Страница 6 из 7
– Ты будешь свободен, я верю в тебя, – говорил громом Голос Америки мне, и я зажмуривал от страха глаза.
Рустам Ильясов
Заговор зубов
Рот – это тот фронт, который тоже имеет жертвы. Зубы выдергивают. Зубы теряют. В одном из ртов многочисленного человечества зубы устроили парламент. Они стали выбирать верхнюю и нижнюю палаты и решили, что верхние зубы будут верхней палатой парламента, а нижние – нижней палатой. У них была сквозная демократия и в депутаты пошли все зубы поголовно, хоть у них и не было головы.
Данный зубной парламент решил управлять челюстями, и верхней и нижней, заставляя кусать то, что вздумается этим зубам. Сперва человек – хозяин зубов решил, что у него бешенство, но потом пригорюнился, а пригорюнившись, призадумался.
– Эврика! – крикнул Хозяин. – Я понял, это заговор зубов.
Кстати, у него было несколько больных зубов, которые его мучили.
– Я вырву их, и все будет в порядке, – решил Хозяин.
А зубы скрежетали:
– Врешь, не возьмешь. За что боролись! – но потом решили, что вырвут самые плохие, а хорошие оставят.
Заговорщики не знали, что им всем рано или поздно придется покинуть засиженные места. Потому что шло гниение. Тем более что Хозяин забывал их чистить. Верхние и нижние зубы давно поняли, что никакой они не парламент, а только зубная боль от них, но необходимость была во всем.
– Даже в нас, – говорили зубы мудрости.
Клыки говорили резцам:
– По нам можно определить происхождение видов.
– Да, видов на жизнь, – кивали резцы, – но люди сейчас редко кусаются. Но все же кости грызут.
Коренные зубы страдали больше всего, на то они и коренные. Их выдрать то трудно было, а бывало сгниет зуб, навроде болезненного человека, а корень после себя оставляет, и болит, и ноет потом, до мозга.
Да, дорогие ребята, пройдет время и про мозг расскажу, но сейчас закончу рассказ про зубы. Забыли уже зубы, что они парламент. Несколько их осталось. Сгнила жизнь, а потом постаревший Хозяин пошел вырывать оставшиеся, чтобы вставить вставную челюсть.
Эти оставшиеся он хранил как память в темной банке и шептал им:
– Эх вы молодость моя, жаль, что я не акула.
А на столе стояла на ночь другая банка со вставной челюстью. Эта челюсть разговаривала сама с собой как в бреду:
– Я сама естество.
Рустам Ильясов
Помогите
Однажды, когда я лежал в психиатрической больнице, мне рассказал больной человек по фамилии Бляхман, как он заболел. Он был в Германии, когда ему явились галлюциногенные ангелы. Как будто он увидел ангелов, явившихся к нему. И вот тогда-то он закричал: «Помогите!» Потом его опрашивали немцы, что такое «по-мо-ги-те».
Что же такое «помогите», спрашиваю я себя? Я ехал в автобусе, у меня болел живот, а в психике нападали голоса. Живот болел нестерпимо, нестерпимо сводили с ума голоса, меня тошнило, я ехал в автобусе в дальнем углу, и меня трясло до тошноты. Тошнота была и от голосов, и от животной боли. Я прикинул, что будет, если я крикну: помогите!
Он ехал на автобусе, и от него не отставала боль с голосами. Голоса комментировали боль, и вся она вызывала тошноту похуже чем у Жан Поля Сартра. Хотя в чем-то родственную ей. Люди казались грязью. На улице стоял грязный, еще теплый плюсовой ноябрь. Грязи было тьма, и дорога была ужасающе грязна.
Голоса комментировали его поездку. Живот болел уже второй день, понос не помогал. Это распоясались нервы, которые коверкались через голоса, отвлеченные от обычного бреда в бред тоже обычный, но дорожный. Он отдыхал от животной боли, говоря с женщиной о том, как его довели до болезни и как много сейчас погибает в армии людей. Четыреста за полгода, не считая погибших во время боевых действий в Чечне.
Потом он уже ехал в другом автобусе вместе с теми, кто сел на остановке в Толбазах, их было много и всем им надо было ехать автостопом. Одних забирали машины, других нет, и они ждали своей очереди. Ждал своей очереди и он. Но вот их всех посадили в небольшой автобус с надписью «служебный».
Он сел со всеми в автобус и почувствовал себя очень плохо, автобус сильно трясло, его тошнило, а голоса мучили его вдобавок.
– Ну что, – бузила психика через голоса, – поехал, а ведь очень плохо тебе.
И не передать как плохо было, скажешь плохо, но не поймете, нет, не поймете. Но вот он решил попросить о помощи:
– Помогите! – взмолился он, – мне очень плохо. Психически страдаю, кто поможет?
Все молчали и, не спеша, удивленно оглядывались.
– Помогите же мне! – взмолился он пуще прежнего.
Наконец один из сидевших тоже в автобусе спросил:
– Что с вами?
– Я психически болен, мне невыносимо плохо, голоса мучают меня, и меня тошнит.
– Это от тряски вас тошнит, – сказала женщина, – меня тоже подташнивает.
– Голоса еще, и это очень плохо, – сказал психически больной человек.
– Что за голоса? – спросил еще один пассажир.
– Издевательские.
Они не знали как отреагировать. Никто ничем не мог помочь. А когда он вскрикнул: «а-ах», водитель подумал, не ссадить ли его. Но вот они въехали в черту большого города. И тогда автобус остановился на городской улице. Вышел человек с сотовым, психически больного вывели, человек с сотовым позвонил и вызвал скорую.
Скорая приехала скоро, когда все пассажиры автобуса уже разошлись. Психически больной стоял одиноко у автобуса на обочине. Скорая после расспросов повезла его в психушку. Там ему очень не нравилось, ему там не нравилось и в прежний раз. Он жалел, что воскликнул: «Помогите!»
Но я не сказал: помогите! Превозмогая каждую боль, я доехал в итоге до дома. И уже дома мне стало легче.
Я никого не обвиняю этим рассказом. Никого.
Александр Каменецкий
Бродячий сюжет
– А вот так, а вот так! – завыл писатель и закружил волчком по комнате. – Как хочу, так и буду. Могу еще и «русскую» сплясать.
– Пошел ты к черту, – ответил уставший Сыроедов.
– Кто мне заделает дырку в голове, кто? – продолжал вопить писатель. – Кто забинтует мне раны на лице? Уйми меня, уйми, пожалуйста! А не то я радио твое разнесу, разобью магнитофон твой электрический и прыгну через окно, как вольный мячик, сгоряча перекувыркиваясь.
– Вот идиот, – сказал Сыроедов, заслоняя собой музыкальный центр. – Идиот пьяный, что мелет. Стоп, стоп, остановись! Сядь на место и скажи, что тебе не нравится, в конце концов.
– Что мне не нравится? – писатель прыгнул в кресло и принялся топтать его ногами. – Ах, если бы ты только знал, что мне не нравится! Мне не нравится, как растет трава, как светит солнце, как сменяют друг друга времена года. Съел?.. Еще мне не нравятся некоторые законы, например, закон тяготения или закон Кулона. Целые науки я ненавижу: физику, геометрию, природоведение, и я велел бы сжигать все книги, все до одной, – вытаскивать их из домов, из библиотек и сжигать, покуда не останется один только хрупкий пепел. Хочешь еще? Я ненавижу этот мир совсем, как он есть, от мельчайшего муравья до заоблачной звезды, до небесных тел, и легионы демиургов, и Силы, и Престолы, и Херувим, и Офаним… О-го-го, если бы ты знал, как я ненавижу Его Самого! Существуй нечистый, я продал бы ему душу просто так, назло, да ведь нету ни души, ни нечистого. Знаешь, в чем величайшая загадка мироздания? Знаешь?
– Нет, – признался Сыроедов, теряя терпение.
– В том, что правы материалисты, – и писатель закрыл лицо руками, как будто плакал.
Так они оба долго молчали. Потом Сыроедов сказал:
– Ты совсем пропал, это уже не шутки. С тобою с таким дело плохо. Что случилось за эти годы, почему ты так сдал? Когда-то, наверное, ты был совсем другим.
– Не помню, – всхлипнул писатель, – ничего не помню. Вроде бы, я долго болел, потом пришел в себя посреди больничной палаты, но оказывается, что пока я был болен, пришла пора умирать. Ты хоть что-нибудь понимаешь в этой жизни?