Страница 37 из 46
В.А. слушал лекции С.И. Вавилова и вспоминает беседы с ним как большое событие в жизни. От С.Т. Канабеевского Крылов получил задание. Недавно было показано, что электроны, в самом деле, ведут себя то как частица, то как волна. Волновые свойства проявляются в их дифракции и интерференции на подходящих кристаллических решетках. В лаборатории еше никто этого не видел. Нужно было построить электронный дифрактограф. Студент 2-го курса берется за эту задачу. Это казалось дерзостью. Он освоил стеклодувные работы и многое другое. После долгих месяцев трудов электронограф был готов и работал. Крылов был оставлен в аспирантуре. В той же лаборатории работал аспирант, впоследствии профессор Марк Моисеевич Уманский, он дружески помогал Крылову.
Накопилось множество уникальных результатов. Уманский сказал, что по ним вполне можно защитить диссертацию. Крылов «скромно» ответил: это все лишь подготовка к будущей нобелевской работе по биологическим молекулам… Так получилось, что две статьи, написанные и вышедшие в свет в 1936 году от имени двух авторов – Уманского и Крылова, – единственные публикации В.А. Крылова по избранной им профессии. При создании электронографа В.А. понял, что на сходном принципе может быть создан электронный микроскоп. Он немного опоздал – за четыре месяца до него идея электронного микроскопа была опубликована.
«Классово свой», В.А. Крылов был слишком самобытен. 30-е годы – годы массовых арестов и казней. Крылов говорит: «Арестовывать и дурак может, нужно уметь руководить*. Эти слова – был написан донос – достаточное основание для НКВД. Еше один повод – студент Михайлов с восторгом читает в газете стихотворение в поддержку репрессий. Крылов говорит, что это никакая не поэзия. Байрон – вот это поэт! Михайлов кричит: «Ах, ты зашишаешь врага народа Байрона, а советских поэтов поносишь!». Было принято постановление: «Исключить Крылова из комсомола за защиту Байрона и других врагов народа». Постановление это не было утверждено общеуниверситетским собранием. Однако из университета пришлось уйти. Крылов перешел на работу в Пединститут имени К. Либкнехта на кафедру А.Н. Зильбермана. Он надеялся быстро защитить диссертацию по структурам органических молекул и перейти к главной теме – структуре биологически важных молекул.
В.А. Крылов был арестован 23 октября 1938 года. Ему «дали» 5 лет заключения в концлагере. Через 5 лет, когда кончился срок, шла война, и он до 1946 года оставался в ссылке. При освобождении ему показали «дело»: в нем было пять доносов – оснований для ареста. Самый страшный был написан его однокурсником, «душой общества», общительным и веселым. Он сообщал, что Крылов организовал антисоветскую организацию, куда пытался вовлечь и автора доноса. Михайлов доносил о Байроне. Секретарь комсомольской организации – об антисоветских настроениях. Автор одного из доносов, увидев Крылова после освобождения, бросился к нему в слезах – его заставили написать под угрозой ареста, а он взял тогда к себе сына арестованного друга. Зато он постарался написать ничего не содержащий донос…
Антисоветская организация – значит следователи должны выявить ее, всех участников, все планы. В.А. знал, что для этого применяют «физические воздействия». Он «признался», что организацию он лишь задумал, но создать не успел, а хотел вовлечь в нее как раз автора главного доноса – он легко узнал его почерк. Ему дали «всего» 5 лет. Первые полгода в одиночной камере. Он просил, чтобы его оставили в ней, надеялся на возможность научной работы. Его отправили по этапу в лагерь (Княжпогост). Не буду пересказывать историю его мучений и приключений. Наша литература полна ими. В лагере он почти не был на общих работах – был электромонтером, машинистом, фотографом, киномехаником, рентгенотехником. И потому выжил. Особенно ценной была эта последняя специальность. Он работал в лагерной больнице и после пятилетнего срока, будучи ссыльным. Парадоксально, но «вольному ссыльному» материально жить было иногда труднее, чем заключенному. Не было еды, одежды, жилья. Его спас замечательный человек, также заключенный, Владимир Евгеньевич СоллертинскиЙ. Он, высококлассный инженер, ведал системой связи лагерей. В.А. был зачислен на работу к нему механиком связи. (Иван Иванович СоллертинскиЙ – выдающийся музыкальный критик – герой рассказа Ираклия Андроникова «Первый раз на эстраде». Имел ли В.Е. СоллертинскиЙ к нему отношение, В.А. Крылов не знает. Он сказал мне, однако, что В.Е. готов был преодолевать большие препятствия, чтобы иметь возможность услышать классическую музыку…)
Некоторые краски из жизни Крылова в ссылке дает его рассказ – один из многих его рассказов.
В условиях Севера, в заключении встретить физика – человека одинаковой специальности – это такая же радость, как встретить родственника. К тому же я всю мою жизнь питаю симпатии к «очкарикам». И среди моих друзей – их большинство. И вот в дверях поликлиники я сталкиваюсь с «очкариком». Он выбивает у меня из рук книгу, наклоняется, поднимает ее, видит ее заглавие и восклицает: «Как, вы физик? Вот замечательно! Я тоже физик». Мы знакомимся. Его фамилия Брук-Левинсон. Основное впечатление от него – интеллигентность. Никакая ватная телогрейка не скрадывает его интеллигентности. Чуть- чуть выше меня и года на три моложе. Но, возможно, он просто выглядит моложавее меня благодаря своей интеллигентности. Как его зовут, я уже забыл за полсотни лет. И кажется, он ленинградец и электронщик по специальности. «Вы знаете, у меня радость, – его лицо сияет от радости и гордости, – мне прислали мою диссертацию. Приходите, посмотрите». – «Охотно! Договоримся на вторник.
Завтра, в воскресенье, я иду в деревню за картошкой, в понедельник я на дежурстве, а во вторник давайте встретимся». «Картошка» вызывает у него эмоциональный всплеск: «А вы знаете, я завтра тоже иду за картошкой.
Вы в каком направлении?»
– «Я в Шошку». – «А я в Половники». Мы прощаемся, оба довольные новым знакомством.
Уже два месяца, как мое рабство вступило в новую фазу. Пять лет, указанных в приговоре, закончились. Но «Согласно директивы 152 параграфа 2, закрепить за лагерем до конца войны». Я закреплен, не имею права передвижения, а «свобода» выражается в том, что «живи, где сможешь, питайся, как сумеешь». С квартирой мне случайно повезло: я живу в кабинке 1,5 х 2 метра, но с телефоном – я механик связи, и нужно, чтобы меня можно было вызвать в любой момент. А с питанием у меня совсем плохо. Я и в прежней фазе питался кое-как, а эти два месяца уже совсем на пределе.
На следующий день, в воскресенье, я поднимаюсь в шесть часов, беру лыжи и выхожу. Позавтракать у меня нечего, я и вчера уже не ужинал. У меня нет ни куска хлеба, ни картофелины, абсолютно ничего съестного! Тараканов у меня нет. Им у меня нечего делать.
Крылов в университете
До Шошки – 16 километров. Я не иду, а плетусь целых три часа. Я голоден. И я надеюсь только, что в Шошке я смогу как-нибудь позавтракать. И там меня ждут три ведра картошки. Я несу с собой почти новые ватные штаны, единственный мой оборотный капитал. И обмен уже договорен с одним жителем Шошки. Я прикидываю, на сколько я могу растянуть эти три ведра.
И вдруг моя обменная операция терпит неожиданный крах. Жена накладывает «вето» на договоренность мужа: «Нет картошки. Всю променяли. Самим есть нечего». И я, обойдя всю деревню, с величайшим трудом смог выменять два ведра вместо трех, на которые так надеялся. И моя надежда на завтрак терпит полный крах. Во всей деревне я не смог выпросить куска хлеба и даже не смог упросить сварить моей картошки.
И дело не в том, что жители плохо живут. Но этим двум-трем голодным деревням голодные заключенные уже осточертели. Некоторые заключенные обменивают, некоторые попрошайничают, а некоторые воруют.