Страница 19 из 53
Элли пулей вылетела из толпы и уцепилась за Кольку, как утопающий за спасательный круг. Судя по всему, ей в самом деле не причинили вреда. Но она была испугана и зла — зла на себя за этот испуг.
— Я приехал за тобой, — сухо сказал юноша, осторожно, но непреклонно отнимая руки девушки от себя. — Спокойно, Элли. Слушай меня. В конце этой улицы стоит мой "харлей". Сейчас ты к нему пойдёшь. Сядешь. Поедешь в город. Осторожней, он рвёт, как зверь… Если тебе не трудно — скажи там, что… — Колька потёр лоб и улыбнулся неожиданно тепло. — Нет. Просто объясни, где тебя держали. Это место называется Сельцово.
— А… ты? — Элли отстранилась от Кольки. — Ты что… остаёшься?!
— Да. У меня кро-охотный разговор с этими… существами.
— Я не поеду, — тихо и твёрдо сказала девушка. — Они тебя убьют. Я остаюсь.
— Тогда они убьют и тебя, и выходит, что я напрасно жёг бензин, смешно как-то выходит, — Колька усмехнулся. — Уезжай и поскорей. Я за их благородство не ручаюсь.
— Я не поеду!!! — замотала головой девушка. Колька вздохнул:
— Элли… — и вдруг рявкнул: — Уходи, дура! Пошла прочь, убирайся, я сказал! — и оттолкнул её от себя. Она неловко попятилась, замотала головой. Потом развернулась и побежала — перед нею молча расступились и снова сомкнулись.
Колька дождался низкого удаляющегося рёва "харлея", удивляясь, что на него всё ещё не набросились. Теперь её не догонят, даже если есть на чём и если захотят — за "Харлей" он готов был ручаться головой.
— Ну теперь поговорим, — почти спокойно сказал Степан, придвигаясь. А Колька даже не удивился, увидев рядом с ним возникшую словно из ниоткуда щербатую улыбку Фыри. "Жаль, не убил его тогда," — подумал Колька вяло. Драться не хотелось. Хотелось спать, как прошлой зимой, когда на реке он провалился в ледяную воду и, бессмысленно хватая руками шугу и обламывающиеся края полыньи, хотел не жить, а… спать. Тогда Би выволок его. Сейчас? Усилием воли Колька заставил себя собраться (держись, Ветерок!) и устало спросил:
— Что, Фыря? Опять с кастетом?
Улыбка стала ещё шире. В уголках глаз Фыри скопился гной. Он отвечал можно сказать ласково:
— Гы. Никак нет. Нынче без кастета мы, — он протянул руку за спину, и кто-то вложил ему в ладонь тесак для рубки мяса.
"Ах мать твою," — подумал Колька всё ещё беззлобно. И ударил. Вложив в удар всё своё нежелание драться — и всё умение вкупе с ненавистью к тем, кто заставляет его это делать.
Фыря не успел защититься — и не смог закричать. Правый кулак Кольки, врезавшись в горло бандита, в кадык, бросил его в толпу. Отбив плечом чью-то руку, Колька ударил ещё кого-то головой в подбородок, другого — ребром ладони по виску — и вырвался на дорогу. Позади ревели, выли и визжали, словно за ним гналась толпа чудищ из страшной легенды. Кто-то ударил Кольку палкой по ногам. Он упал, перевернулся, вскочил тем же движением, уже понимая, что — нет, не уйти. Эта дикая, тоскливая мысль заставила стиснуть зубы — иначе бы он закричал от душной тоски. Увернувшись от второго удара палкой, Колька очень удачно достал её обладателя подъёмом стопы в пах — и… перестал чувствовать спину и всё ниже. Земля ударила по лицу и ладоням.
— Пиздеееееец!!! — с омерзительной, торжествующей радостью заревел кто-то. — Убивай его! Я ему хребтину перехуярил!
Больно по-прежнему не было. И страшно не было. Он подумал о картине, которую так и не начал — и тут что-то упало на голову, всё сделалось сперва — алым, потом — чёрным, а потом — никаким.
5.
Мертвенно-бледное лицо Кольки испугало Райко. Что-то щёлкало в углу, что-то вздыхало, мигали лампочки и табло… В нос и угол рта Кольки уходили трубки, остальное тело было закрыто белой простынёй, но хорошо различалось, что кровать жёсткая, с регуляторами, креплениями и бандажем. Вокруг путались в жутковатом кажущемся хаосе провода и шланги.
Колька Райко видел мёртвых, умирающих, искалеченных и больных, видел кровь и страдания. Но меньше всего он мог представить себе Ветерка — Ветерка! — таким, каким он был сейчас.
Кто угодно — но не он. Не такой каменно-белый.
— Пора, парень, нельзя тебе тут больше, — мужская ладонь коснулась плеча юноши — легко, но властно. Райко обернулся зло. На него смотрело жутковатое лицо — украшенное, если так можно сказать, тремя шрамами, образовывавшими на лбу и скулах гротескную букву П. Копцев, вспомнил Райко фамилию имперского врача, который оказался в Верном проездом и взялся "посмотреть", как он выразился, Стрелкова. Огромный, более чем двухметровый, атлет, врач глядел с неожиданным пониманием, но и строго.
— Он не может… не может быть таким! — выговорил Райко с трудом, подчиняясь движениям ладони врача. — Да поймите же… не может… — он хотел оглянуться ещё раз, но врач вытеснил его в коридор окончательно…
…У Стрелкова были переломы позвоночника в крестцовом отделе и основания свода черепа. Всё тело — сплошная гематома. Рёбра переломаны, разрыв селезёнки, лопнуло левое лёгкое…
Нет, Райко уже знал, что Колька — не умрёт. И это было чудом, и это было правдой — ещё одной чудесной правдой, которую несли с собой имперцы и которая его, пионера со стажем, близко видевшего немало Людей Империи, временами всё равно робеть перед ними. Больше того — этот страхолюдный гигант сказал, что "парень скоро встанет", и Райко принял и это, как должное. Но неподвижность Кольки ужасала…
…Славка Муромцев и Женька Шухин, командир "Стальных волков", сидели внизу, в вестибюле, расстегнув куртки и положив шлемы на пол между ног. На звук шагов Райко они обернулись. Лицо Женьки пересекала длинная царапина, смешно смазанная бактерицидкой. У Славки угол нижней губы зажимала скобка.
— Догнали? — быстро спросил Райко, останавливаясь рядом. Славка усмехнулся здоровой стороной рта — именно к нему бросилась за помощью Элли, но и он опоздал. Вместе со "Стальными Волками" он явился в Стрельцово, когда оттуда уже вытягивался хвост банды. Началась драка, даже со стрельбой, подоспела полиция, но повязать удалось мало кого — основная часть в суматохе ушла.
— Ушли, — так и сказал Женька и пристукнул каблуком в пол — звонкий щелчок понёсся по залу, и Женька смутился и покраснел, как его галстук.
Из перевязочной вышел один из пионеров Шухина, и тот заторопился, отвезти его домой — у парня была разбита свинчаткой голова. Славка остался сидеть — и Райко подсел тоже.
— Почему она поехала к тебе? — хмуро спросил он.
— Колька — мой друг, — слегка косноязычно ответил Муромцев. Райко не сдержал удивления:
— А?!
— Да. Хочешь вынести это на обсуждение совета отряда? — Муромцев смотрел то ли неприязненно, то ли насмешливо, и Райко ответил искренне:
— Глупости. Знаешь, а он… он поступил, как настоящий…
— …идиот! — взорвался вдруг Славка и прижал к губам ладонь. Зашептал: — Он поступил, как идиот. Как Ветерок. Как последний… сссс… и мы в этом виноваты тоже.
На первый взгляд в словах Муромцева не было логики. Но Райко, помедлив, кивнул. Он на самом деле понял, что к чему — или, по крайней мере, был уверен, что понял. Он хотел это сказать, но дверь хлопнула — и под возмущённый окрик дежурной медсестры в вестибюль вбежала Элли. Огляделась невидяще — и бегом, да что там — почти что прыжками, ринулась к лестнице, ведущей в палаты.
Наркотическое забытьё, призванное охранить от боли, было ужасно. Колька всё понимал, всё осознавал, но не мог очнуться. Иногда из черноты вокруг с грохотом выезжал дорожный каток, и, медленно, неотвратимо вырастая, накатывался всей тяжестью на беспомощного юношу. Он, этот каток, проходил, оставляя боль в раздавленном, но почему-то ещё живом теле — и Колька в смертельной тоске силился закричать, но его не слушались ни тело, ни язык, ни глаза. Он думал, что это смерть, и смерть была ужасна именно своей бесконечностью и безнадёжностью. Навязчиво вспоминалось где-то читанное или слышанное —