѣ лѣкарства.

Какая-то медицинская бестія пустила въ ходъ въ тѣ дни дегтярную воду, въ качествѣ превосходнаго врачебнаго средства, и м-съ Джо всегда держала ее про запасъ въ шкафу, вѣря въ то, что она такъ же полезна, какъ противна. Въ обыкновенныхъ случаяхъ меня такъ усердно пичкали этимъ любезнымъ снадобьемъ, что я чувствовалъ, какъ отъ меня разитъ дегтемъ, точно отъ только что выкрашеннаго забора.

Сегодня въ виду необычайности происшествія потребовалось не менѣе литра этой микстуры, которая и была влита мнѣ въ горло, для моей вящей пользы, при чемъ м-съ Джо засунула мою голову подъ мышку, точно сапогъ въ тиски. Джо отдѣлался полулитромъ, который его заставили выпить (къ его великому неудовольствію, въ то время какъ онъ медленно жевалъ и размышлялъ у огня), «потому что его покоробило». Судя по себѣ, я могъ поручиться, что если не до, то послѣ пріема лѣкарства его уже навѣрное «покоробило».

Совѣсть — страшная вещь, когда она грызетъ взрослаго человѣка или ребенка; но когда у ребенка на совѣсти есть еще другая тайна, скрытая въ его штанинѣ, то это — могу засвидѣтельствовать — просто мученье. Виновное сознаніе, что я готовлюсь обокрасть м-съ Джо (мнѣ совсѣмъ не приходило въ голову, что я обокраду Джо, такъ какъ я не считалъ его хозяиномъ), въ связи съ необходимостью постоянно придерживать рукой ломоть хлѣба, когда я сидѣлъ, или когда меня зачѣмъ-нибудь отсылали изъ кухни, чуть не свело меня съ ума.

Былъ канунъ Рождества, и я долженъ былъ отъ семи до восьми часовъ вечера мѣшать мѣднымъ пестикомъ тѣсто для праздничнаго пирога. Я мѣшалъ его, чувствуя въ карманѣ тяжесть спрятаннаго ломтя, и это напоминало мнѣ человѣка со скованной ногой. На мое счастіе, мнѣ удалось наконецъ ускользнуть изъ кухни, и я спряталъ ломоть въ моей спальнѣ, помѣщавшейся на чердакѣ, и совѣсть моя на время замолкла.

— Ахъ! — сказалъ я, когда, окончивъ мѣшать тѣсто, сидѣлъ и грѣлся у камина передъ тѣмъ, какъ меня отошлютъ спать, — вѣдь это палятъ изъ пушки, Джо, неправда ли?

— Ахъ! — отвѣчалъ Джо. — Другой каторжникъ убѣжалъ.

— Что это значитъ, Джо? — спросилъ я.

М-съ Джо, которая всегда брала на себя всякаго рода объясненія, досадливо проговорила: — Бѣглый! бѣглый! — Она давала объясненія въ родѣ того, какъ давала лѣкарство.

Въ то время, какъ м-съ Джо наклонилась надъ шитьемъ, я сложилъ ротъ въ формѣ вопроса: «что такое каторжникъ?» А Джо сложилъ ротъ, какъ бы для самаго хитроумнаго отвѣта, но я ничего не разобралъ, кромѣ одного слова: «Пипъ!»

— Прошлою ночью, — громко сказалъ Джо, — послѣ заката убѣжалъ каторжникъ. И они палили въ пушку, чтобы предупредить объ этомъ. А теперь палятъ, чтобы предупредить, что и другой убѣжалъ.

— Кто палитъ? — спросилъ я.

— Пропасти нѣтъ на этого мальчишку, — вмѣшалась сестра, грозно взглядывая на меня изъ-за работы:- что за страсть у него къ разспросамъ. Не дѣлай вопросовъ и не услышишь лжи.

Я подумалъ, что отвѣтъ ея невѣжливъ относительно ея самой, такъ какъ намекаетъ повидимому на то, что она солжетъ мнѣ, если я стану ее о чемъ-нибудь спрашивать. Но она никогда не была вѣжлива, если не было гостей.

Въ эту минуту Джо сильно подстрекнулъ мое любопытство тѣмъ, что старательно разѣвалъ ротъ, ухитряясь придать ему форму какого то слова, которое я принялъ за «драконъ». Я показалъ глазами на м-съ Джо и выразилъ ртомъ: «она». Но Джо не хотѣлъ этого допустить и опять разинулъ ротъ и что-то имъ выразилъ. Но я рѣшительно не понималъ, что онъ хотѣлъ сказать.

— М-съ Джо, — сказалъ я, вдругъ набравшись храбрости, — я бы желалъ знать, — если только вы позволите, — откуда это палятъ пушки?

— Господи помилуй мальчишку! — вскричала сестра, — съ понтоновъ.

— О! — произнесъ я, глядя на Джо. — Понтоны!

Джо укоризненно кашлянулъ, точно хотѣлъ сказать: «ну, что, вѣдь я же говорилъ».

— А что такое понтоны? — спросилъ я.

— Вотъ каковъ этотъ мальчишка! — вскричала сестра, указывая на меня иголкой съ ниткой и качая головой. — Отвѣтьте ему на одинъ вопросъ, и онъ сейчасъ же задастъ вамъ еще дюжину. — Понтоны — это корабли-тюрьмы, по ту сторону болота.

— Желалъ бы я знать, кого сажаютъ въ корабль-тюрьму и за что туда сажаютъ? — промолвилъ я, не обращаясь ни къ кому въ частности и съ тихимъ отчаяніемъ.

Этого уже не могла вынести м-съ Джо и немедленно встала.

— Вотъ что я скажу тебѣ, молодецъ, — произнесла она. — Я выкормила тебя «отъ руки» не затѣмъ, чтобы ты отравлялъ добрымъ людямъ жизнь. Я бы заслужила тогда брань, а не похвалу. Людей сажаютъ въ тюрьму за то, что они убиваютъ и за то, что они воруютъ и поддѣлываютъ бумажки и дѣлаютъ всякія дурныя дѣла: и всегда они начинаютъ съ разспросовъ. Ну, маршъ въ постель!

Мнѣ никогда не позволяли зажигать свѣчу, когда я шелъ спать, и поднимаясь по лѣстницѣ въ потемкахъ, со звономъ въ ушахъ, — оттого, что м-съ Джо все время барабанила наперсткомъ по моей головѣ, когда произносила послѣднія слова, — я съ ужасомъ соображалъ, что корабль-тюрьма какъ разъ подходящее мѣсто для меня. Ясно, какъ Божій день, что я на дорогѣ, чтобы попасть туда. Я началъ съ разспросовъ, а теперь готовился обокрасть м-съ Джо…

Если я и забывался сномъ въ эту ночь, то лишь затѣмъ. чтобы представить себѣ, что меня несетъ сильнымъ весеннимъ приливомъ прямо на понтонъ… Мнѣ страшно было спать, хотя и клонило ко сну, такъ какъ я зналъ, что съ разсвѣтомъ я долженъ обворовать кладовую. Сдѣлать это ночью нельзя было, потому что въ тѣ времена не существовало легкаго способа добыть огня спичкой. Мнѣ пришлось бы высѣкать ого огнивомъ о кремень, и это произвело бы такой же шумъ, какъ цѣпи на ногахъ у разбойника.

Какъ только чуть забрезжилъ утренній свѣтъ за моимъ оконцемъ, я всталъ и спустился по лѣстницѣ; каждая ступенька, каждый скрипъ половицы, вопилъ мнѣ вслѣдъ: «Держите вора»! или: «Проснитесь, м-съ Джо!» Въ кладовой, болѣе обильно снабженной, чѣмъ обыкновенно, благодаря празднику, мнѣ некогда было ни выбирать, ни размышлять, ни соображать. Я стащилъ немного хлѣба, кусокъ сыру, полгоршка рубленаго мяса (и все это завязалъ въ носовой платокъ вмѣстѣ со вчерашнимъ ломтемъ хлѣба съ масломъ), отлилъ немного водки изъ каменной бутылки въ стеклянную, заранѣе мною приготовленную, и долилъ каменную бутылку водою изъ кружки, стоявшей въ кухонномъ шкапу; кромѣ всего этого, я захватилъ еще прекрасный, круглый, твердый пирогъ изъ свинины. Я чуть было не ушелъ безъ пирога, да не утерпѣлъ, чтобы не заглянуть въ тщательно прикрытое каменное блюдо, стоявшее въ уголку на полкѣ, и, увидавъ пирогъ, взялъ его, надѣясь, что онъ приготовленъ въ запасъ, и его не скоро хватятся.

Въ кухнѣ была дверь, которая вела въ кузницу; я отперъ и отворилъ эту дверь и выбралъ пилу среди инструментовъ Джо. Послѣ того я заперъ эту дверь и отворилъ ту, черезъ которую прошелъ домой вчера вечеромъ, притворилъ ее за собой и побѣжалъ въ окутанное туманомъ болото.

ГЛАВА III

Утро было холодное и очень сырое. Туманъ усиливался по мѣрѣ того, какъ я подвигался впередъ, такъ что, казалось, не я бѣжалъ мимо предметовъ, а они бѣжали мимо меня. Это было очень непріятное ощущеніе для такого виноватаго мальчика, какимъ былъ я. Изгороди и овраги, и насыпи натыкались на меня сквозь туманъ и какъ будто кричали во все горло: «А вотъ мальчишка съ чужимъ пирогомъ! держите его!» Скотъ также неожиданно натыкался на меня, таращилъ глаза и вмѣстѣ съ паромъ изъ ноздрей испускалъ крикъ: «Ловите воришку!» Одинъ черный быкъ съ бѣлымъ галстукомъ, — который показался даже мнѣ, подъ вліяніемъ угрызеній совѣсти, похожимъ на пастора, — такъ пристально уставился на меня и такъ укоризненно помоталъ головой въ то время, какъ я бѣжалъ мимо него, что я пробормоталъ, обращаясь къ нему: «Я не виноватъ, сэръ! я взялъ не для себя!» Послѣ того онъ нагнулъ голову, выпустилъ цѣлое облако пара изъ ноздрей и исчезъ, подкидывая задними ногами и махая хвостомъ.