Избранное

— Так, так, так, — согласилась тетя Тася. — Нынче все куда-то ехать порешились, от синицы ворона искать.

— Чудной он, конечно, малый, — продолжал Митька, думая вслух. — Я чую: не дед да не маральник, все одно куда-нибудь подался бы он. Такой уж у него зуд в голове. Без гор, говорит, жить не могу. Пить бы ему больше надо, и все бы прошло. А так ехать с ним одно разнообразие.

Майка внимательно слушала Митьку и задумчиво, с напряженным вниманием смотрела на лампу.

Митька поставил гитару на пол, прислонив ее к столу, и придвинулся к Майке. Он любовно, по-хозяйски обнял ее. Лицо Майки тотчас же стало красным, и руки принялись искать, что бы повертеть. Вот они нашли вилку и стали ею чертить по столу линии, все закручивая их, все закручивая. Вдруг она круто вскочила, вырвалась и выбежала на холодный синий воздух гор. Длинно перечеркнув тонкой изогнувшейся тенью двор, она сбежала по тропинке за баню и спряталась. Луна светила ярко и резко.

Немного погодя удивленно вышел Митька. Он долго оглядывал двор, дышал чистым воздухом широко и облегченно, потом сказал примиряюще: «Май, ну иди, хватит». Подождал, глянул на луну и полез в дверь, пробурчав: «Кот с ней, сама придет».

Майка осталась одна. Она оглядела посиневшие в предрассветье горы и голубой лунный воздух. Тишина ночи вошла в нее легким спокойствием, какое всегда приходит от чистого воздуха и одиночества среди гор.

Там высоко, на таскылах, уже чувствовалось приближение зари. И Майка, глядя на эти вершины, подумала, что скоро там столкнутся два утренних света: свет не успевшей скрыться луны и ранний свет солнца. Хотя Майка почти всю жизнь провела в горах, никогда ей не приходилось встречать столь необычное состояние природы с чувством собранности и понимания того, что происходит.

— Какой ужас, — выговорила она медленно, как бы ликуя от слов, — всю жизнь живем здесь — и ничего-то не знать. Как называются эти горы? Ведь их, видно, как-то назвали? Какие всякие звери ходят там? Мамочки, сколько же их там! А травы-то, травы, деревья разные! Ведь это же все вокруг, и какое ж это оно все…

И это ощущение ожидания зверями и травами рассвета подсказало Майке предчувствие какого-то еще непонятного, но неслыханного счастья от наступления утра. Майка вышла из-за бани на лунный свет и легкими толчками пошла берегом реки вверх навстречу течению. Ступая по камням и лишайникам, чувствовала Майка и даже, ей казалось, видела, что все ее тело сплетено из белых поблескивающих струй света, которые натянуты туго и весело.

Река шумела под ней, внизу, и над ней, впереди. Над горами стояла луна, и река тоже была сплетена из белых, туго натянутых струй. Струи кипели с шумом и немножко важничая от сознания своей причастности ко всему, что происходит сейчас там, вверху, в горах, в небе и в самой Майке.

Майка шагала, разгребая руками высокие кусты смородины, и кусты шумели мелкой листвой. Вдруг слева под обрывом она услышала шум, который не был похож на обычный говор воды. Майка шагнула к обрыву, раздвинула куст и увидела внизу по колена в реке человека. Искрясь всем телом и загребая сильными руками живые охапки воды, человек окатывался ими и фыркал перехваченным стужей горлом. То был проезжий.

Майка только одно мгновение смотрела на него. Она быстро пошла дальше и еще долго слышала плеск воды, играющей с человеком.

Скоро она поднялась в распадок и зашагала по правому притоку к вершине пониже. Теперь навстречу катился ручей, и становился он все у́же и у́же. Майка шагала, огибая небольшие островки кедров — последние остатки тайги. Неожиданно за спиной среди кедров кто-то угрюмо и сильно выдохнул мощную струю воздуха и полез в сторону, ломая деревья и шумя травой. «Медведь», — подумала Майка, но не испугалась. Она лишь посмотрела в ту сторону и почувствовала, что улыбнулась.

Скоро ручей пропал, и осталась только длинная дорожка озерков, каждое величиной с сомкнутые мужские ладони. Озерки чисто светились между мхов и кустиков голубики. В озерках жило течение, которое из одного в другое передавалось под слоем травянистой почвы. Возле одного из них на серебристом слое ила Майка увидела свежий след медвежьей лапы. Медведь, видимо, совсем недавно пил здесь, и вода еще не успела насочиться в след, только чуть наполнила острые углубления, оставшиеся от когтей. Майка высоко подобрала платье, присела на корточки, уперлась руками в берега и тоже стала пить, пока остро не заломило зубы.

Она взошла на таскыл, когда солнце уже готовилось прорваться в долины из-за синих гор горизонта. Она встала и посмотрела на юг, куда уходила узкая полоска тракта. Эта полоска шла в Туву. Про Туву Майка слышала, что там немало золота, водопадов, соболей и лесов. Она слышала и еще что-то, по остальное забыла.

Сейчас она видела всю эту даль лесов, которые шли на юг до Тувы и на восток до Байкала, на которых лежала черная тайга, и в тайге жили звери и пели птицы. Майка посмотрела налево на огромную соседнюю вершину и сказала ей: «Ты Буйба. Ты гора. А я Майка. Хочешь, я скажу, что на тебе растет? На тебе мох и черника. На тебе следы оленей и козлов и камни. И я никогда не видела оленьих следов, а теперь я сама хожу по ним. Видишь, как по ним хорошо топтаться и какие они мягкие, эти следы…» Майка посмотрела под ноги и еще раз прошлась и пробежалась по оленьим следам.

Вдруг как бы легкий звон пронесся у нее над головой. Она взглянула вверх и увидела, что совсем низко над ней летели красные лучи солнца. Она подняла руку и погрузила ладонь в эти лучи. В ладони тоже послышалось легкое ликующее звучание, и она стала красной. «Пусть поет ладонь», — подумала Майка. Солнце поднималось быстро, и скоро рука стала красной до локтя. Потом порозовели и заискрились Майкины скулы, плечи, платье, и вот она вся уже зазвенела на утреннем свете солнца. И, стоя так, она говорила себе: «Пусть я вся пою». Но песни в ней еще не было. Было все то же состояние предчувствия пения, но уже доведенное до восторга.

И вот тогда она вся вдруг почувствовала, что на нее смотрят. Она оглянулась и увидела на вершине Буйбы человека, который смотрел в ее сторону. И хотя самого этого человека трудно было разглядеть в такой дали и в красном свете начала дня, Майка поняла, что это проезжий. Она шагнула в сторону, ища укромности от этого непосильного в его неожиданности взгляда. Но вершина была открытой, и спрятаться было некуда. Тогда, облегченно рассмеявшись и радостно бросившись всем телом на встречный утренний ветер, Майка счастливо пустилась бежать с горы вниз мимо Буйбы, к перевалу.

На тракт к перевалу Майка вышла, когда солнце уже светило в полную силу. Машины шли одна за одной, и слышно было, что они очень спешат и в Туву, и из Тувы, и Майка боялась не успеть к Митькиной машине. Тетя Тася и Полина сидели за обочиной, пили молоко из нутра зеленой бутылки и поджидали Майку.

— С какой машиной приехали? — спросила Майка, присаживаясь рядом.

— С какой бы ни приехали, да не с Митькиной, — ответила тетя Тася, ухмыляясь. — Он-то чичас подкатит, держись, девка.

Скоро Митька вывернул с перевала в долину, лихо срезая петли, и Майка, сама не зная для чего, поднялась и поправила прическу. Сердце ее билось ровно, усиленно, до гула в ушах. «А вдруг Митька не остановит», — подумала она со страхом. Но, поравнявшись с женщинами, Митька круто остановил бензовоз. Майка подошла к машине. Дверца кабины отворилась, вылез дорожный мастер Андрей Панфилыч. Он поздоровался с Майкой и спрыгнул на дорогу.

Только тогда Майка увидела за стеклом внимательно глядевшее на нее и напряженное в ожидании лицо проезжего. Митька курил и смотрел в небо с миной человека, держащего над рекой за узду коня и ждущего, когда тот напьется. Майка шагнула к проезжему, чтобы попрощаться, но вместо этого протянула руку и сказала:

— Здравствуйте.

Проезжий пожал ей руку и сказал:

— У вас в глазах поют птицы. Впрочем, ведь вы никуда не уезжаете… Да и я уезжаю всего до Куярта. Мы на одном тракте…

Митька тронул машину. Майка зажмурилась, но быстро открыла глаза и стала смотреть вслед.