Межсезонье

На вопрос о том, как именно усовершенствовалась линия доставки, папа ответил очень честно, без тени вранья в глазах. Он долго и убедительно расписывал подвиг земных ученых, которые все эти годы не покладая рук ставили бесконечные эксперименты, пытаясь передать по струнам сначала молекулы органических соединений, потом — отдельные клетки, ткани, органы, которые немедленно пересаживались подопытным животным и преспокойно работали себе дальше, словно их не разрывало безжалостно в передатчике на атомарную пыль, не размазывало субатомную взвесь равномерным слоем волнового фронта по многомерности свернутого в струны континуума и не собирало из ничего в приемной камере линии доставки.

Потом, рассказывал папа, очередь дошла и до живых организмов. Простейшие одноклеточные, потом колониальные животные, за ними — ланцетники и черви. Все живы-здоровы. Животные с экзоскелетом долгое время выворачивались наизнанку, пока ученые не догадались тщательнее прописывать протокол сборки, и многострадальные дрозофилы и тараканы начали самостоятельно разлетаться-разбегаться по темным углам на выходе из струны. Тритоны и лягушки. Ящерки-гекконы и змеи. Канарейки. Мыши и крысы, белые, с красными глазами. Теперь вот — котята.

А рыбы, спросил я? Тут папа понял, что несколько перестарался с подробностями, и очень честно соврал, что с рыбами эксперименты все еще в процессе разработки («ну, понимаешь, сын, у них же там чешуя… жабры, все непросто!»), но ученые надеются на успех миссии. Папа сказал, что совершенно уверен — в ближайшее время линию усовершенствуют и смогут вытащить нас прямо через нее, не присылая за нами корабля (тут я с сомнением покосился на приемный лоток, который был не больше пресловутой коробки для обуви, но промолчал). Но пока, к сожалению, линия все еще неспособна передавать существ крупнее кролика… ну, или котенка. А потому в ближайшее время появления на борту пони или лемура-кусаки не предвидится, и чтобы я не очень на этот счет обнадеживался.

Я сказал, что все понял, и не стал напоминать папе, что лемур-кусака вообще-то размером куда меньше того же котенка и что вся приемная аппаратура связи обесточена уже много лет… расстроится еще, чего доброго. Врать он все-таки не умеет, хотя знать ему об этом не обязательно.

«Все-таки врать я не умею», — говорил отец маме вечером, будто оправдываясь. Вид у него был растерянный и виноватый. Мама утешала его, как могла. «Ростик, кажется, поверил», — с надеждой втолковывала она папе, а тот с готовностью соглашался, но лишь для того, чтобы через минуту снова усомниться в своих лицедейских способностях, и все начиналось сначала. Я подсматривал за ними через камеры внутреннего обзора до тех пор, пока они не стали утешать друг друга очень уж всерьез, а потом отключил подслеповатые экраны. Все-таки не все вещи о своих родителях детям нужно знать.

Котенок, свернувшись клубочком, спал у меня на коленях, чуть слышно урча во сне.

Когда я погладил его, он потянулся всем телом, не просыпаясь, выпустил и снова втянул когти, а потом смешно-смешно сморщил мордочку, словно прищуривался. Я погладил его мягкую-мягкую шерстку, почесал животик. Потом аккуратно переложил котенка с колен на сиденье и отправился на поиски ножа и отвертки.

Котенок проснулся, когда я развернул его из клубка и перевернул на спину. Думал, что я с ним играю, и стал ловить в когтистые лапки руку с ножом.

Лезвие было очень острым — атомарная заточка, не иначе. Полосатая шкурка на животике разошлась сразу, и края разреза получились ровными, как от скальпеля.

Крови не было.

С помощью отвертки я снял упругую панель и принялся задумчиво рассматривать открывшиеся мне внутренности котенка. Больше всего они были похожи на паутину нитей пульсирующего света, который тек сквозь тончайшие оптоволоконные проводники. В этой паутине жили своей странной жизнью крошечные детали сверхсложного механизма. Микромоторчики едва слышно жужжали, приводя в движение тяги и рычаги, и в такт их движениями котенок все так же весело перебирал в воздухе лапками, впускал и выпускал коготки, потягивался и жмурился, шевелил усами и круглыми ушками, и глазки его смотрели на меня по-прежнему живо и озорно. Где-то в глубине механизма часто-часто тукало сердечко реактора, и слаженная работа механизмов производила умиротворяющий суммарный ритмический гул, который легко можно было принять за мурлыкание.

Я снова взялся за отвертку и тщательно привернул панель на место, спрятав за прозрачным пластиком ложь, обман и разочарование. Обильно полил все универсальным клеем и стянул поплотнее края разреза. Потом распушил шерстку — и клянусь, уже даже сам я не нашел бы следов взлома и проникновения.

Васька совершенно невозмутимо умылся и причесал шкурку лапкой. А потом мы с ним до утра играли с ниточкой и учились пользоваться горшком.

Для сверхсложной самообучающейся машины Васька оказался редкостной бестолочью. Хотя, возможно, что это был именно запланированный программный баг — для большей естественности воспитательного процесса.

Ведь так гораздо интереснее.

«Спасибо, папа», — подумал я, засыпая перед рассветом. Котенок спал у меня под одеялом, вздрагивая во сне, словно бежал куда-то.

«Расти большой, сынок», — почудилось мне в ответ, и я уснул.

Мне снова приснились механические пауки, звезды, лед и далекое солнце.

Да, точно, это был сон.

Мой папа по специальности робототехник. До катастрофы он обслуживал пустотных робошахтеров на рудниках кометного пояса, а чем он занимается здесь — ну, помимо того, что чинит все подряд, — я не знаю.

Как-то я тоже починил последний на борту силовой экзоскелет, но папа об этом узнал, экзоскелет отобрал и строго-настрого запретил его включать без разрешения.

— А я-то все никак понять не мог, что у нас за утечка из накопителей, — рассказывал папа маме. — Зимы все длиннее, каждый эрг на счету — а у нас утечка! И что ты думаешь? Наш пострел «силача» оживил. Сам, представляешь! Я ему, конечно, запретил впредь им пользоваться, и он пообещал — но ты чувствуешь, каков гусь? Головастый растет парень! Нам с тобой гордиться впору. Как, как он сообразил цепи пережженные восстановить? Я посмотрел — там все на клее и ленте-липучке, но ведь работает же! Я его этому не учил. Он, конечно, ребенок, Маша, но в такие моменты я собственного сына, если честно, побаиваюсь.

— Не переживай, любимый, — улыбнулась мама и обняла папу. А потом долго объясняла ему что-то насчет восприимчивости детского сознания и способности к самообучению даже в летаргии, когда активны только глубинные структуры мозга и работают одни животные инстинкты, но тут уж я ровным счетом ничего не понял, а потому и заморачиваться не стал. Потом разберусь, когда вырасту.

Пока библиотека не погибла, я ведь перечитал в ней все, что мог. Кое-что не понял — но это же ведь не значит, что ничего не запомнил. Время от времени знания, лежащие до поры в памяти без надобности, вдруг пригождаются. Не знаю, чему уж папа так удивляется.

Не включать больше «силача» я папе, конечно же, пообещал. А потом, конечно же, обещание нарушил, но стал делать умнее — приделал к экзо найденную в трюме сломанную панель солнечных батарей, на которую папа когда-то рукой махнул, а я взял и починил, и оставлял механический скелет подолгу загорать снаружи на солнышке, которое светило с каждым днем все ярче и все быстрее заряжало его аккумуляторы. И играл — в разные игры. Сам с собой играл, потому что, кроме Тима и Лапочки, которые, если разобраться, не друзья, а очень даже враги, других друзей у меня нет — на всей Андромахе людей осталось только трое: я, папа и мама.

Теперь у меня появился котенок, и весь оставшийся до встречи с врагами месяц я посвятил играм с ним.

Но этот месяц прошел, и наступило время для войны.

Тима и Лапочку я услышал задолго до того, как их остров появился на горизонте. Я предупредил родителей, что иду на прогулку.