Избранное

Андрей наклонил журавль, и бадья с грохотом пошла вниз. Удары отдавались объемисто и чем ниже, тем звучнее, будто там, в глубине земли, множество женщин торопливо колотили вальками белье, Андрей зачерпнул и почувствовал на себе взгляд. Он поднял глаза — на крыльце стояла Светлана, Андрей улыбнулся Светлане. Светлана улыбнулась Андрею. Сумерки еще не отяжелели, и были видны отсюда от колодца ее глаза. Глаза смотрели твердо и чуть посвечивали, словно покрытые изморозью. Андрей вылил воду в ведро.

— Зачем вы поливаете?

— Мать устала за день, вот я и поливаю. Да и поговорить ей с вами было интересно.

— Я не об этом. Ведь туча, дождь ночью будет.

— Этот дождь соберется дня через два, А то вообще тучу свалит за Ветлугу.

— А вам со мной не интересно было поговорить?

Андрей улыбнулся.

Светлана подошла к колодцу.

— Опустите меня в колодец, — попросила она.

— Зачем? — усмехнулся Андрей.

— Я где-то читала, что в колодцах живут маленькие человечки. Днем они боятся, а к ночи вылазят. Я хочу на них посмотреть.

— А если бадья сорвется?

— Не сорвется, у вас здесь все такое крепкое, ладное.

— Не стоит, — сказал Андрей.

Светлана сбросила тапочки, вскочила на сруб и схватилась руками за висячий шест журавля.

— Держите, — крикнула она, — Андрей! А то утону.

И она встала босыми ногами в бадью и пошла вниз. Андрей перегнулся в колодец и обеими руками вцепился в шест. Его потянуло вниз. Он отпустил шест и перехватился, еще перехватился и почувствовал, что бадья встала на воду.

— А теперь я вам принесу веревку. А вы посидите пока в воде, — спокойно сказал он в колодец.

— Я сама по шесту вылезу, — гулко сказала Светлана, — тут никого нет.

— Ну так выбирайтесь.

— Я еще посижу здесь. Здесь хорошо.

— Выбирайтесь. У меня дела, а я шест держу как приговоренный.

— А мне-то что? — сказала Светлана, подумала и согласилась: — Ладно, здесь холодно.

Она обхватила шест руками и коленями и полезла вверх и легко выбралась из колодца. Она села на край сруба. Посмотрела за починок.

— Какая туча! — сказала она. — Неужели еще два дня ей стоять? Неторопливое здесь у вас все какое-то.

Андрей взял в руки шест и опустил бадью в колодец.

— Неужели стороной пройдет? — сказала Светлана.

— У нас такие тучи потому и называют перевалами. Ветлуга ее не пускает.

— Ну ладно. Вам работать, а мне спать, — сказала Светлана и пошла в избу.

Андрей поставил пустые ведра среди двора, сел на козлы под поленницей и закурил. На дворе стояли влажные сумерки, подсвеченные зарей, которая в эту пору лета не гаснет до утра. В эти ночи за баней бьет соловей. И голос его одинокий отдается в звучных далях ночи, как в пустом, заброшенном амбаре. Где-то ходят кустарником кони, жуют, порой разбегаются от внезапного шороха, когда кажется, что кто-то крадется опушкой и звенит на ходу уздечкой. Но стоит соловью подать голос, кони замирают и подолгу глядят на теплую низкую звезду поверх кустов. Туча к полночи оживает. Она собирается двинуться и глухо озаряется багровыми вспышками. Все начинает томиться, соловей смолкает, под пологами и крышами становится душно, только гуще и пронзительней налетают комары, и над самой землей низко и холодно выходит из колодца железноватый запах воды.

Андрей затоптал окурок и отправился спать на поветь в свой полог. Дремота пришла сразу под рассеянным белым светом марлевого полога. Он слышал дыхание в соседнем пологе, и оно было похоже на легкий шум полуденного молодого березняка; и стало казаться Андрею, что стоит он где-то на высоком берегу, внизу река, из-за которой дует таинственным сияющим ветром.

— Андрей! — услышал он далекий голос. — Вы спите?

Голос доносился из-за реки, с той стороны. Там по колена в воде стояла девушка с дорожным узелком, в легком белом платье и глазами пронзительной синевы смотрела на Андрея. И ноги ее покраснели, наверное, оттого, что вода холодная.

— Вы еще не спите? — снова услышал Андрей.

Он очнулся и понял, что это голос Светланы.

— Нет, не сплю, — сказал он.

— Какие здесь у вас удивительные ночи. Какие-то специфические, — сказала Светлана из соседнего полога. — В такие ночи просто не заснуть. Какое-то у вас особенное все ночью, все святое. Я думаю, что если бы я могла поверить в бога, то именно здесь.

— Никто у нас уж здесь давно не верит в бога. Здесь люди верят в землю, да в хлеб, да в песни.

— Нет, вы меня не так поняли. Я говорю в том смысле, что здесь нельзя жить и не верить во что-то прекрасное, как вот ваши леса, цветы или хотя бы глаза вашей матери.

Андрей промолчал.

— Я всего первый раз в экспедиции. Я училась до этого. Наш отряд работает уже больше месяца, — продолжала Светлана, — и с каждым днем все больше мне не хочется уезжать отсюда. Остаться жить здесь навсегда. Вот хотя бы в этом доме. Скажите, вы оставили бы меня жить в этом доме?

У Андрея перехватило дыхание, словно он продолжал смотреть туда, за реку. Он глубоко вдохнул воздух и сказал:

— Почему же нет? Вам только надо захотеть. Но везде верить в хорошее можно. А какие у вас в городах дома, как дворцы! И свет ночью. В наших сказках о таком свете никто не слыхивал.

— О, это все очень быстро надоедает, — вздохнула Светлана. — Хочется чего-то такого… Настоящего.

— А я думаю, на свете все настоящее. Вот вы лежите сейчас в пологе, и мы разговариваем. Разве вы не настоящая?

— Я-то настоящая. Потому мне все здесь так и нравится. Впрочем, уже второй час. Спать надо. А ваша туча и верно все на месте стоит. Только дышит.

— Да. Она дня через два соберется. А что спать, то спать нужно, да уже не хочется.

— А я опять захотела. Давайте спать.

Ранним утром по лесу, счастливо задыхающемуся от солнца и от росы, шел Андрей на покос. Еще не было ни обабков, ни подосиновиков, но во всем еловом воздухе стоял мучительный и сладкий запах грибов. Андрей шел тяжело. Он припоминал всю эту мимолетную ночь и комаров, которые до утра били в полог, словно в тонкий, легкий колокол, и ровный сон Светланы, и длинное ее уверенное дыхание, которое наступило сразу после слов «давайте спать» и так и не прекращалось до самой той поры, когда Андрей встал, оделся и отправился в избу.

Лес кончился, и Андрей вышел тропою к реке, вдоль всего берега которой километра на два были срезаны косами травы. И пахло густо, пьяно, словно табаком. Бригада уже расходилась по берегу с граблями. Андрей прошел к кострищу, где со вчерашнего дня лежали возле пустого черного котла грабли, и тоже отправился ворошить сено.

Потом ждали, когда сено просохнет от росы. Сидели на берегу, купались в реке. Андрей выкупался дважды, ныряя до самого дна, где зацепилась под берегом коряга и висела и двигалась в воде как сом. Пошли сгребать. Мать и Андрей становились с разных концов валка и гребли друг другу навстречу. Встречались. Мать смотрела Андрею в лицо, но ничего не говорила.

В полдень, под зноем солнца и душным ветром из-под тучи, взялись метать стога. По двое брали носилки — два длинных шеста, поддевали копны с земли, а парнишек ставили на стоговище.

Тут и вышла из лесу Светлана.

Светлана зашла с дальнего края, откуда Нинка Игнатьева со своим десятилетним Колькой таскали копны к стогу, который метал Андрей. Нинка была низенькая, объемистая, с большим животом, огромной вислой грудью и с могучими руками пахаря. Она с копною шла твердо босиком по стерне, ступала коротко прямыми толстыми ногами, а Колька семенил сзади, и приседал, и подгибался, словно выпрашивал чего-то. Светлана подошла к Кольке сзади, отобрала носилки и, крепко взявшись за рукоятки шестов, понесла сама с Нинкой, тоже ступая твердо, но порой чуть приседая.

Возле стога развернули носилки боком и свалили сено Андрею под ноги. Андрей оглянулся и улыбнулся Светлане.

— Бог помочь, — сказала Светлана и тоже улыбнулась.