Избранное

А как Наташа обиделась, когда Нина Павловна заставила ее написать это обязательство. Она писала, красная, сердито скрипя пером. Вечно веселая и живая, три дня после этого она, выходя к доске, отвечала сухо, деловито и глядела в окно, а не на Нину Павловну.

За окнами ветер стихает. Дождь, кажется, редеет. И вот уже видны в темноте тощие копны сена, насаженные на щиты. Так здесь сушат сено, на дождливых островах, чтобы копну проще было продувать ветру. Эти копны похожи на нечесаных стареньких попиков, которые собрались было подкрасться к окнам, да так и остановились в нерешительности.

Впрочем, уже поздно, и незачем жечь свет.

Нина Павловна снимает с вешалки плащ, набрасывает его, прячет голову под капюшон и тушит свет. Она выходит на крыльцо. Ветер все еще сырой и шумит как-то очень грустно. Пролетают по ветру мокрые листья. Долго ли они еще будут лететь? Здесь такие длинные осени. И такие длинные вечера.

И можно очень долго стоять на крыльце в темноте и чувствовать себя совершенно одинокой. И немножечко себя жалеть. Как в детстве. Когда, бывало, выйдешь ночью за калитку из дачи и долго стоишь, как бы в предчувствии какой-то необыкновенной жизни. И думаешь. И то кажется, что все в жизни тебе будет легко, а потом вдруг набегают сомнения. А вдалеке гремит электричка, и за соседней дачей густо лает профессорская овчарка-медалист. И пока тебя не окликнет отец, ты все будешь стоять и стоять.

Между тем ветер улегся, и над островами как-то неожиданно быстро открылось чистое небо. «Утром будет телеграмма», — подумала Нина Павловна, сошла с крыльца и медленными шагами направилась к берегу. Черной гладью со всех сторон налегала на берег усыпанная звездами вода. На востоке между созвездиями Пегаса и Орла, гораздо ниже их, стылым ярким светом сиял Юпитер. Он отсвечивал на воду длинно и узко. При нем в безлунном небе стоял тонкий мглистый свет.

Где-то далеко с пустым оглушающим звуком лопнул воздух, и стоячая вода плеснула по всему заливу, плеснула в мостки, и эхо длинным гулом пошло гулять над островом, отдаваясь словно в каменных погребах. Звезды по заливу дрогнули, и берег как будто качнуло. Узкую дорожку света рассыпало и метнуло по воде. «Самолет звуковой барьер прошел», — подумала Нина Павловна и посмотрела на небо. Оттуда шел сухой и далекий шелест, словно над школой проходила стая гусей.

Нина Павловна прошла на мостки, отвязала лодку, села в нее и расправила весла. В тихой воде видны были все созвездия. Созвездия светили как бы из-под тонкого слоя льда, а над ними неподвижно и робко замерли одинокие жухлые листья. При свете звезд листья казались синими.

Нина Павловна плыла среди этой неисчислимой россыпи и, не глядя на небо, старалась угадать созвездия на воде. Вон раскинулся Волопас со своим желтым покачивающимся Арктуром. Вон вдоль пролива Большая Медведица. И где-то совсем рядом Гончие Псы Волопаса. Гончие Псы сейчас нагонят и разорвут Медведицу. А вон ближе к берегу Персей со своим занесенным на Дракона мечом и спиной закрывающий Андромеду, Андромеду с ее далекими околдованными неслыханной далью туманностями.

По воде все это вытянуто. И замерло. Пока не плеснет щука, словно кто ударит в воду колом, или не зашумит в камышах и не ухнется в воду выдра.

Низко над водой пролетит ночная птица, стремительно и угловато, как летучая мышь. Потом за мысом из-за пепельного мглистого леса станут появляться острова.

На широком разливе, где ходят катера, — длинный остров, поросший березами и соснами. Если на него смотреть издали навстречу низкому солнцу, то он похож на какой-то атолл. И верится, что по нему ходит большая лохматая обезьяна, волоча по земле огромные ступни. Это остров Обезьяны. Правее лежат в воде два седоватых камня. Вечно сидят на них чайки. Но иногда Нине Павловне кажется, что с одного на другой по ним быстро прыгает маленькая лайка. Пусть так и будет — остров Лайки. А далеко слева торчит из каменного разлива ржавым ребром утес. Наверное, там спрятались как в крепости мальчишки и собираются играть в войну. Они, верно, считают, что это их остров — Мальчишек. И вон уже показался небольшой валун, затянутый мхом, словно облитый зазеленелой медью. Над валуном маленькая рябина.

Похоже, что возле этого острова кто-то тихо поет. Пожалуй, это поет Наташа. Скорее всего, это она… Кто может ночью петь возле островка? И видны две небольшие лодки. Они стоят на воде. Среди звезд. И словно чего-то ждут.

Пожалуй, надо плыть к ним. Осторожно плыть, не задевая веслами звезд. И слушать, как над водой медленно снижается далекий дым рыбачьего костра.

1962 г.

ДОМ НАД РУМБОЙ

В городке Вашем нет моря, и поэтому вечером он кажется пустынным. Только по узеньким улицам с крошечными черепичными домиками журчат быстрые темные речки. Мне показалось, что у Вас их там множество. И удивительно — не замерзают они даже зимой.

Вчера вечером я сидел в небольшом кафе, что внутри углового дома одной из Ваших главных улиц, напротив книжного магазина. Там было уютно и немного тоскливо, как это бывает осенними вечерами в кафе или чайных забытых провинциальных городков, все равно где — в Сибири, на Урале, в Карелии… В углу там стоит музыкальный ящик, в него нужно бросить монету, и он сыграет Вам пластинку. Пожилой мужчина все вставал из-за столика и опускал в этот ящик одну монету за другой. А игралась ему все одна и та же песня, какая-то грустная. Эта латышская песня походила на нашу «Позарастали стежки-дорожки…». Пела женщина. Пожилой мужчина, на вид рабочий, был хмелен, но оставался корректен и молчалив. Он только сидел, обхватив голову руками и закрыв глаза.

Мужчина сидел за моим столиком, и я хорошо видел его сухощавое лицо с отяжелевшими, морщинистыми веками. Вскоре музыкальный ящик замолчал, — кажется, испортился, — и молча сидел мужчина. Но потом он не выдержал и поднял на меня глаза. Глаза его были удивительной приветливой синевы. Ему хотелось поговорить. На довольно хорошем русском языке он мне начал рассказывать, будто в Вашем городе живет девушка, которая зимой бегает вокруг города на лыжах и купается в водопаде, летом она сплетает венки из одуванчиков, заходит высоко вверх по реке за город и пускает венки по течению. Она будто бы любит положить букет сирени кому-нибудь на крыльцо, только чтобы никто ее не видел. Она поет звучные песни, но делает это рано утром или далеко за городом. Она еще много чудесного…

Когда я вышел из кафе, было темно. В темноте за городом слышался гул водопада. Я долго ходил один по пустынным улицам и думал об этой девушке. Мне казалось, что ее нет на свете, все только выдумал этот пожилой человек с удивительными синими глазами. Но он так утверждал, что есть. Он даже говорил, что живет она в доме над Румбой и зовут ее Вентой. Он говорил, что ей даже можно написать письмо по этому адресу и она получит.

Вот я и пишу Вам. Если Вы есть на свете, ответьте мне. И мне станет радостно. Мне очень хочется, чтобы Вы были и чтобы я получил от Вас письмо.

Пишите мне в Михайловское,

на старую Мельницу.

P. S. Тот мужчина еще говорил, будто когда Вы смотрите на человека, тот начинает слышать в сердце гул водопада и его охватывает тревога. Правда ли это?

Вчера я приехал в Ленинград. Я здесь в командировке. И весь вечер ходил по улицам. Я выбирал улицы с каналами. Каналы здесь нынешней зимой тоже не замерзают. Когда по воде рассыпается какая-нибудь неоновая надпись, кажется, что это зерна катятся по волнам для какой-то важной птицы. Такие птицы сидят по краям одного мостика. Тяжелый снегопад опускался над ними. А птицы сидели молча и своими львиными лицами смотрели на прохожих.

Я очень люблю Ленинград, наверно не только потому, что здесь родился. Здесь можно долго ходить по набережным, по крылатым мостикам, по каналам. Но сегодня мне здесь так же одиноко, как тогда, в Кулдиге. Только тут повсюду слышится дыхание моря, и какое оно тревожное и мощное. На Невский лучше не выходить. Сколько там народу! На Невском кажется, что нет ни Кулдиги, ни Михайловского, ни моего маленького озера Маленца, ни Мельницы, в которой я живу.

А там, вокруг Мельницы, всю ночь, наверное, бегал заяц. И оставлял в сосняках и по холмам длинные петли своих бисерных следов. Может быть, там уже лежит письмо от Вас?

Напишите мне.

Интересно, чем Вы сейчас заняты? В такое утро, когда еще темно. Купаетесь в водопаде? Или бежите где-то на лыжах? А может, Вы проснулись, зажгли лампу и сидите у окна? Вы читаете стихи? Томик Пушкина?

Читаете ли Вы сейчас? Или что Вы сейчас читаете?

Пишите мне.