Избранное

А как изба вошла в быт и в жизнь, в фантазию художника! Не избы, а целые терема Рябушкина, где из заснеженных крыш вырастает белый шатер с золотыми куполами или изба с деревянной звонницей дремлет у подножия белокаменного храма; праздничные улицы Кустодиева; повседневные уютные и родные уголки деревень и сел Жуковского и простенькие, похожие на короткие припевки пейзажи Валентина Серова с розвальнями, конюшнями, покосившимися заборами; нарядные, исполненные здоровья и света картины Грабаря и, наконец, полотна Архипова с их царствами мощных скопищ изб на берегах озер или рек. Им близки по духу и по видению работы Рождественского, Ромадина, пейзажи Стожарова.

Вообще надо сказать, что изба была и остается одной из важнейших составных частей русского пейзажа. Это и удивительного бревенчатого сияния картина Стожарова «Белая ночь. Важгород», и как бы рубленные из камня, но парящие улицы Юфы, которые своей тончайшей поэтичностью вливаются в поток пейзажей, где нежным виолончельным голосом поет «Розовая весна» Ромадина и звучит, как скрипка под девичьей рукой, «Северная весна» Зверькова, или подобные одинокому мужскому пению «Лед пошел» Сергея Герасимова и «Антоний Римлянин» Кончаловского. Кстати, посещение древних новгородских земель так благотворно и омолаживающе подействовало на творчество таких сложной судьбы живописцев, как Кончаловский и Сергей Герасимов, а влияние мотивов Изборска и Пскова, Острова можно подметить даже в гималайских и тибетских циклах Рериха. И весь русский пейзаж, явление в мировой живописи первостатейного значения, немыслим без деревни, без ее жителя и без его жилища. Изба, как полнокровный поэтический элемент, пришла в русское искусство, в его пейзаж в конце XIX — начале XX веков. И нет никаких слов, чтобы рассказать, как много дала она нашим художникам и дает по сей день мотивов, поводов, настроений для работы. Вот по этой, казалось бы, не такой уж злободневной причине сложившийся тысячелетиями уклад русской деревни, как старой, так и современной, являет собой уникальное духовное сокровище, которое должно быть сохранено. Это не означает, что мы ничего не имеем права менять. Уклад нашей деревенской жизни многообразен, подвижен и отзывчив на новые веяния. Нельзя, однако, вторгаться в него бесцеремонной рукой, насиловать, ломать и обесцвечивать то, что навсегда унесет со своею гибелью какие-то лучшие черты нашего национального характера. За примерами ходить далеко нечего. Сколько народных обычаев мы успели истребить, а теперь возрождаем, но уже ничего из этого не получается. Ведь еще совсем недавно какие изумительные мастера частушек цвели по всей нашей земле, сколько поэзии, юмора, краснословья ключом било из нашей деревни. Теперь в клубах часто пляшут враждебные нашему сердцу пустые механические беснования, которые чужеродным бессовестным сорняком забивают наши вкуси, пристрастия, интересы. Как знать, быть может, в том скорбном явлении, которое отмечено нежеланием молодежи оставаться порою на постоянное жительство в деревне, отсутствием интереса к растению, к животному, мы обязаны и тому истребительному равнодушию, с которым прошлись по поэтичнейшему и необычайно разумно скроенному житейскому укладу наших деревень. Если раньше девочки, босоногие братья наших жен выбегали за ворота либо за поскотину с краюшкой хлеба встречать корову или теленка как милейшего и полнокровного члена дома, если в Трошинцах ягненок Борька спал на полу с детишками под общим одеялом, то теперь никакими ухищрениями мы уже не в силах склонить молодую деревенскую чету держать корову, а то и поросенка.

Вон у нас в Глубоком на новой улице в Дубовой аллее молодые семьи заняли новые дома, да и не только молодые. А живут как на биваке, даже оградами свое жилье не оградили. Дома не украшены. В богатырской аллее, которой позавидует царскосельская, уныло. И лишь один человек со сноровкой, с умением и любовью обихаживает свое будущее жилье. Это Макаров с женой Людмилой Аркадьевной. Он строит дом второй год. Но строит крепко. Здесь и хорошая, крепкая, но сквозная — это важно — ограда. Здесь и гараж для будущей машины. Здесь уже высажены цветы и проложены дорожки. Дом поставлен в хорошей русской традиции, но по примеру прибалтийцев Макаров соорудил в гостиной камин. И одно другому не мешает. Но кое-кому из злоязычников он уже помешал. Нет бы порадоваться: вот хороший человек, честный труженик, умница и примерный семьянин поселяется здесь на века, показывает всем, как нужно строиться и устраиваться на постоянное жительство. Дом-то ведь он строит не личный, а совхозный. Да и почему бы просто не поучиться у знающего и умелого строителя? Не прослеживается ли в этом случае знакомая нам по многим и многим другим нашим весям страшная и в корне подрывающая наши жизненные устои традиция, вскормленная на презрительном отношении к народному, животворнейшему укладу бытования?

А вот вам деревня Новгородка как раз на отворотке с шоссе Ленинград — Киев в сторону Пушкинских Гор. Здесь на месте убогой столовки поставили дорогое кафе. Деньги вложены, отделочные работы проведены куда с добром. Но что за уныние навевает этот блочный приземистый сарай. В него и входить-то страшно. А нет чтобы соорудить в сердце, в самом что ни на есть сердце благословенной Руси ажурное, резное, чисто художественное произведение архитектуры со всею благодатною нашей умелостью. Как это, например, сделали на родине другого нашего великого поэта — в Константинове у Есенина. Для ресторана поставлена огромная, по-царски исполненная изба — с резьбой, с бревнышками, крытыми лаком, с высокой крышей, с большими окнами, с гульбищами по-за окнами и с современной «цивильной» отделкой там, где это требуется.

Но и на этом пути нас подстерегают немалые опасности, когда мы рвение свое отдаем на откуп безвкусице, так милой сердцу многих и многих бюрократов. Десяток лет назад в Тригорском было решено поставить турбазу. Задумался ли кто тогда, что даже сами по себе два этих слова несовместимы, сближать их, ставить рядом — кощунственно. И вот теперь с самого раннего утра в таких укромных, таких романтичных кущах Тригорского парка, некогда навеявшего великому художнику поэтичнейшие строки романа, а другому великому художнику — гениальную оперу, в этом парке вы не можете найти себе места от неистово громыхающего утренней зарядкой репродуктора. А к своему глубокому смятению, некоторое время назад я вдруг услышал, будто в Пушкинских, некогда Святых Горах собираются строить какой-то научный центр по изучению наследия Пушкина, будут возведены неслыханных масштабов и капитальности строения, рядом с которыми Святогорский монастырь, дом поэта и тригорские помещения Осиповых-Вульфов покажутся уж чем-то столь затрапезным, что и смотреть-то на них будет грустно. А может быть, пока есть время, лучше нам одуматься. Да использовать эти колоссальные вложения там, где они нужнее, где в них есть настоятельная необходимость. Ведь творчество Пушкина и без того успешно и повсеместно изучается, есть множество музеев великого поэта, в Москве не так давно открыт прекрасный Центральный музей Пушкина в замечательном и необычайно соответствующем этому назначению особняке, а в Ленинграде есть и еще более мощное научное и исследовательское учреждение, которое так и называется: Пушкинский Дом.

Не следует нам забывать, что одна из отличительнейших черт нашего характера — скромность. И перед глазами встает Кончанское — столь же опальная усадьба другого нашего гения. Ах, как скромна и поэтична там незабываемая «светелка» Суворова, где великий полководец любил коротать свое вынужденное уединение! Там следы деловитой скромности пока что налицо. И это радует.

Вот мы шагали здесь семь осеней назад золотой березовой лощиной вдоль озера у подножия высокой деревни Смешово, деревни сказочно вознесенной на ветра, вознесенной под самое солнце между Псковом и Великими Луками. Здесь, на древних землях Руси, мы ходили с Виктором Васильевичем Васильевым по овсяному полю, избитому кабанами. Здесь кабаны выбивают овес, а на Пыщуганье, помню, на овсы выходили из лесов медведи по ночам. И Васильев, хозяин этих земель, потомственный крестьянин, выросший в бедности, окрепший в скромности, прошедший бедствия оккупации, сражавшийся с врагом, тринадцать лет руководивший колхозом и поставивший на ноги огромное хозяйство совхоза «Глубоковский», даже среди этих гор казался мне великаном, вровень с горами и с небом. С красивым, немного мрачноватым и тяжелым лицом, он был похож на пророка, большими жилистыми руками и увесистой походкой он смахивал на Микулу, открытостью белесого взгляда и шелестом густых, овсяного плеска волос он напоминал солдата.