Страница 11 из 65
— Он в самом деле подумал, что я голливудская звезда, — сказала Вероника со смехом, когда метр отошел от их столика. — Он теперь будет выяснять, кто я такая.
— Пусть себе выясняет. Голливуд далеко… А если спросит у меня, как тебя зовут, я скажу, что великая актриса решила на этот раз сняться под псевдонимом, поэтому ее имя не имеет никакого значения.
— Но всех больших звезд знают в лицо, — возразила Вероника. — Не говори мне, что у вас не показывают голливудские фильмы.
Габриэле приподнял брови в притворном недоумении.
— Неужели ты не знаешь, Вероника, что у настоящего актера новое лицо в каждом фильме? — полушутливо-полусерьезно заметил он. — Он как бы рождается заново вместе с новым сюжетом… — Габриэле внезапно умолк — его осенила какая-то мысль. Он с интересом посмотрел на Веронику. — А ведь твое имя и значит «настоящая» по-итальянски! По крайней мере, первая часть твоего имени: «vero» — «vera», настоящая. Я знаю, имя «Вероника» происходит из греческого и значит в переводе «та, что приносит победу». И твои родители скорее всего вложили в него этот смысл. Но я предпочитаю истолковывать твое имя по-итальянски — ты не против?
Вероника улыбнулась.
— Мои родители имели в виду как раз то, что сказал ты, — ответила она. — Точнее, моя мама. Это мама назвала меня так. Она потом сказала мне, что дала мне это имя специально — она сказала, что хочет, чтобы у меня в жизни все было по-настоящему… Я, честно говоря, не совсем понимаю, что именно мама под этим подразумевала. — Вероника говорила задумчиво, теребя в руках салфетку. — Мне кажется, если человек рождается на свет, у него и так все должно быть по-настоящему — а разве может быть иначе? Наверное, мама хотела сказать этим что-то еще — что бы то ни было, это наверняка что-то хорошее.
— Твоя мама говорит по-итальянски?
— Да, и очень хорошо. Это она научила меня итальянскому. Но я забыла тебе сказать, моя мама была актрисой. Это, правда, было очень давно, еще до того, как родилась я. Она потом перестала сниматься. Кстати, последний мамин фильм снимался в Риме. Этот фильм получил несколько «Оскаров», а маме присудили «Оскара» за лучшую женскую роль. И что же ты думаешь? Она даже не поехала на церемонию вручения!
— Но почему?
Вероника пожала плечами.
— Она говорит, что кинематограф больше не интересовал ее, а слава была ей абсолютно безразлична. Я просто не в состоянии этого понять. Как можно пренебречь славой, когда ты достиг такого большого успеха?
— В самом деле странно. — Габриэле покачал головой. — И сколько же ей было лет, когда она перестала сниматься?
— Около двадцати. Да, ровно двадцать. Это было двадцать пять лет назад, за год до моего рождения. Она начала сниматься очень рано, с шестнадцати лет.
Габриэле задумчиво вертел в руках пачку сигарет.
— Начала сниматься в шестнадцать лет, в двадцать получила «Оскара» и после этого бросила кино, — медленно проговорил он. — Действительно трудно поверить… Но знаешь что? Во всем этом, по-моему, есть какая-то логика. Карьера твой мамы закончилась в Риме, а твоя начинается в Риме. — Он улыбнулся. — Думаю, твоей маме будет приятно узнать, что ты пошла по ее стопам.
Официант принес напитки и меню, и они занялись выбором ужина.
— Может, я выберу за тебя? — предложил Габриэле, заметив, что Вероника в нерешительности перечитывает меню. — Или у тебя все-таки есть какие-нибудь предпочтения?
Она подняла глаза от меню и улыбнулась.
— У меня есть одно предпочтение, — ответила она. — Но это очень странное предпочтение, Габриэле.
— Что-нибудь не здешнее? Если это какое-нибудь европейское или американское блюдо, скажи — они приготовят его для тебя. Или это что-то совсем необычное?
— Это самое что ни на есть обычное блюдо, Габриэле, и самое что ни на есть итальянское. Это верх от пиццы. От самой традиционной итальянской пиццы — от той, что с помидорами, моццареллой и базиликом. Она называется «Маргерита», если не ошибаюсь. Понимаешь, мне нравится в пицце только верх — я ничего не могу с собой поделать…
— А ведь ты была права, — сказал Габриэле, прибавляя еще одно основание от пиццы к аккуратной стопке на краю стола. — Мне всегда нравилась пицца, но я никак не мог понять, что именно мне в ней нравится. То есть я и не задумывался над этим — я был уверен, что она мне нравится целиком… А оказывается, это все из-за верха. Тесто во всех пиццах одинаковое, от теста только полнеешь, а вкуса мало. Удивительно, как я не додумался до этого раньше.
Вероника сняла ножом и вилкой кусочек расплавленной моццареллы со своей пиццы.
— Мой отец называет это извращением, — сказала она. — Он считает, тому, кто изобрел пиццу, лучше знать, какие в ней должны быть ингредиенты. А тесто — это основа для всякой пиццы. Без теста это уже не пицца, а…
— А верх от пиццы.
— Вот именно, — рассмеялась она. — Конечно, папа говорит это в шутку — ему все равно, ем я пиццу целиком или только верх от пиццы, или верх от чего-нибудь еще, лишь бы я ела. Папе всегда кажется, что я ем слишком мало…
— Мне тоже так кажется, — заметил он, глядя на ее худые плечи и хрупкую шею.
— В самом деле, Габриэле? Я, по-твоему, слишком худая?
Она задала этот вопрос таким серьезным тоном, что он не смог сдержать улыбку.
— Ты скорее хрупкая, Вероника, чем худая, — ответил он. — У тебя мелкая кость, поэтому ты не выглядишь костлявой, хоть ты и худощава… Что вовсе не означает, что ты бы смотрелась хуже, если бы была чуть полнее.
Она сделала несколько жадных глотков из своего бокала, потом посмотрела на него.
— А… твоя героиня, Габриэле? Она хрупкая, или, как это называется, в теле?
— Я не знаю, Вероника, сколько весит моя героиня, и, честное слово, не знаю объема ее талии и бедер, — отшутился он. — Измерять ее параметры, по-моему, не входит в мою компетенцию — это уже дело костюмера, точнее, портного…
— Но я спрашивала не о параметрах — я спросила, хрупкая твоя героиня или нет. Хрупкость — это, по-моему, определение, а не параметр.
— Я вижу, ты неплохо ориентируешься в лингвистике, — заметил он. — Что же касается моей героини… Я думаю, она все-таки хрупкая. Моя героиня красива, а красота всегда в некотором смысле хрупка. Я имею в виду, конечно, женскую красоту. С мужской дело обстоит иначе: вряд ли хрупкие мужчины пользуются большим успехом у женщин.
Он рассмеялся под ее внимательным оценивающим взглядом, думая, что, наверное, каждый человек строит свои эстетические теории, отталкиваясь от себя самого. А уж его, Габриэле, никак нельзя было назвать хрупким.
— По-моему, не совсем правильно разделять красоту на мужскую и женскую, — серьезно сказала Вероника. — Мне кажется, понятие «красота» существует вне пола. Красота может проявляться одинаково и в мужчине, и в женщине. Конечно, есть различия — в телосложении, например. Ты правильно сказал, что по-настоящему красивый мужчина не может быть хрупким физически. Но ведь согласись, у мужчины могут быть по-женски красивые черты — и от этого его лицо не станет менее мужским. Не зря красивые сыновья чаще бывают похожи на матерей. Я вообще считаю, что красота — это прежде всего сознание того, что ты красив. А у сознания как такового нет пола. Точнее, оно объединяет и женский, и мужской пол.
Он вопросительно смотрел на нее, ожидая пояснения. И пояснение последовало.
— Я думаю, Габриэле, что черты, фигура, манера держаться и так далее — все то, что восхищает нас в красивом человеке, — все это происходит от его сознания собственной красоты. Наш внешний облик — это производная от нашего сознания. Человек красив потому, что он чувствует, осознает себя красивым, а не наоборот. Наоборот — это просто констатация факта, подтверждение того, что уже и так ясно.
— Насколько я понял, ты веришь в превосходство сознания над материей, — сказал он, закуривая. — Как, впрочем, любой мыслящий человек.
Она замотала головой.
— Я верю в целостность сознания и материи, — сказала она. — Зачем сознанию превосходить материю, если они одинаково нуждаются друг в друге? Ты думаешь, сознание стало бы создавать материю, если бы оно не нуждалось в ней?