Верхняя койка

Позже выяснилось, что я ошибался и был несправедлив к этому человеку.

В этот день не произошло ничего заслуживающего внимания. Мы отчалили точно по расписанию. Корабль шел полным ходом, с моря дул освежающий ветерок, что было особенно приятно, потому что стояла жаркая душная погода. Все знают, как проходит первый день на море. Люди гуляют по палубе, разглядывая друг друга и изредка встречая знакомых, о присутствии которых на борту ничего не знали. Все гадают, как будут кормить — хорошо, плохо или так себе — но после первых двух походов в ресторан все сомнения рассеиваются; пассажиры также обсуждают погоду, но и этот вопрос перестает их занимать, как только пароход минует Файер-Айлэнд. Поначалу ресторан бывает переполнен, потом столики начинают пустеть. Люди с побелевшими лицами вскакивают со своих мест и опрометью бросаются к выходу. Старые морские волки вздыхают с облегчением, когда морская болезнь выгоняет соседа из-за стола, предоставляя простор и безраздельное пользование горчицей.

Все поездки через Атлантику похожи друг на друга, и мы, старые морские волки, которым часто доводится пересекать океан, отправляемся в вояж не ради новых впечатлений. Киты и айсберги всегда вызывают интерес, но, в конечном счете, один кит ничем не отличается от другого, а айсберг можно увидеть только издалека. Для большинства из нас самое чудесное время на борту океанского корабля наступает после того, как мы, пройдя последний круг по палубе, выкурив последнюю сигару и чувствуя приятную усталость, можем со спокойной совестью отправиться спать. В первую ночь своего путешествия мне совсем ничего не хотелось, поэтому я раньше обычного ушел спать. Оказавшись в своей каюте, я с удивлением обнаружил, что у меня появился сосед. В противоположном углу стоял чемодан, очень похожий на мой, на верхней полке лежали аккуратно сложенный плед, трость и зонт. Я надеялся, что буду путешествовать в одиночестве, поэтому немного огорчился; но мне стало интересно, каков из себя мой сосед, и я решил взглянуть на него.

Он не заставил себя долго ждать. Насколько мне удалось разглядеть, он был очень высоким, очень худым, очень бледным, с песочного цвета волосами и бакенбардами и блеклыми серыми глазами. Он показался мне довольно странным; такой тип людей можно увидеть на Уолл-стрит, и при этом вам не удастся понять, что они там делают; они часто заходят в «Кафе Англез», всегда в одиночестве и всегда пьют шампанское; их можно встретить на ипподроме, но там они тоже ничего не делают. Слишком нарядно одет, слишком странно себя ведет. На борту каждого океанского парохода обязательно попадутся трое или четверо пассажиров из этой породы. Я решил, что не хочу с ним знакомиться, и уснул с мыслью о том, что нужно изучить его привычки, дабы избежать общения с ним. Если он встает рано, я буду вставать поздно; если он ложится поздно, я буду ложиться рано. Знать его не хочу. Стоит завязать знакомство с таким человеком, и он никогда от вас не отвяжется.

Бедняга! Я напрасно разрабатывал тактику своего поведения с ним — после той первой ночи в 105-й каюте я его больше не видел.

Я крепко спал, и вдруг меня разбудил громкий шум. Судя по звуку, мой сосед резко спрыгнул со своей койки. Я услышал, как он возится с замком, потом он быстро помчался по коридору, оставив дверь открытой. Корабль немного болтало, и я думал, что услышу, как он споткнется или упадет, но он бежал так, словно спасался от смертельной опасности. Дверь хлопала вместе с покачиванием судна, и меня раздражал этот звук. Я встал, закрыл ее и ощупью пробрался в темноте к своей койке.

Вскоре я снова заснул, но не знаю, сколько времени проспал.

Когда я проснулся, было еще темно, но в каюте неприятно веяло холодом, и воздух пропитался сыростью. Знаете, такой специфический запах морской воды. Я накрылся с головой одеялом и снова задремал, формулируя в уме жалобы капитану корабля и подбирая наиболее крепкие эпитеты. Я слышал, как сосед крутится на верхней койке. По-видимому, он вернулся, пока я спал. Один раз мне показалось, что он застонал, и я решил, что у него морская болезнь. Не особенно приятная мысль, когда лежишь внизу. Тем не менее, я все-таки заснул и проспал до рассвета.

С прошлого вечера качка усилилась, и проникавший сквозь бортовой иллюминатор серый свет менял оттенок с каждым наклоном судна в зависимости от того, поворачивалось оно к морю или к небу. Было слишком холодно для июня месяца. Повернув голову, я взглянул на иллюминатор и, к своему удивлению, увидел, что он открыт настежь. Кажется, я выругался в полный голос. Потом встал и закрыл его. Повернувшись, я бросил взгляд на верхнюю койку. Занавески были плотно задернуты; наверное, мой сосед замерз так же, как и я. Внезапно я понял, что уже выспался. В каюте было неуютно, хотя, как ни странно, сыростью больше не пахло. Сосед все еще спал — прекрасная возможность избежать общения — поэтому я быстро оделся и вышел на палубу. Стоял теплый, облачный день, от воды шел запах машинного масла. Оказалось, что уже семь часов, а мне думалось, что еще очень рано. На палубе я столкнулся с корабельным врачом, который вышел подышать свежим утренним воздухом. Это был молодой человек из Западной Ирландии — огромный парень с черными волосами и голубыми глазами, склонный к полноте; от него веяло бесшабашностью и здоровьем; мне он очень понравился.

— Чудесное утро, — заметил я, чтобы начать разговор.

— Ну, — ответил он, глядя на меня с живым интересом, — может, и чудесное, и в то же время не очень. По-моему, не ахти какое утро.

— Ну что ж, пусть будет по-вашему — утро действительно не очень хорошее, — согласился я.

— На мой взгляд, довольно душно, — продолжал он.

— Зато ночью было очень холодно, — сказал я. — Можете себе представить, когда я проснулся, иллюминатор оказался открытым. Ложась спать, я этого не заметил. И в каюте пахло сыростью.

— Сыростью! — воскликнул он. — Какой номер вашей каюты?

— Сто пятая…

К моему удивлению, доктор вздрогнул и пристально посмотрел на меня.

— В чем дело? — спросил я.

— О… ни в чем, — ответил он. — Просто за последние три переезда каждый раз поступают жалобы от пассажиров этой каюты.

— Я тоже собираюсь жаловаться, — заявил я. — Каюту не проветрили как следует. Безобразие!

— Думаю, с этим ничего не поделаешь, — покачал головой доктор. — Думаю, там кое-что… Нет, я не имею права пугать пассажиров.

— Не бойтесь напугать меня, — успокоил я его. — Я могу выдержать любую сырость. А если заболею, то приду к вам.

Я предложил доктору сигару. Он ее взял и осмотрел критическим взглядом.

— Дело не столько в сырости, — пояснил он. — Хотя могу почти с уверенностью утверждать, что с вами все будет в порядке. У вас есть сосед?

— Да. Ужасный тип, который выскакивает из каюты посреди ночи и оставляет дверь открытой.

Доктор снова бросил на меня странный взгляд, потом зажег сигару и помрачнел.

— Он уже вернулся? — поинтересовался он.

— Да. Я спал, но, когда проснулся, слышал, как он ворочается. Потом я замерз и снова заснул. А утром обнаружил иллюминатор открытым.

— Послушайте, — тихим голосом произнес доктор. — Меня не волнует этот корабль. Мне глубоко плевать на его репутацию. Вот что я собираюсь сделать. У меня просторная каюта, и я готов разделить ее с вами, хотя ничего о вас не знаю.

Меня страшно удивило его предложение. Я не мог понять, отчего он проявляет столь неожиданную заботу о моем благополучии. Кроме того, мне показались странными его слова о корабле.

— Вы очень добры, доктор, — сказал я. — Но я думаю, что еще не все потеряно и каюту можно проветрить, вычистить или что там еще делают. Почему вас не волнует репутация судна?

— Люди нашей профессии редко бывают суеверными, сэр, — ответил он, — но море меняет взгляды. Я не хочу создавать у вас предвзятое мнение и не хочу пугать, но вам лучше послушаться моего совета и переселиться ко мне. Вы или кто-либо другой быстро окажетесь за бортом, если останетесь в сто пятой каюте, — откровенно добавил он.