Избранное

— Думаем построить коллективную ферму для индивидуальных коров, — продолжал Гецентов, — снабжение кормами, сеном, вывоз навоза и прочий уход совхоз берет на себя, за определенную плату, конечно. Для хозяйки останется только подоить да приласкать корову.

Как радостно слышать такое! И не просто потому, что человек до этого додумался, а главным образом потому, что думал об этом, когда его никто не заставлял, — наоборот, я уверен, что у задумки Гецентова обязательно отыщутся недоброжелатели. И тут впервые с каким-то особым уважением я вспомнил, что Григорий Иванович — Герой Социалистического Труда. «Видно, и впрямь недаром он такое звание получил», — подумал я и поглядел как бы со стороны на директора совхоза «Победа».

Рядом со мной сидел в машине пожилой человек с быстрыми, но спокойными движениями, с точным и внимательным взглядом и с выражением суховатого широкого лица приветливым, но строгим. Я много слышал о нем и до этой встречи. Говорили о нем разное. Работники административного аппарата отзывались о Гецентове с некоторым отчуждением, как о человеке сложном, упрямом, с которым дело иметь трудно; партийные работники рассуждали о Григории Ивановиче как о событии ярчайшем на псковской земле, с уважением и с оттенком восхищения; простые же люди, жители совершенно далеких от Писковичей пределов, обращались к его имени с почтением и некоторой долей удивления. Но те, и другие, и третьи, да и четвертые — все в один голос соглашались, что директор совхоза «Победа» — явление уникальное, чистый талант, редкий самородок. Вот теперь этот самородок сидел со мною рядом, с кем-то переговаривался время от времени по рации, быстро менял в зависимости от характера беседы выражение крепкого, прокаленного солнцем лица и сообщал мне, машине и, видимо, самому себе некое ощущение полета. Словно мы не плыли на старой «Волге» по проселкам среди низких кустарников в сторону устья, а парили над степными увалами, над Великой и над всем южным краем Псковского озера. Я парил над всею этой великой и древней землей, видя ее со стороны в общем и целом и изнутри, от каждого холма, от каждой излучины одновременно.

Так «Волга» наша оказалась вскоре на берегу озера, в широком бору, среди многочисленных новеньких свежевыкрашенных вагончиков для жилья.

— Это наш лагерь труда и отдыха, — сказал Гецентов. — Здесь в несколько смен отдыхают школьники. И одновременно работают. У них прекрасные старательные руки, только мы их на работах полевых занимаем ровно столько, чтобы интерес к труду не отбивала усталость. Очень важно, чтобы с детства у человека не вызывать чрезмерным перенапряжением неприязнь к трудовому усилию, — подчеркнул Гецентов и провел в воздухе энергичную, как бы разграничительную линию коротким тонким пальцем. — А это столовая, — указал он в сторону опрятного и уютного строения.

И я вспомнил, как в иных местах на осенних полевых работах поселяют школьников где попало, кормят небрежно, для отдыха, для развлечений у ребят времени не оставляют. Нередко в таких условиях школьники, особенно девочки, заболевают, и в результате полезное и нужное трудовое мероприятие вырабатывает у детей, и особенно у их родителей, отчуждение.

— А что это, Григорий Иванович, за баллы воспитательные вы ввели в своем хозяйстве? — спросил я, улучив удобную минуту.

— Это дело очень интересное, — оживился Гецентов, — и, надо сказать, находка не нам принадлежит. Лет шесть назад прочел я в газете «Сельская жизнь», что под Ленинградом, в совхозе имени Тельмана, введена новая, пятибалльная, система оценки труда. Вот мы туда и направились, чтобы поинтересоваться этой новинкой. Нам она понравилась, обсудили ее сообща, кое-что усовершенствовали применительно к нашим условиям, и, я вам скажу, так нам она, эта пятибалльная система, теперь помогает. Куда с добром.

Суть системы заключается в следующем. Каждому рабочему и служащему совхоза, исключая директора, заместителя его и секретаря парткома, начисляется на год шестьдесят баллов, то есть пять баллов на месяц. Вот эти шестьдесят баллов и олицетворяют собою всю премию рабочему или служащему в конце года. В каждой бригаде вывешен «экран трудовой дисциплины», на котором против каждой фамилии изначально ставится цифра пять. Но в зависимости от поведения человека не только на работе, но и в быту эта цифра может быть уменьшена. Особенно строго наказываются пьянство и нарушение техники безопасности. Списываются баллы в течение месяца не просто так, а на собрании, с согласия профсоюза. В конце года выводится рабочему или служащему премия и делится на шестьдесят. Таким образом выясняется, сколько рублей для этого человека стоит балл. Подсчитывается тут же общее число потерянных баллов. Удержанные из премии деньги идут на общие культурные нужды совхоза.

— А что же с директором, замом и секретарем парткома? — поинтересовался я.

— Этим лицам баллы тоже списываются, но в зависимости от оценки работы хозяйства вышестоящими инстанциями, — ответствовал Гецентов.

Поднялись песчаным проселком к зданию старой кирпичной фермы.

— Вот здесь думаем свинарник для производства поросят устроить, — сказал Гецентов, коротким тонким пальцем указывая на строение.

— Но у вас же нет плана по продаже свиней, — возразил я.

— Это мы для рабочих, — уточнил Григорий Иванович, — чтобы они у нас по сходной цене всегда могли приобрести поросят для личного хозяйства, чтобы не добывали их где попало любыми путями.

Наконец мы приблизились к диспетчерской — гордости всего хозяйства. В кирпичном домике на один этаж разместилось это знаменательное учреждение Григория Ивановича Гецентова и его сотрудников. Спокойный, ничем не примечательный мужчина встретил нас в этом помещении. Здесь, по словам Гецентова, и находится штаб управления совхозом: главный диспетчер и диспетчер по транспорту. Здесь на огромных, во всю стену, экранах точно обозначено, где какой трактор, какой комбайн, какая машина находится, какие работы где и как ведутся, здесь всегда знают, кто чем занят и кто в чем нуждается; на отдельных участках хозяйства и на машинах установлено тридцать четыре рации. Именно сюда давал Григорий Иванович утром сводку всех своих дел, когда мне почудилось, будто он отчитывается перед какой-то вышестоящей инстанцией. Тут всегда ровная, требовательная ко всем одинаково и ко всем одинаково благожелательная атмосфера. Директор не мыслит себе работы без этого штаба, он сам каждый час и каждую минуту держит в курсе всех дел своих диспетчеров, которые директора и любого другого руководящего работника хозяйства тоже в любое мгновение готовы информировать по любому вопросу. Они к каждому занедужившему трактору могут направить в поле машину с механиком, бензовоз на дороге переадресовать в любой другой уголок и оказать какую угодно помощь всякому, кто в ней нуждается. «Я сам, вы знаете, — с удивлением разводит руки в стороны Гецентов, — иногда во сне с диспетчерами разговариваю. Я уж не говорю, что на любом совещании, хоть в обкоме партии, я выкрою минутку, чтобы связаться с диспетчерской. А если не связался, то тревога, вы знаете, такая на сердце делается и чувство вины подступает — вроде в чем-то виноват».

И я представил себе десятки, сотни руководителей колхозов и совхозов, которых днем с огнем не сыщешь, которые мечутся по огромным своим угодьям, никуда не успевают и сами не знают, где что делается. К такому директору иногда не дозвониться, и сам он никого по-настоящему весь день найти не может. А некоторые, быть может, и довольны, когда с утра до ночи их отыскать никто не в состоянии, они сами прячутся от дела, сказываясь занятыми.

На прощание, совершенно случайно, мы оказались в столовой. Дело в том, что мне захотелось пить.

— Заглянем в столовую, там минеральная вода должна быть, — пригласил Григорий Иванович. — «Боржоми» не гарантирую, но какая-то есть.

В чистой свеженькой столовой оказалось и боржоми. Нам подала холодную бутылку этой шипучей воды ловкая молодая официантка с приветливым, простым, интеллигентным лицом. И я вспомнил, как в иные годы моего пребывания в Глубоком тяжко было мне заходить в совхозную столовую. В лиловом деревянном шкафу, где помещались всякие деловые бумажки, прятала недавняя буфетчица и телефон, прикрыв накрепко створки буфета. И все бы вроде ничего. Но стоило телефону зазвонить, и буфетчица распахивала створки, тучей вырывались из шкафа растревоженные мухи и начинали метаться по помещению.