Страница 113 из 113
повела смелее и повернулась к подругам, и те охотно, словно только и ожидая этого поворота, подхватили, подняли:
И забились, зазвенели голоса, а над ними — тоненький голосок тети Мани: словно тихим летним утром в кузнице кто-то неосторожно стукнул молотком по кувалде, и все село слушает этот звон.
И баба Зося слушала песню — аж рот раскрыла. Теперь это была совсем не та баба Зося, которую Михаил видел днем. Есть она ничего не ела, пить — тоже не пила, лишь держала руку на фужере с шампанским, которого налил ей Михаил, и с детским любопытством вслушивалась во все, о чем говорилось за столом. Сказали тост, и она глоток отпила. Посмаковала, удивилась: «Нешто ж смачное вельми», — и поставила на стол, гладя стекло ладонью, и был виден на среднем ее пальце широкий, старинного червонного золота перстень. Это был подарок еще молодого деда Евмена, и баба надевала его очень редко. Михаил и припомнить не мог, когда это было в последний раз, и вот опять надела.
В хате было тепло, и она сняла вязаный жакет, осталась в темно-синей кофте в крупные белые горошины. И платок, и кофта еще больше подчеркивали восковую чистоту лица. Совсем как у святой. Еще недавно белое, как лист бумаги, оно как-то сразу потемнело, набрало густоты.
Еще больше оживилась она, когда запели. Слушала так, как будто слышала впервые, всем существом тянулась за этими чистыми звонкими голосами.
— Манечка, у тебя голосок, как волосок. Аж боязно, чтоб не сорвала, — не выдержала, призналась.
— Ой, тетка Зося, на мои песни его хватит, — успокоила ее Маня и довела песню до конца, вздохнула, кинула руки на подол.
— Ну, баба Зося, теперь твоя очередь, — попросил Михаил. Он мало надеялся, что она запоет, потому что пела редко, когда и помоложе была, а теперь… Но ему очень хотелось, чтобы она запела. — А, баба Зося?
— Давай, давай, баба Зося, не прибедняйся. А то, видишь ли, помирать собралась. Туда свои песни понесешь? — поддержал Михаила дядька Кондрат, усаживаясь за стол. Сам он никогда не пел, а слушать любил, когда пели. И компании любил. «Ты меня не корми, а дай потереться среди людей», смеялся он над собой.
— Баба Зося, давай, давай, — подхватили дружно все, и ей уже некуда было деваться. И она выпрямилась, провела рукой по завязанному платку, задержала ее на самых концах, зажала их и начала:
Голос был хрипловатый, хотя и чище, чем утром, она не пела, а просто рассказывала:
Подбодренная вниманием, набирала смелость, светились молодым огнем глаза, разгладились морщины.
Баба Зося глядела на Михаила, глядела серьезно, с какой-то жалостью, и Михаил почувствовал в ее голосе неведомую тревогу. Но она вдруг вскинула голову, улыбнулась:
Знал Михаил бабу Зосю и не знал. И эта рука с перстнем, и темный платок, и вся она сама такая молодая… И песня эта была не про какую-то Машу, а про нее саму. Это она жала и задремала под снопочком, и было это не далее, как вчера…
Баба Зося как бы забыла про всех, кто сидел за столом, и пела уже для самой себя. Правда, поглядывала на «солдатика», на старшего лейтенанта военно-морских сил, что сидел напротив со своей невестой.
Окончила петь, откинулась назад, к спинке стула, и все увидели, что ей трудно дышать и что лицо ее заметно побледнело. Михаил поднялся, обошел вокруг стола, обнял ее, поцеловал:
— Ты молодчина, баба Зося!
— А что? — как бы удивилась она. — Это же песня. Тут все жизненно, все молодежно.
Она вышла в другую комнату, прилегла на кровать, затихла. Минут через несколько туда заглянул Михаил. Баба Зося открыла глаза, как только он вошел, спросила:
— Так они же, внучек, и стрелять могут?..
— Кто, баба Зося?
— Ну, корабли те…
— Могут, еще как могут, — ответил Михаил серьезно, потом улыбнулся. — Но ты не бойся. Мы тоже стрелять умеем.
— Оно так, внучек… Только ты не обращай на меня внимания. Иди к Ларисе, а я немножко полежу и пойду… домой… Слышишь, как хорошо поют…
И Михаил пошел туда, где пели.
1983