И сердца боль

— Не могу без тебя, Оля! Ни дня, ни минуты, пойми!

Она прикрыла ему рот ладошкой.

По окрестностям разливался мягкий лунный свет. Молочно-белый туман медленно тек от близкой реки. Какая-то ночная птица страдала в темноте.

32

Баба Зоя увела Олю в дом, оставив вздрагивающего Андрея во дворе. Даже маленький песик, глядя умными блестящими глазками из будки, не выказывал желания досаждать Андрею своей яростью.

Андрей сел на крыльцо и обхватил руками голову. Впервые за много лет ему тоже хотелось заплакать.

Кто-то тронул его за плечо.

— Андрэйка, я тебе в пуне постелила, на сене. Там хорошо! Сейчас покажу.

Баба Зоя включила фонарик и увлекла его за собой к низкому сараю. Скрипнула дверь. Луч выхватил из темноты розовато-фиолетовый глаз коровы, мерно жевавшей что-то. В дальнем конце сарая был закуток, заполненный сеном почти до потолка. Вверх вела лестница.

— Лезь, сынок, туда. Там одеялко, подушка — увидишь. Туалет, как выйдешь, справа, в конце сада…

Андрей кивнул. Старуха удержала его за рукав, заглянула в глаза и сочувственно-печально не то констатировала, не то спросила:

— Не ладно у вас, сынок. Сама вижу. Олька у нас такая… Все ей чего-то не так. На парней раньше и не смотрела, а тут письма про тебя приходить стали. В словах огонь! И радуюсь за нее, и плачу, потому как огонь этот все напрочь сжигает! Мать у нее такая же была. Сама худенькая, бледненькая, а словно топка паровозная — искры летят! Ничем не удержишь, ничем не зальешь! Хоть и скрытная Оля, а все у нее как-то на виду. Только она приехала сегодня, а я уже поняла, что не так что-то… Ты уж с ней осторожнее, сынок. Не обижай ее. Коли удержишь — все тебе отдаст, без остатка, до последней капельки все из себя выжмет… Ну, полезай, полезай, поздно… уж вставать скоро, корову доить да на пасту гнать.

Андрей залез на самую верхушку копны, нашел теплое ватное одеяло и подушку. Снял кроссовки и с облегчением растянулся во весь рост. Сено пахло одурманивающе. Весь сарай был наполнен шорохами и скрипами. В темноте шумно вздыхала корова. Андрей вдруг подумал, что вот он, впервые в жизни, спит на сеновале, в компании с домашней живностью, а не в своей постели на чистом белье, и ему еще никогда не было так хорошо и уютно, так свободно и легко, как здесь. И вся жизнь у него впереди. Он любит. Он любим.

Тихие шорохи укачали его, убаюкали…

33

После того вечера началась у Андрея какая-то иная жизнь. Странная.

Он остался жить в Млыновке, а баба Зоя и Оля восприняли это как само собой разумеющееся. Никто не задавал ему вопросов.

Оля ходила бледная, молчаливая. Они не разговаривали. Но не от обиды друг на друга, а от странной, обоюдной боязни разрушить некое хрупкое равновесие в своих отношениях.

Утром на двор к бабе Зое пришел веселый мужичок лет сорока. Увидев, как Андрей колет дрова — порезанные бензопилой чурбачки, он тихо захихикал:

— И-и-и, паря! Как пить дать, городской! Кто ж так колет, дрить твою! Эдак ты, дрить твою, до весны провозишься! Бабку зимой заморозишь! Дай-кось… Смотри… Тюк по чурбачку, дрить его, — и на колоду! Вытащил лезо-то, примерился и аккуратненько так, без напряга — тюк! О! Две половинки, дрить их! Берешь, ставишь — тюк! Еще две половинки! На-кось, дрить твою, пробуй!

Он отдал топор Андрею, снял кепчонку, почесал лысую макушку, прищурился лукаво.

Андрей повторил все его движения, без раздражения приняв науку. Стало получаться.

— Михална! — закричал мужичок.

— Аюшки! — баба Зоя выглянула в окно. — А, это ты, Федор!

— Гляди, дрить его, как чихвостит! Где ж ты работника такого нашла?

— Где нашла, там уж нету!

— Здоров, здоров, дрить его!

— Ты чего завернул-то?

— Дело есть, Михална.

— Знаю я твои дела! Не дам! Мне уже Зинка твоя все глаза застыдила!

— Михална, тебе сено с Кастрюков привезти надо?

— Надо, — кивнула озадаченная старуха.

— Завтра вечером туда еду. Могу подсобить…

— Ой, Федор, касатик! Зайди-ка!

Через десять минут Федор вышел, прижимая что-то под рубашкой.

— Завтра, Михална, как штык, дрить его!

— Ты уж не обмани, Федор! Прокляну!

Андрей смахнул пот, стянул майку. Солнце только поднялось над крышей сарая, а уже было жарко.

Он чувствовал удовлетворенность от простой физической работы. Мускулы требовали нагрузки. В теле ощущалось приятное тепло.

Взмах топора, и очередной чурбачок раскалывался. Чурбачки были из старой высохшей сосны. Рубить их было легко и приятно. Работа спорилась.

После обеда Оля и баба Зоя принялись пропалывать огород, а Андрей взялся таскать из колодца воду в большую бочку, стоявшую у края грядок.

И снова сон на сеновале, парное молоко, молодая картошечка, посыпанная луком, боль в мышцах, тихое, благоговейное состояние покоя души от мысли, что он рядом со своей Олей и ему нет дела ни до кого на свете.

Вечером к их дому подкатил трактор с прицепом, заляпанным перепрелым навозом.

Из кабины метеором выскочил Федор и шмыгнул в дом. Через пару минут баба Зоя, Оля и Андрей погрузились в прицеп, и Федор помчал их через темнеющий лес к дальним лугам.

Ветвистые ели хлестали по бортам, прицеп подпрыгивал на корягах, и Оля невольно хваталась за его руку.

Оранжевое солнце быстро катилось к горизонту, но до кастрюковских лугов они добрались засветло.

— Там три копеночки всего! Ахти! Лишь бы убрать! Зарядят дожди — наплачешься с сеном-то этим, — говорила баба Зоя, туже подвязывая узел платка под подбородком.

Кастрюковские луга размещались по берегам небольшого лесного ручья, обрамленные широким полукругом старых елей. Везде росли кусты малины, полные спелых ягод.

Андрей издалека приметил три приличных стожка, стоявших недалеко друг от друга. Федор лихо развернул трактор у самого первого.

— Ну, бабоньки, дрить вашу, выгружайся! Давай, Андрюха, у меня времени в обрез!

Андрей помог спуститься бабе Зое и Оле, достал из кузова вилы, грабли.

Баба Зоя, несмотря на свой возраст, справлялась с сеном ловко, умело, со знанием дела. Оля чуть медленнее. Андрей тоже быстро наловчился брать на вилы такую гору сена, что его не было видно из-за нее. Федор спорно утаптывал душистую массу, стоя в прицепе.

— Федор, а почему луга эти называют Кастрюковскими? — спросил Андрей, кряхтя от натуги.

— А видишь ручеек этот? — охотно взялся пояснять тракторист. — Заместо него раньше тут река была. Вилька называлась. Потому что виляла по лесу. А на реке, старики говорят, еще до войны мельник в своей мельнице жил. Его Кастрюком кликали. Хороший мужик был. Никому в подмоге не отказывал. Да раскулачили его. Сослали. А луга эти как звали Кастрюковскими, так и зовут — Кастрюковские луга, Кастрюковское сено. А сено-то тут и вправду хорошее. Травы сочные, спелые. Вилька-то отседа на километра три по лесу идет, все с востока на запад. Весь денек травы под солнышком. Водичка рядом. Что еще нужно? Вот так.

Последнюю копну они загрузили, когда солнце уже совершенно скрылось за лесом. Прохладцей потянуло от ручья, но она была приятна Андрею.

Баба Зоя не решилась лезть на огромную копну сена и устроилась в кабине с Федором. Оля же смело сама забралась на самый верх, держась за веревку, которой Федор скрепил сено. Андрей влез следом и махнул рукой. Трактор тронулся в обратный путь к поселку.

Они ехали, мягко укачиваемые, как на морских волнах, сидя рядышком, радуясь теплому летнему вечеру, запахам хвои и спелой малины, красоте могучей и вечной природы. Радовались тому, что едут сейчас рядом друг с другом, легко соприкасаясь плечами.

Андрей был в тельняшке и старом трико ее отца, но выглядел он в глазах Оли красивее, чем в самых модных одеждах. Сама она была в легком платьице, с повязанной на голове косынкой. И не было никого красивее их.

Кузов неожиданно подскочил на выступавшем из земли еловом корне, и оба они опрокинулись на спину.