Избранное

— Как это не носить?

— Без того ей лихо: с мужиком добро делит.

— Какое добро?

— Приходит сегодня Петр с работы и говорит: «Хватит, намаялся за семь лет, говорит, с тобой. Больше, говорит, не желаю».

— Пьяный, что ли, был?

— Ни в одном глазу. «Ты, говорит, не женщина».

Девушки замолчали.

— Не ходи, — сказала Римма, — куда ей горя подливать. Потом отдадим.

— Телеграмма-то с пометкой «ночная», — сказала Валентина, проглядев еще раз ленту. — Хочешь не хочешь — неси.

— Что ж, беги, пока мое дежурство не кончилось, — сказала Римма. — Эх, Анька, Анька… надо же так?

В темноте у крыльца стояли чьи-то неспутанные кони. Кони издали смотрели в окно, в телеграфную. Валентина открыла дверь и вышла на крыльцо. Ветер с силой распахнул дверь, ударил о стену и с грохотом захлопнул. Кони испугались и рванули по лужам в темноту.

Улицы села уже спали, и вдалеке горел только один огонек. Валентина догадалась, что это у Рыжаковых. В темноте по селу метались кони, и слышно было порой, как плотно сыплется из-под испуганных копыт грязь. Дверь у Рыжаковых была не заперта, но Валентина постучала. Позади под навесом внезапно сорвалась со сруба бадья и с пустым деревянным грохотом полетела в колодец, визгливо разматывая цепь. Валентина вздрогнула. Никто не отзывался. «С горем не стучатся», — вспомнила она старинную поговорку и на ощупь вошла в сени.

Петр сидел за столом перед огромным самодельным зеркалом, заправленным в золотой багет, которого неизвестно зачем года три назад привезли в село целую машину. Петр брился. Он молча и твердо глядел в зеркало, налитое ярким электрическим светом, и с треском срезал с намыленных щек густую щетину.

Анна была на кухне. Она стирала перед белой русской печкой мужские майки, кальсоны, рубашки. Анна и Петр, словно заколдованные, не подняли на Валентину глаз. Валентина достала из кармана бланк для расписки и, не вынимая самой телеграммы, сказала:

— Распишитесь, вам телеграмма.

— Кому? — спросил Петр.

— Анне Кирилловне, — ответила Валентина.

Анна разогнулась от корыта, смахнула с голых рук пену, вытерла руки о подол и расписалась. Валентина взяла у нее расписку, подала телеграмму и быстро вышла.

Назад Валентина спешила. Время близилось к двенадцати, и Римме пора было оставлять дежурство. Уже возле самой почты Валентина поскользнулась, взмахнула руками. И опять в темноте от крыльца шарахнулись две длинные тени и, взбрыкивая, помчались прочь. Мокрые листья с шумом пролетали по ветру и падали на огромные окна почты, Римма ждала ее и смотрела сквозь листья в окно.

Через час Петр и Анна пришли дать телеграмму, что утром они выезжают.

СНЕГОПАД

За окном осторожно падал искрящийся мелкий снег. С напряженными, почти квадратными веками Катерина смотрела в окно, словно смотреть на снег ей было трудно.

Василий закрыл чемодан и щелкнул замком. Замок щелкнул, как спущенный затвор. Катерина вздрогнула, но не оглянулась. Василий шумно надел плащ и долго громко хрустел им, разглаживая ладонями полы.

— Ну, что скажешь?

— То и скажу, — ответила Катерина, не оглядываясь.

— Письма, газеты будешь пересылать. Адрес сообщу, — сказал Василий с чемоданом в руке.

— Иди. Хватит. Дом запру, — сказала Катерина.

Василий мягко протопал валенками по высокому деревянному крыльцу и, сутулясь, прошел под окнами.

Катерина взглянула на часы. Постояла у окна. Потом оделась, накинула шаль, надела растоптанные, словно ватные валенки и пошла на работу. Она мягко спустилась с высокого крыльца и прошла под окнами, щурясь.

До обеда она просидела за конторским столиком, смотрела в бумаги и тихо передвигала по счетам облупившиеся деревянные косточки. Когда с ней говорили, она отвечала, не поднимая голубоватых ресниц, как бы пела про себя тихую песню.

В обед оделась и пошла ходить по улицам и глядеть себе под ноги, немного сутулясь. Снег был похож на мелко нарезанные кусочки мятой бумаги. Облака поплотнели, солнце не просвечивало, но Катерина все щурилась, как от мелких, медленно падающих искр. Потом она зашла в магазин, спросила хлеба. Ей свешали, как всегда, буханку на двадцать копеек.

С хлебом она вернулась в контору. На столике лежала потрепанная промасленная книжка «Двигатели внутреннего сгорания». Кассирша сказала, что Костя Свистов просил извиниться перед Василием за то, что задержал учебник. Катерина положила буханку на книгу и прямо в платке, в пальто села.

Вскоре зашел начальник и сказал, что Катерине за ноябрь начислена премия. Катерина сказала «хорошо», но головы не подняла, сидела с опущенными веками, словно пела что-то про себя.

Перед концом работы пришла техничка Шура и напомнила, что Василий неделю назад брал у нее пятерку. Катерина достала из пальто жесткую смятую бумажку и подала.

Вечером Катерина получила премию.

Снег был крупный, тяжелый и рассыпался на лету. На столбе возле магазина горела круглая лампочка. Казалось, что снежинки не падают, а вьются вокруг лампочки.

В магазине Катерина купила стиральный порошок, фитиль для керосинки, тяжелую банку белил. Продавщица Нюра вынула из-под прилавка коробку патронов с крупной дробью. Она сказала, что две такие коробки она оставила своему мужу, а это последняя. Нюра подсчитала за порошок, фитили, белила и за патроны. Катерина заплатила.

Тихо поднявшись по длинному заснеженному крыльцу, она вошла в комнату. В комнате было темно. Окна изнутри слегка одело изморозью. От порога в большом зеркале Катерина сквозь сумерки увидела себя. На платке лежал круглый слой снега, снег светился на воротнике, на бровях. Лицо разобрать было трудно. Из зеркала на нее смотрел человек в мягкой шапке, тулупе и с густыми белыми бровями.

За окном стояли синие сумерки, но видно было, как падает густой мягкий снег. Тропинку засыпало. Виднелись только ее следы. Следы терялись в темноте. Их быстро закрывало снегом.

Снег ровно падал на стекла, разваливался и скользил.

Катерина положила покупки на стол и вспомнила, что забыла в конторе хлеб и книжку. Она направилась было к двери, но вернулась. Не зажигая свет, она села на табуретку возле окна и тихо заплакала.

ЯПОНСКАЯ ПОЭЗИЯ

Под окнами магазина обтаивала снежная баба. Кто-то натянул ей на голову старую клетчатую кепку, и теперь баба не давала покоя собакам. Собаки собирались вокруг и лаяли.

Галина Серафимовна стояла у окна и, глядя на улицу, старалась понять — сердятся собаки или просто дурачатся. Ей хотелось взять с прилавка игрушечную морковку и два новогодних шара, выйти к бабе да вставить ей глаза и нос. Но заниматься всем этим среди дня возле магазина было неудобно.

Галина Серафимовна подошла к печке, подбросила дров и села возле огня. В печке шумел огонь и раскачивал приоткрытую дверцу. На стенах и потолке стояли отсветы солнечного весеннего снега, и красочные переплеты книг как бы светились изнутри.

Вскоре в магазин вошли два молодых парня. Одеты они были в полупальто, валенки и ушанки. Они держали себя с той забавной важностью, которой отличаются студенты и солдаты, приехавшие на побывку.

Один из них равнодушно окинул полки и негромко сказал:

— Вряд ли тут чего есть.

— Пока шофер заправляется, все равно делать нечего, — сказал другой. — А вообще не скажи, вот в таких-то захолустных магазинах как раз и попадаются хорошие книги.

Они пошли вдоль полок, и у Галины Серафимовны торопливо забилось сердце: ей захотелось, чтобы ребят непременно что-нибудь заинтересовало. Только почему они не заметили, что в ее магазине устроен открытый доступ к книгам, как это теперь принято в городах.

Ребята брали книги с полок, просматривали их и неизменно ставили на место. Потом второй подошел к Галине Серафимовне и спросил:

— Нет ли у вас «Японской поэзии»?