Страница 31 из 36
— Как я нервен! Или это правда? Я ощущаю присутствие.
Александр Тимофеевич обшарил глазами стены.
— Расстанемся, — сказал Борис и, подманив нос поручика к самому своему уху, законспирировал: — вечером. У вас в постели.
После ухода белогвардейца Борис быстро натянул шелковые чулки и вышел в сад творить заказанную оду республике. На розовой дорожке он столкнулся с Джонни, спешившим на службу. Уикли, бледный, печальный и осунувшийся, шел неверными шагами, машинально обрывая узкую зелень астролистника.
— Товарищ, — поглядел он на Бориса, — как меня скучно!
Ломаный и бесцельный русский язык придавал фразе беспомощную интимность. Борис вдохновился:
— Знайте, Джонни, что будущее и ваших руках, — он наклонился к уху собеседника. — Щеглов и Броунинг владеют секретом, в их руках формула, одна математическая формула. Если она будет у нас — мы богачи. Мы ее можем продать любой стране за неимоверные деньги. Необходимо, чтобы эта формула была у нас. Формула зашифрована. Она вытатуирована у Сергея на руке.
Джонни растерялся. — Разве нас выпустят отсюда?
— Ничего, я устрою, что выпустят. Клянусь вам, — сказал Борис. — Вы должны заново подружиться с Артом. Может быть, у него тоже есть на руке. Там должны быть неприличные рисунки, названия и числа. Вы перепишите. Делать нужно немедленно.
Джонни чувствовал, что у него невозвратно мутится в голове. За последнее время мир все дальше и дальше уплывал из его глаз. В снах, которые ему снились по ночам, он был близоруким и видел туманные картины. Обещание Бориса вывести его отсюда было последней соломинкой утопающего.
В тот же день после работы Джонни, проходя мимо лаборатории, встретил Броунинга. За последнее время они виделись не часто, и Арт с жалостью поглядел на осунувшееся лицо. Он все еще твердо считал себя ответственным в некоторой степени за своего бывшего механика и сообщника.
— Что с вами, Джонни? Не больны ли вы?
Джонни мог не кривить душой. Он был угнетен, возбужден, потрясен, расслаблен — все вместе. Голова его лопалась по черепным швам. Он ответил Арту, едва шевеля губами:
— Мне очень плохо. Меня гнетет тоска. Сейчас еще ничего, а ночью я сумасшествую. Я боюсь темноты. Свет может гореть сколько угодно, но я боюсь, что он погаснет. Я с ума сойду, честное слово!
Арт схватил его за обе руки.
— Не надо, Уикли, бросьте, дорогой. Вам просто надо отдохнуть по-настоящему и не быть одному. Переходите ко мне ночевать. Все обойдется. Не надо, голубчик, падать духом.
— Спасибо, Арт, — робко воскликнул Уикли, — не сердитесь на меня. Ведь вы понимаете. У вас есть товарищ Седжи, а я совсем один. Я приду.
Джонни пожал руку Броунинга и, пошатываясь, побрел домой. Пока он не дошел до того места, где утром встретился с Борисом, он и не подумал даже о том, что выкрадет у своего друга формулу счастья.
Глава двадцать пятая
ПОБЕГ
В четверг Борис проснулся среди ночи. Стояла такая тишина, что мир казался несуществующим. У постели лежал ковриком плотный лунный квадрат. Козодоевский мучительно старался припомнить что-то, промелькнувшее во сне, не терпящее отлагательства и, главное, отнюдь не мистическое.
Он перепробовал все известные ему мнемонические приемы и решил уже уговорить себя, что сон был нестоящий, как вдруг стремительно сел на постели.
Нефритовая фигурка!
В самом деле, ведь все они — и Арт, и Сережа, и сам он — забыли об ее существовании! Потрясающая перемена обстановки выбила из озабоченных голов главную цель последнего путешествия. «Впрочем, может быть, кто-нибудь из них знает — ведь мы теперь мало разговариваем». Сначала поэт завязал узелок на подоле своего хитона, чтобы, чего доброго, не забыть утром порасспросить товарищей. Но заснуть он не мог, а дожидаться далекого утра представилось ему выше человеческих сил.
— Пойду! — отчаянно постановил он. — Они знают, что я только большой ребенок…
Презрев, против обыкновения, страх простуды, он выскочил босиком и пробежал коридор, ведший к комнате, где теперь вместе спали Уикли и опекающий его Броунинг. Сюда, однако, Борис постеснялся войти, но, вдохновленный примером дружеской опеки, помчался по холодному гравию сада к особняку Сережи. Здесь, после долгого дробного стука, он получил удивленное разрешение «влазить» и влетел в теплую комнату.
Сонный Сережа, со спутанными кудрями, налипшими на лоб, и по-мальчишечьи оттопыренными губами, смотрел на гостя во все свои смыкающиеся глаза.
— Борька, корова! У тебя, что ли, тоже истерика, как у Джонни?
Козодоевский замахал руками.
— Нет, нет, Сереженька, голубчик! Нет, хороший. Ты не бойся меня.
Щеглов засмеялся.
— Эх, ты, психическая зараза. Чего не спишь?
— Я вспомнил! Я вспомнил страшно странную вещь! Сереженька, где статуэтка?
— Какая стат…? — все еще смеясь, дивился Сергей и вдруг стремительно сел на ложе, как давеча Козодоевский. — В бога мать! Где человек из зеленого камня?
— Может быть, Броунинг знает? — упавшим голосом спросил поэт.
— Рано утром спросим. Эх, черт!
— Я потрясен, — простонал Борис.
Сергеи застенчиво ворчал:
— А я, что, не потрясен, что ли? Ведь она у меня была… Эх, Борька, горе ты мое, где я думаю она осталась, так это в кармане старых штанов.
— Пойдем к англичанам!
— Утром, говорю, пойдем.
— Сергеюшка! Я сейчас пойду от твоего имени и скажу про старые штаны…
Щеглов промолчал. Козодоевский принялся ныть.
— Сергей, друг мой единственный, ну, пусть я ребенок, ну, зловредный ребенок, я не могу дожидаться, я пойду!
Он вскочил, оставив Сергея в мрачном конфузе, и напялил на себя невзначай одно из одеял.
Англичане спали чутко, по-военному. На робкий стук Бориса быстро открыл испуганный Уикли.
— Что случилось? — трезво спросил Арт.
— Тысяча извинений! Сережа посоветовал мне не дожидаться утра.
— В каком смысле?
— Мы все забыли про замечательную статуэтку, которую мы нашли. И она пропала.
— Годдам! Какое несчастие! — воскликнул Арт, мгновенно вспомнив скользкий, полупрозрачный камень. — Джонни, вы слышите?
— Сережа предполагает, — сдерживая дрожь, продолжал Борис, — что она в кармане его старых штанов. Как найти старые штаны?
— Надо потребовать у наших палачей! — взволнованно предложил Джонни.
Арт медленно бледнел от гнева на самого себя. Его логическая машина работала подробно и четко.
«Ну, да, — думал он, — смена впечатлений, тревога и (он вздрогнул от досады) глухой прорыв в памяти от расслабляющего сонного газа…»
— Штаны, действительно, надо попросить и вообще выяснить это дело не позже утра, — заявил он.
Борис согласился: больно уж дико было бы поднимать среди ночи прокаженное государство. Одно из сомнений, во всяком случае, было разрешено: никто из главных членов экспедиции ничего не знал о нефритовой фигурке.
Из упрямства Борис разбудил еще Джелала, Галину и поручика, — все вскакивали, как встрепанные, ахали и ложились снова — более или менее бессонно ожидать утра.
Козодоевский, волоча за собой одеяло, поплелся домой. Он открыл свою дверь и с размаху сел на пороге, пронзенный током нечеловеческого страха, — ему зажала рот чья-то мягкая, холодная рука.
И голос Эйридики произнес прерывающимся шепотом:
— Тише. Можно бежать.
У Бориса нестерпимо похолодело в груди.
— Можно бежать, — вразумлял шепот, — потом нельзя будет.
Борис буйно колебался…Что делать с формулой? Шифр еще не был открыт. Неизвестно, как дела Уикли. По отношению к Александру Тимофеевичу надо быть благородным, чтобы не терять веры в себя…
— Я не предупредил товарищей, — прохрипел он, — что с ними делать?
Шепот задумался. Потом в нем звонко зажужжали слезы:
— Идите все вместе. Это все равно ведь. Беги, скажи им.
Козодоевскому стало жарко. Все спасено — надежды и планы. Кроме того, герой торжества — он, непризнанный и забытый! Кое-как одевшись, он снова побежал по коридорам, ступенькам и цветникам. Пленники вставали один за другим, с мужеством недоверия и молодости.