Страница 55 из 57
Снизу на кристалле красовалась широкая трещина, от которой разбегались трещинки поменьше. Разошедшиеся края оболочки казались темными на фоне пробивающегося изнутри сияния.
-- Я могу его... положить? -- спросила Жанна.
Бладхаунд кивнул и вернулся на диван.
Теперь надо было хорошенько обдумать все, что произошло. Только сперва выбраться отсюда. Сам он отсюда уйти не сможет, значит, надо снова задействовать связи. И хорошо бы выяснить, можно ли спасти кристалл.
А он так устал...
Януш, к счастью, оказался дома.
-- Януш? Бладхаунд. Я попал в скверную ситуацию. Пришли машину.
Бладхаунд продиктовал хорошо знакомый ему адрес. Януш аккуратно повторил его.
-- Я отправляю к тебе Юру, - сказал он. -- Но сейчас пробки. Даже если повезет, раньше, чем через час, он до тебя не доберется.
-- Жду, -- сказал Бладхаунд и отключился.
-- Я сейчас уеду, -- сказал он Жанне. -- Кристалл заберу.
-- Хорошо, -- послушно ответила девушка. Посмотрела на Ро, так и не изменившего позу. На глазах ее появились слезы.
-- Полиция приходила, -- сказала она. -- Она разобрали Разумовского. Хотели и Ро, но я не дала. Они сказали, его тоже надо разобрать... Всех разобрать. А я не хочу, чтобы это сделали они. Вы понимаете? У них каких-то бумаг не было, но они вернутся, за Ро, и за ним тоже, -- она кивнула на стол. -- Так что вы правильно решили, наверное.
Она помолчала.
Бладхаунд почувствовал, что засыпает. Напряжение последних дней и удар по голове не прошли даром. Как он ни старался, но все больше и больше погружался в глухую тишину, словно уши заложило воском. В груди потяжелело.
Проснулся он от того, что по груди скребли чем-то острым. Бладхаунд коснулся рукой теплого комочка и чуть не расхохотался.
Крыса. Все это время на нем сидела крыса. Под рукой Бладхаунда она успокоилась и затихла.
По комнате кто-то прошел -- каждый шаг болезненно впечатывался в Бладхаундову голову. Бладхаунд скосил глаза. Посреди комнаты стоял Кривцов. Он взял в руки нейрокристалл Левченко, помутневший, помрачневший даже, и рассматривал его с брезгливой неприязнью.
Ро лежал теперь навзничь, глядя невидящими глазами в потолок и слабо шевеля губами. Жанна застыла, глядя на Кривцова глазами, полными страха и осуждения.
-- Сашка нас всех оставил в дураках, -- сказал, наконец, Кривцов.
Кристалл выпал из его руки и покатился по полу.
***
Кривцов
Кривцов устал от людей. В последнее время в его жизни появилось слишком много лиц, голосов, мнений. Он ушел в кухню, закрыл дверь и, наконец-то, сварил себе кофе. Четыре ложки кофе, шесть -- сахара, вода и сигарета -- этого ему вполне хватит. Кривцов затянулся, отсалютовал своему отражению в снежном танце за окном.
-- Не чокаясь, -- сказал он сам себе. -- За Сашку.
Горячий кофе заполнил пустоту внутри. Кривцову было одиноко. Сашка бросил его во второй раз, теперь уже навсегда. И Кривцов ощущал такую же беспомощность, как и шесть лет назад. И такую же злость на тех, кто забрал его.
Кривцов хорошо помнил юного мастера, помогавшего прошивать Сашку. Тот даже и не помогал, так, мешался под ногами да подавал иглы. А потом, не отходя, любовался, как проявляются тончайшие оттенки. Кривцов и сам любовался.
А потом привели Разумовского, и пришлось снова готовить раствор, браться за иглы... Сашку он собственноручно достал из аквариума и положил на стол, рядом с микроскопом, запретив тому парнишке приближаться к кристаллу. Разумовским занимался против воли -- хотелось уйти отсюда, из чужой мастерской, от чужого кристалла. Он то и дело порывался хотя бы бросить взгляд на проявляющееся свечение. Но мальчишка смотрел такими восхищенными глазами, что уйти или даже на секунду отвлечься Кривцов не мог.
Перегружая кристалл Разумовского из автоклава в газовый контейнер, он вдруг услышал крики. В мастерскую ворвались топот и голоса.
Кривцов выскочил из лаборатории на улицу, как был, с маске и покрытом кровью халате. Трое громил уходили быстро и уносили с собой кристалл Левченко. Местный прошивщик трусил рядом с ними.
-- Эй! -- крикнул Кривцов. -- Эй, вернитесь!
Но никто, конечно, не вернулся.
Потом Кривцов узнал, что славу создателя кристалла Разумовского присвоил себе некто по фамилии Витько. Был ли это тот самый парнишка, или кто-то другой, Кривцов не знал и знать не хотел. Он не возражал. Он никогда не хотел славы великого прошивщика. Только хотел, чтобы был Сашка. Чтобы он смог увидеть, что Кривцов прав, и публично признать свою ошибку.
Чтобы он был рядом, в конце концов.
После этого Кривцов напился. Алкоголь не дал спасительного забытья, скорее наоборот. Мир казался еще более мрачным, чем обычно. Кривцова вырвало им. Затем он проспал сутки.
А потом узнал, что уволен.
Молодцов позвонил только через неделю.
-- Напиши заявление, возьмем тебя пока на должность лаборанта, пока, потом, как ставка будет, повысим...
Кривцов слушал и думал о том, что все это -- суета. Институт показался ему вдруг муравейником, в котором все жило и двигалось по заранее установленным схемам, гарантирующим порядок. Но стоит наступить в него -- и кажущийся порядок уступит место хаосу.
Кривцову опостылело быть муравьем. Он хотел стать тем, кто наступит в муравейник, а еще лучше -- просто пройдет мимо. Что ему до каких-то муравьев?
-- Это не имеет смысла, -- сказал он Молодцову. -- Завтра я заберу свои вещи.
Он забрал. Иглы, кое-какие реактивы, брошенное в лаборатории тело. Он полагал, что вправе забрать все это, он собирался заниматься кое-чем посерьезнее муравьиных проблем.
Сейчас, шесть лет спустя, он пил кофе и думал, что Разумовский и Левченко с их борьбой ничем не отличались от института. Возня, суета, крики... Это были всего лишь экспериментальные образцы. Они ничем не отличались от крыс, которых они с Илюхой прошивали.
Кривцов не удержался от смешка. Бедный Сашка! Был муравьем, стал крысой.
Кривцов протянул руку за телефонной трубкой, набрал номер.
-- Оля?
-- Ты? -- ее голос дрогнул. -- Зачем ты звонишь? Как ты вообще осмеливаешься звонить? Я же просила тебя! Я думала, ты любишь меня!
Кривцов слушал, давая ей выговориться. Сейчас гнев пройдет, и тогда...
-- Как ты мог! Я так верила тебе! А ты сдал меня! Скотина!
Кривцов молчал.
-- Ко мне приходили полицейские! Допрашивали! -- Ольга всхлипнула, гнев ее уступал место жалости к себе. -- Хорошо еще, что мужа не было дома!
-- Послушай, -- сказал Кривцов. -- Если бы я не сказал, они узнали бы сами. Уж для них-то это не проблема. Мне тоже пришлось нелегко...
-- Ах ты бедненький! -- Ольга снова разозлилась. -- Ну да, ты же у нас бог и царь! Тебе должно быть хорошо, а остальные пусть хоть костьми лягут! И потом, ты прогнал меня! Прогнал сам! И там была эта молоденькая шлюшка, и ее ты не прогнал! А ты знал, чего мне стоило приехать тогда к тебе, ты знал, но прогнал! И кто ты после этого? Какой ты после этого бог? Ты даже не человек! Скотина!
-- Послушай меня, Оля. Послушай, пожалуйста.
Он вздохнул. Нужно было найти единственно верный тон. Она тоже крыса, конечно, но и крысы умеют кусаться.
-- Оленька, я люблю тебя, -- проникновенно сказал он. -- Ты моя единственная надежда в этом мире. Ты говоришь, я сдал тебя. Ты говоришь, я прогнал тебя. Я был не в себе. Но я не буду оправдываться. Я, я соглашусь с тобой. Ты права. Я -- не человек. Я -- крыса. То, что я понимаю это -- уже много, правда? Помоги мне! Помоги мне стать человеком. Я, я должен им стать, иначе зачем все это?
-- Ты любишь меня? -- уточнила Ольга, и в голосе ее слышались слезы.
-- Конечно, -- ответил он. -- Ты -- мой единственный шанс. Я не могу потерять тебя. Веришь?
Она молчала. Молчала долго, и Кривцову вдруг стало все равно. Захотелось положить трубку и не слышать ответа.